Беседа двадцать вторая Первые научные результаты русской философии

Беседа двадцать вторая

Первые научные результаты русской философии

Приступая к заключительной части наших бесед – к разбору русской философской школы, нам следует вначале ознакомиться с тем, что за люди были её отцы-основатели: ведь черты личности всякого мыслителя сказываются на том, как он мыслит и что выбирает предметом своего осмысления.

Иван Васильевич Киреевский родился в Москве в семье помещика-дворянина. В Первопрестольной, а также в родовом имении Долбино в сорока верстах от Оптиной пустыни он и прожил всю жизнь, но умер (от холеры) в Санкт-Петербурге. Похоронен он в Оптиной, где его могилу почитатели философии могут посетить и сегодня.

Киреевский от рождения был вундеркиндом. Раскрытию его способностей содействовали воспитание, которым руководил родственник его матери знаменитый поэт Жуковский, а также общая интеллектуальная атмосфера, царившая в семье. Выйдя после смерти мужа за европейски образованного помещика Елагина, его мать учредила в своём московском доме салон, который посещали литераторы. В семилетием возрасте Ваня легко обыгрывал в шахматы всех взрослых, к двенадцати годам свободно владел французским и немецким, позже освоил латынь и греческий.

В двадцатитрёхлетнем возрасте Киреевский влюбился в Наталью Петровну Арбенёву, сделал ей предложение, но получил отказ. Это так потрясло его чувствительную и жаждущую любви натуру, что он погрузился в депрессию. Опасаясь за его здоровье, родные отправили его за границу. Там он несколько развеялся, окунулся с головой в живую атмосферу немецкой философии. Вернувшись в Россию, «средь шумного бала, случайно» вновь встретился с Наташей, и угаснувшее было чувство вспыхнуло с новой силой. На этот раз он встретил отклик, и вскоре они обвенчались.

На этом браке надо остановиться особо, ибо это тот уникальный случай, когда жена значительно повлияла на становление своего мужа как философа. В салоне его матери, где в табачном дыму можно было хоть топор вешать, постоянно звучала тема материализма и атеизма. Не прибавило веры и общение в Германии с представителями «немецкой философии». Наталья же Арбенёва выросла в совсем другой обстановке: её мать была духовной дочерью преподобного Серафима Саровского, к которому однажды возила пятилетнюю Наташу, а духовником Наташи стал известный всей Москве архимандрит Филарет Новоспасский. Она регулярно причащалась и постоянно читала святых отцов.

Однажды Иван Васильевич увлечённо пересказывал жене что-то из Шеллинга. Видя, что она реагирует как-то вяло, он спросил: «Что, ты считаешь это неправильным?» «Нет, тут всё верно, – ответила Наташа, – но это ведь давно известно». – «От кого известно?» – удивился Киреевский. «От подвижников христианского благочестия. Хочешь почитать – вон на моей полке сборник “Добротолюбие”, там всё сказано».

Иван Васильевич почитал – вначале из любопытства, а потом – почувствовав, что у него раскрываются глаза. Какой там Шеллинг, какой Гегель, это детский лепет по сравнению со святоотеческой мудростью! Так произошло его обращение, а через его обращение началась великая русская философия, которую уже по своему происхождению можно называть «православной философией».

А вот Алексей Степанович Хомяков был глубоко верующим и воцерковленным человеком с самой ранней молодости. Он получил прекрасное домашнее образование, затем окончил Московский университет, с целью изучения европейской жизни совершил ряд заграничных поездок, жил в Париже, в Швейцарии, в Италии, в Австрии. Он служил в кавалерийском полку, участвовал в Русско-турецкой войне. Там Хомяков проявил себя твёрдым, дисциплинированным офицером, обладавшим, по отзыву начальства, «холодной храбростью». Вообще, это был человек волевой, весьма организованный, умевший работать и учиться. Эрудиция его изумляла всех, в спорах ему не было равных. Но за внешностью расчётливого бойца скрывалась тонкая художественная натура. Хомяков написал много прекрасных стихотворений, вошедших в золотой фонд русской поэзии.

Каков был круг философских интересов Хомякова, показывают названия его работ: «Мысли по вопросам всеобщей истории», «Опыт катехизического изложения учения Церкви» (сокращённое название «Церковь одна»), три памфлета, начинающиеся одинаково: «Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях». Как и Киреевский, Хомяков умер в сравнительно молодом возрасте, но его наследие доныне представляет интерес.

Константин Сергеевич Аксаков был сыном замечательного русского писателя Сергея Тимофеевича Аксакова, автора книг «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова внука», в которых с несравненной силой дан образ патриархального русского сельского быта конца XVIII века. На земле, описанной своим отцом, он и жил до девяти лет, после чего навсегда поселился в Москве, где с 1832 по 1835 год учился на филологическом факультете университета. Но именно «детские годы», которые он прожил так же, как «Багров внук», определили личность Константина Сергеевича. Среди «старших» славянофилов он был самым «русским», и, хотя все они любили Россию, он любил её особенно страстно и подчёркнуто, выражая свою любовь даже внешне: носил бороду и ходил в расшитой рубахе и смазных сапогах. Этому соответствовало и направление его научных занятий: он исследовал быт и административное устроение древних славян и внутренние качества современного ему русского народа, сложившиеся под влиянием православия.

Юрий Фёдорович Самарин, сын камергера, тоже выходец из Московского университета, в молодости до того увлёкся «немецкой классической философией», что дошёл до абсурдного заявления, будто «православная Церковь не может существовать вне философии Гегеля». Однако к 1844 году он уже стал единомышленником Хомякова.

Самарин был видным государственным деятелем. Он входил в число тех нескольких лиц, которые разрабатывали проект освобождения крестьян, выступал против претензий немецких землевладельцев в Прибалтике. Но, занимаясь практическими делами, он оставался глубоким мыслителем, который после своего обращения соединил горячую веру сердца с точными логическими доводами своего блестящего ума.

Уже из этих кратких биографических сведений видно, какими разными были четыре человека, которым судьба уготовила заложить фундамент нашей отечественной философии. Впрочем, для этого как раз и нужны были разные личности, с разных сторон и разными путями пришедшие к полному единомыслию, ибо они плодотворнейшим образом дополняли друг друга. На ту идею, с которой началась наша национальная философия, этот квартет работал как одно целое. В чём же заключалась эта идея?

Чтобы её понять, надо вначале уяснить, какой идее она была противопоставлена, что упраздняла как устаревшее и неправильное и заменяла новым и правильным. Из того, что славянофилы возражали западникам, понятно: отвергаемая ими идея должна была прийти к нам из Европы. Так оно и было. Идеей, которую осмелились не принять лучшие русские мыслители первой половины XIX века, была порождённая протестантской гордыней концепция монистического историзма, воплотившаяся сначала у французских просветителей в теории «прогресса», а потом, более изысканным и опосредованным образом в гегелевском учении о том, как Мировой Разум находит наконец себя в образцовом государстве, обладающем окончательной истиной, распространяющем своё совершенное устройство и свою истину на весь земной шар. Это была не просто моноцивилизационная модель человечества, – той единственной цивилизацией, которая фигурировала в этой модели, была протестантская цивилизация.

Славянофилы первыми в мировой науке выступили против такого монизма и показали, что на нашей планете существует по меньшей мере две совершенно равноправных и необходимых друг другу цивилизации – западная и русская, – каждая из которых имеет своё историческое предназначение. Для этого им пришлось как следует разобраться в происхождении каждого из этих двух миров и в их отличительных особенностях. Выполнить такую трудоёмкую работу славянофилы могли только совместными усилиями, и вклад каждого из них был существенным.

Специфику западной цивилизации сподручнее всего было выявлять знающим её изнутри Киреевскому и Хомякову.

Более всего в своём заграничном путешествии Киреевский был удручён рационализмом Запада. Германия произвела на него впечатление страны «глупой», даже «дубовой», «хотя дубов в ней, кроме самих немцев, нет». Он предчувствовал, что именно рационализм – один из главных плодов протестантизма – приведёт когда-нибудь европейцев к тотальному духовному кризису. Одна деятельность рассудка, по мнению Киреевского, заводит в тупик, избежать которого можно только истинным просвещением сознания. Для этого человек должен «собрать в одну неделимую цельность все свои отдельные силы, которые в обыкновенном положении человека находятся в состоянии разрозненности и противоречия; чтобы он не признавал своей отвлечённой логической способности за единственный орган разумения истины; чтобы голос восторженного чувства, не соглашённый с другими силами духа, он не почитал безошибочным указанием правды; чтобы внушения отдельного эстетического смысла, независимо от других понятий, он не считал верным путеводителем для разумения высшего мироустройства; чтобы даже внутренний приговор совести, более или менее очищенной, он не признавал, мимо согласия других разуметельных сил, за конечный приговор высшей справедливости; даже чтобы господствующую любовь своего сердца, отдельно от других требований духа, он не почитал за непогрешительную руководительницу к постижению высшего блага, но чтобы постоянно искал в глубине души того внутреннего корня разумения, где все отдельные силы сливаются в одно живое и цельное зрение ума».

Это «зрение ума» есть, конечно, то же самое, что «умозрение» Парменида. Киреевский считал, что Запад утратил к нему способность, а Русь её сохранила и должна сохранять впредь для всего человечества, ибо больше некому. В этом – её будущее, её общемировая миссия. Он писал: «В истории одно государство всегда было столицею других, было сердцем, из которого выходит и куда возвращается вся кровь, все жизненные силы просвещённых народов. Англия и Германия находятся теперь на вершине европейского просвещения, но их внутренняя жизнь уже окончила своё развитие, состарилась и получила ту односторонность зрелости, которая делает их образованность исключительно им одним приличною».

При всей точности своих наблюдений и выводов, Киреевский говорил о «корне умозрения» достаточно абстрактно. Что представляет собой этот корень, разъяснил Хомяков. Это – православная вера, неповреждённое учение Христа и его носительница – Церковь. Только войдя в ограду Церкви, человек прозревает и умом, и всеми своими чувствами. Эту мысль Хомяков сформулировал с необыкновенной ясностью и краткостью:

«Ты понимаешь Писание, во сколько хранишь предание и во сколько творишь дела, угодные мудрости, в тебе живущей. Но мудрость, живущая в тебе, есть тебе данная лично, но тебе, как человеку Церкви, и дана тебе отчасти, не уничтожая совершенно твою личную ложь; дана же Церкви в полноте истины и без примеси лжи. Поэтому не суди Церкви и повинуйся ей, чтобы не отнялась у тебя мудрость».

Таким образом, Хомяков был убеждён, что подлинной мудростью, в том числе мудростью общественного жизнеустроения и исторического поведения, обладает только истинно христианский, то есть православный народ. Какие именно черты выработало православие у русского народа – об этом прекрасно сказал Константин Аксаков:

«Русский народ государствовать не хочет. Он хочет оставить для себя свою не политическую, свою внутреннюю общественную жизнь, свои обычаи, свой быт – жизнь мирную духа… Не ища свободы политической, он ищет свободы нравственной, свободы духа, свободы общественной – народной жизни внутри себя… Как единственный, может быть, на земле народ христианский (в истинном смысле слова), он помнит слова Христа: “Воздавайте кесарево кесареви, и Божие Богови” и другие слова Христа: “Царство Моё не от мира сего”; и потому, предоставив государству царство от мира сего, как народ христианский, избирает для себя иной путь, путь к внутренней свободе и духу, к Царству Христову: “Царство Божие внутрь вас есть”».

Суть механизма воцерковления, которому придавал такое большое значение Хомяков, метафизически раскрывал Самарин:

«Сердцевина понятия о Боге заключает в себе непосредственное ощущение Его действия на каждого человека – начальная форма и предпосылка дальнейшего откровения».

Новаторская идея «старших» славянофилов о законности и необходимости многополярного мира на многие десятилетия оставалась одной из основных тем русской философии. Встретив яростное сопротивление со стороны западной цивилизации, эта идея стала общепризнанной лишь совсем недавно.