Двадцать вторая беседа 28 июля об амнезии

Двадцать вторая беседа 28 июля

об амнезии

Аркадий: Воспоминание – это очень важное понятие. Если вы знаете литературу, то вы, наверное, помните, что Кришнамурти утверждал, что память больше всего мешает нам достичь просветления. Мы всё время что-то помним, вспоминаем, а то, что мы вспоминаем – под это мы подстраиваем наш опыт. Что значит – вспоминать? Вспоминать – это значит воскрешать какие-то структуры и какие-то понятия. Вот я вспомнил эпизод из моего детства, я вспомнил моего друга, я вспомнил Зарасай, я вспомнил Москву, т.е. определённые картинки или определённые мысли. Или определённые чувства. Так или иначе, мы каждый раз воскрешаем, откуда-то вытаскиваем картинки, мысли, чувства, структуры, понятия, ощущения. Кришнамурти считал, что мы блокируем ими своё пребывание в мире, своё "здесь и сейчас". Приводишь человека в лес, а он начинает читать стихи Северянина. Это случай Антона. Потому что для него намного важнее то, что он когда-то пережил, а не то, что он сейчас переживает. Он уходит из настоящего в прошлое. Он уходит от непосредственного невербального переживания в то, что уже когда-то переживал. Он живёт всплеском старого переживания. И практически вся история человечества и вся история культуры представляет собой вот такую картину, когда еврей, христианин, мусульманин, когда они получают определённое впечатление, они берут свои священные книги, – то же самое делают индусы и, особенно, китайцы, – они берут то, что они выучили когда-то, то, что они поняли, они пережили, то, что пережили их отцы, деды и прадеды, и вносят в непосредственную реальность то, что было когда-то, и наслаивают на этот момент структурированное, формализованное знание прошлого. Это – память. Кришнамурти призывал отказаться от памяти. Он считал память главным препятствием к переживанию жизни, переживанию глубины жизни.

Виктория: Это точка зрения Кришнамурти или твоя?

Аркадий: Моя, Кришнамурти – какая разница? Я представил одну позицию. А другую позицию я хочу представить сейчас. В частности, это точка зрения Петра Демьяновича Успенского. Это классическая точка зрения, согласно которой люди, рождаясь в этот мир, как бы уходят, переходят сюда из мира более высоких измерений – большего знания, большей мудрости. И мы сначала слепнем, глохнем, потом медленно, постепенно после шока рождения начинаем вспоминать. И вспоминаем мы то, что было до рождения, вспоминаем наш реальный опыт. У нас был опыт, было знание, когда мы были вне платоновской пещеры. Сейчас мы в тёмной пещере. И окружающие нас предметы, люди напоминают нам о том знании, которое у нас было. Мир как напоминание, мир как подсказка того высшего знания, которое мы все в себе чувствуем. Мы несём в себе какое-то смутное понятие о вершине горы Аналог, о том чистом свете, о том мире идей, который мы покинули. У одних людей этой памяти больше, у других меньше. Одни абсолютно ничего не помнят, они живут как бараны, видят перед собой траву и жрут её. Видят перед собой какое-то дело – и делают. А другие люди живут в этом twilight, в этих переливах полуснов-полуреальности. И постоянно соприкасаются с потерянным раем, потерянным миром, в котором они пребывали то ли до рождения, то ли (поскольку это мир в них постоянно присутствует) в них как бы всколыхивается их глубокая сущность и отсветы её падают на те переживания, через которые они проходят. Вы видите, тоже очень убедительная точка зрения. Я встречаю Роситу, я встречаю Веру, – я их где-то видел… Где? Когда? Я мучительно вглядываюсь в эти лица, они меня тревожат, мучают, что-то во мне звучит, что-то хочет пробиться туда, где я был с ними очень близок в каких-то других измерениях, в другой жизни. И у нас появляется ощущение, что мы когда-то сидели здесь в Зарасае; такой же был ветерок, так же было спокойно, но всё это забыто. То переживание было очень сильным, но потом оно всё покрылось водорослями, коростой, всё оно заросло. И сейчас мы с вами пробуем всё это вспомнить. Смотрим друг на друга и узнаём, и не узнаём.

В каждом из нас скрыты безграничные пласты опыта. Этот опыт от нас отделён. Представьте себе разрез земли, шахту: вот здесь мы выкопали шахту, и мы идём. Один слой – кварца, другой слой – глины, третий – гранита, четвёртый слой ещё чего-то, потом идёт вода, потом снова глина, снова вода. Вот так же и человек – мы находимся на поверхности, и мы с трудом проникаем в глубину себя, где есть всё вплоть до самого глубокого слоя, который мы называем Нирваной, изначальным светом. Откуда мы знаем, что там изначальный свет, что там Бог, что там Нирвана? Мы с вами этого не знаем, но те, кто там побывал, нам об этом говорят. Мы можем им верить, можем им не верить. Поэтому есть верующие 1 и есть неверующие. Всё очень просто. Неверующие говорят: всё это сказка. Верующие говорят: не может быть, чтобы такие удивительные свидетели врали, тем более что они, эти свидетели того опыта, глубинного опыта, создали целую цивилизацию. То, что сделал Мухаммед, привело к созданию потрясающей мусульманской цивилизации. То, что сделал Эйнштейн, или Ньютон, или Лобачевский, не привело к созданию никакой цивилизации, а включилось и вплелось в то, что сделал Моисей, сделал Будда и Мухаммед. Цивилизация – это контекст, в котором мы живём, это те основополагающие структуры, на которые накладываются и в которые вплетаются уже второстепенные элементы. Бах не создал цивилизацию, он создал христианскую протестантскую музыку. А Платон создал теорию воспоминания, анамнезиса. Вы знаете, что у греков была муза Мнемозина, это муза истории, муза памяти. И от этого слова произошли два других слова, одним из них пользовался Платон, – анамнезис, воспоминание. Вот то самое воспоминание о прошлой жизни, о том глубинном знании, глубинном опыте, которого мы лишены и который мы мучительно пробуем восстановить. Люди прикованы к стене платоновской пещеры, прикованы так, что не могут повернуть головы. У них и руки, и ноги, и голова скованы цепями, и они могут только видеть стену, которая перед ними. А за их спиной – и огонь очага, и свет, идущий из входа в пещеру, и проходящие мимо пепельницы, стулья, деревья, объекты и люди бросают тень на стену. А прикованное к стене человечество занимается скрупулезными исследованиями: изучает эти тени – в какой последовательности проходят друг за другом звёзды, в какой последовательности наступают события нашей жизни – завтрак, обед и ужин, – и, выяснив, что они идут в таком-то порядке, строит на этом научные теории. Точно так же строятся все другие теории. Философ, согласно Платону, это человек, который невероятным усилием вывернул себе шею и может смотреть назад и видеть настоящие вещи, а не их тени. А просветлённый – это человек, который сумел хитростью, или ловкостью, или обманом, или силой разорвать цепи и выйти из пещеры на свежий воздух и увидеть реальные объекты и реальные события. Здесь дуализм: мир теней и мир реальных объектов. Реальность и иллюзорный мир – как в индуизме, как в Веданте. Воспоминание, о котором говорит Платон, – это воспоминание реального мира, которое он называл миром идей. Память, которая связывает мир иллюзий и мир вещей, он называет вертикальной памятью, предполагая, что есть еще горизонтальная память. Вспоминать то, что я видел вчера или в детстве, – это память механическая, горизонтальная. Она отличается от вертикальной памяти тем, что вертикальная память качественная, а горизонтальная – количественная. Кто из нас может запомнить сколько цифр или сколько имён? Я раньше плохо запоминал имена. Теперь я это делаю лучше. Ну вот, и дальше мне хочется спросить: а память, о которой говорит Кришнамурти, – горизонтальная или вертикальная? Есть ли у него вертикальная память? У Кришнамурти память забивает все наши поры и не даёт пережить настоящее. У Платона память даёт человеку настоящую глубину, и смысл, и оправдание. И вводит его в высшую систему измерений. Я недаром столкнул эти две точки зрения, потому что мы часто берём какие-то идеи, какие-то смыслы и ставим их рядом. И происходит работа внутри нас. Мы начинаем видеть, как ограничены слова, которыми мы пользуемся, и как важно развивать гибкость своего понимания, и впускать в своё понимание неопределённость, и развивать в себе энергию поиска, пытливость и недовольство собой. Как важно разрушать своё знание каждый день, каждую минуту и идти дальше. В той или иной степени. Но перед тем как пойти дальше, попробуем найти опорные моменты и решить, кто прав – Платон, который развивает идею анамнезиса, или Никомедес Суарес Арауз, Чанышев и Кришнамурти, которые развивают идею амнезии? Я упомянул двух людей, имена которых вы еще не знаете, но, надеюсь, со временем узнаете. Суарес Арауз – я нашёл его материал, который называется "Манифест амнезии" в авангардистском американском журнале под названием Exquisite corps (Превосходный труп). Давайте поговорим немножко об амнезии. Что это такое и почему к Успенскому и Платону, с одной стороны, и Кришнамурти, с другой стороны, мы добавляем идею амнезии, или беспамятство. Чанышев и Суарес Арауз утверждают, что самое высокое и прекрасное, что есть в этом мире, – это амнезия. Амнезия есть путь на вершину горы Аналог.

Перед тем, как пойти дальше, я хочу ещё раз вернуться к нашей ситуации, нашей экспедиции. Наш курс называется курсом аналогического альпинизма. Речь идет об экспедиции, о подъёме на гору, которая находится за этим мотелем, реальную, мифическую или метафорическую – не имеет значения. Ну вот, это восхождение подходит к концу, и мы можем подвести некоторые итоги. Первое: у нас нет с вами общей команды, нет общего порыва, нет вообще никакого порыва, но есть реальная ситуация одиночек и группок. И эти одиночки и группки живут по законам инерции. Инерция – это значит, что те, кто быстро движется, те продолжают быстро двигаться с некоторым ускорением. Те, кто медленно движутся, те медленно движутся – с некоторым замедлением. Те, кто вообще не движутся, те спокойно пребывают в состоянии без движения. Таким образом, мы с вами растянулись по всему склону горы Аналог. У нас получилась длинная цепочка: одни повыше, другие пониже. Одни самоотверженней, другие беззаботней. Иначе и быть не могло. Если б мы с вами дали торжественную клятву жить у Далюса до конца жизни и чтобы после смерти дух наш мотался вокруг этого мотеля, если б мы связали себя с этим восхождением серьёзно, то, наверное, у нас были бы более драматические ситуации. Мы довольно мирно и благополучно прожили здесь две с половиной недели. Сегодня четверг, остались пятница, суббота и воскресенье. Не знаю, как вам, но мне немножко грустно, что наше время здесь подходит к концу, что нам надо расставаться. С детства я как-то очень остро слышал грусть скоротечности мгновений, их прозрачности, неуловимости, боль оттого, что мгновение уходит, что уходят люди, уходит лето. Не то чтобы было жалко, не то чтобы хотелось всё остановить. Скорее – это была тоска по неиспользованности этого мгновения. Потому что это мгновение ушло и не раскрылось до конца. Так проходит жизнь, так проходит молодость, и так проходит наша зарасайская быль. И мне хочется посоветовать вам в оставшиеся три дня услышать, что это не совсем обычные три недели нашей жизни, и постараться прожить каждую секунду, каждую минуту этих трёх дней на острие этой минуты или этой секунды. Если у вас здесь есть рядом с вами любимые, дети, жёны, мужья, друзья, – вслушайтесь в глубокую музыку этой привязанности. Если вы чувствуете себя одиноко, – вслушайтесь в щемящее чувство одиночества. Есть преимущества и у тех, кто один, и у тех, кто вдвоём, и у тех, кто втроём. В каждом положении есть своя радость и своя грусть. Самое главное – это слышать глубину этого мгновения, его прозрачность, его полноту. И я хочу традиционно предложить вам помолчать одну минуту и послушать эту минуту, потому что в словах правды нет, даже в таких красивых, как амнезия или анамнезис.

По-разному каждый из нас провёл эту минуту. Одни что-то вспоминали, а другие погрузились в амнезию. Давайте посмотрим на плёнку наших желаний, экран наших мыслей. Мы думаем, мы понимаем, мы переживаем, мы судим, мы рассуждаем, мы строим теории, мы пишем стихи, – это плёнка наших желаний, экран наших мыслей. Если мы шагнём на один шаг в сторону от этого экрана – у нас исчезнут мысли. Возможно, наши мысли объёмны, но я предлагаю вам представить их в виде полотнища, экрана, пластиковой тонкой поверхности. Если мы шагнули от неё вправо или влево, то у нас уйдут все мысли, и наступит амнезия. Нет мыслей, нет образов. Это очень тоненький слой нашего существования. Большую часть нашей жизни мы проводим не в этом слое, а – справа или слева, с одной или с другой стороны. И если смотреть на себя глазами деревенского киномеханика, то с одной стороны находится кинопроектор, который бросает на наш экран – вот из того платоновского неба, с вершины горы Аналог – мысли и картинки. А с другой стороны, за экраном нет ничего, только пыль и пустая стена. Вот первое приближение. С одной стороны – исток, как бы мы его ни называли – Нирвана, Бог, изначальный свет, – который льёт себя на экран, а с другой стороны – темнота. И то, и другое – амнезия. Почему? Потому, что в одном случае мы забываем наши мысли, мы забываем даже образ себя, мысль о себе, а в другом случае мы входим в качественно иное пространство. И если там есть мысли, то это уже мысли ангелов, архангелов, мысли высоких существ. Бог мыслит человеческими судьбами, и земная жизнь человечества это сны Зевса, говорили древние философы. Мы снимся богам, говорили греки. А тот мир, в котором живут боги, он для нас настолько ярок, что мы слепнем, и для нас нет разницы между темнотой по одну сторону от экрана, и слепящим светом – по другую. Для нас все это тьма. Если в глаза бьет слишком сильный свет, то для нас он будет как темнота. Большую часть жизни человек проводит во тьме и в забвении. Попробуйте вспомнить свою жизнь, свою биографию. Мы помним только самую малую часть нашей жизни. Мы больше спим, чем бодрствуем, мы больше не понимаем, чем понимаем, мы больше не знаем, чем знаем. Можно сказать, что наша память – это масляное пятно, которое плавает по поверхности океана. Вокруг бездна беспамятства, только маленькое пятнышко памяти. Мы переходим из одного беспамятства в другое беспамятство. Вся наша жизнь – это океан беспамятства. Наша жизнь начинается с беспамятства рождения и кончается беспамятством смерти. Утром мы просыпаемся и редко помним свои сны, и даже когда помним, мы помним их самый внешний слой. Опять-таки, подумайте о человеческой истории. Мы не знаем истории человечества. Фиксированная, записанная история человечества – ей, наверное, 5 тысяч лет. А что было до того? И то, это редкие народы что-то записали. А большинство народов не имеют письменных свидетельств. У русских азбука появилась тысячу лет тому назад. А до этого, что делали русские, славяне, были ли русские, что они знают о себе? Что мы помним о литовском язычестве? Крохи. Что было до индоевропейского язычества, что объединяет русских, немцев, литовцев? Что было до того, как пришли арийцы и научили нас таким словам, как "солнце", "луна", "мать" и т.д.? Что было 5 тысяч лет назад, 10 тысяч лет назад? Что такое человек? Что такое "я"? Я – Жильвинас, я – Виктория, я – Аркадий, я – Николай? Мы не знаем, мы не помним, мы не понимаем. Мы знаем, что у нас есть тело и душа. Под душой мы разумеем психические функции. Мы предполагаем, что где-то эти психические функции такие, как ощущение, память, мышление, внимание и т.д., где-то как-то они сходятся вместе, и есть ниточки, которыми они связаны между собой. Кто-то эти ниточки держит. И тот, кто держит эти ниточки от моего мышления, от моих чувств, от моих ощущений, он и есть правомочный хозяин моего психического "я". Но каким образом это таинственное "я", которое лежит за малосвязанным потоком того, что мы помним, и того, что мы не помним, – как связано это психическое "я" с нашим физическим "я", с нашими ногами, ногтями, морщинами, волосами, головой, шеей? Что такое "я"? Слово, которым мы пользуемся чаще, чем любым другим словом?. Я хочу – я не хочу. Я люблю – я не люблю. Я пошёл купаться. Кто пошёл купаться? Тело моё пошло купаться, моя психическая субстанция, моя таинственная душа, с которой у меня нет никакого контакта, а есть контакты с отдельными частями целого, – это она пошла купаться? Или это комбинация души и тела?

Есть всякие образы целого. Есть много образов, описывающих это "я". Возьмите образ кареты, извозчика, лошади, упряжки и господина, который сидит в карете. Лошадь – это наши эмоции, извозчик – это оперативный ум, упряжка – тело, а господин – наша сущность. Христиане говорят, что человек состоит из тела, души и духа. И в то же самое время они говорят, что дух иногда сходит на человека, а чаще не сходит. Очень редко нисходит, так что реально человек состоит из тела и души. Тело является сосудом души, а душа является сосудом духа. Тело несёт в себе душу, а душа может вместить в себя дух. У меня есть душа – что значит это выражение? Это значит, у моего тела есть душа или у моей души есть тело? Я больше задаю вопросы, чем отвечаю, потому что, во-первых, я не знаю ответов, а во-вторых, потому что их просто нет вообще. И опять таки перед нами амнезия, забвение, бездна, темнота, в которой мы находимся. И островки света. Представьте себе огромный лес, и я иду с фонариком. Мой фонарик высвечивает маленький кружочек на земле передо мной, иногда я пробую осветить деревья, но он, вообще-то, слаб, мой фонарик, он освещает лишь маленькое пятно под ногами. Таково положение каждого из нас, рассуждающего о себе и о мире. И нужно честно в этом признаться, тогда вам сразу станет хорошо. Вы поймёте, как мало у нас того, что мы называем бытийным или сущностным знанием. Как много у нас самоуверенности. Этот лес, эта темнота, это забвение являются бездонным источником тех впечатлений, которые появляются у нас в освещенном кусочке леса. Тогда из забвения всплывают картины, переживания, элементы или структуры, образы из горизонтальной и из вертикальной памяти. В этом забвении наша сила и наш ум. Наш ум действует вовсе не по законам логики. Наш ум действует по закону чудесного возникновения из этой глубины забвения. И здесь я хочу немножко поправить Платона, который утверждал, что есть соотнесённость, есть соразмерность, есть связь между миром вещей и миром идей. Он говорил, что лошади, коровы, палатки и деревья на земле именно такие, а не иные, ибо в мире идей, мире реальных объектов существуют их прообразы или архетипы. Этот архетип и определяет форму лошади или форму дерева. И, по сути, кроме этих двух миров, он не предполагал ничего другого. Оба мира структурированы. Я нахожу в них связи, структуры, форму, логику. Смотрите, есть форма в дереве и в моих понятиях. И – в божественных понятиях, о которых говорил Платон. Получается, что те архетипы, то есть платоновские идеи, которые находятся на небе, они отпечатываются и в моём уме, и в дереве. Получается, что есть печать и она оставляет след и в субъективном, и в объективном мире. И поэтому есть соотнесённость и связь между объективным миром, который я познаю, и субъективным миром, которым я познаю. Я хочу поправить Платона и внести элемент амнезии, забвения. Платон говорит о разуме, об идее. А что делать с тем огромным, бездонным миром, в котором нет никакой памяти, никаких структур, никакой идеи? Платон видит то, что структурировано в архетипе и потому также во мне и в дереве. А что делать с тем, что не структурировано? Что делать с хаосом? Он увлёкся космосом, он забыл о силах иррациональных, не структурированных. Он забыл о том источнике всего, которые древние называли предвечной тьмой, который Суарес Арауз назвал амнезией. Это не удивительно, ведь греческая философия тем-то и характерна – а потом из неё родилась философия европейская и параллельно эмпирическое знание, – тем-то и интересен наш западный опыт в отличие от Востока, что мы непропорционально высоко поставили инструментальный ум, рассудок, и для нас очень трудна мысль о том, что ум дан человеку не для познания мира, что ум – негодный инструмент познания себя, мира, природы, общества и что надо постоянно обходить или ломать умственные конструкции. В частности, вам всем предстоит сломать и разнести все идеи, которыми вы индоктринированы. Знаете, что такое индоктринация? Это когда в голову вкладывается доктрина. Вы индоктринированы. В вас вложены доктрины, и вы несёте их на себе как лодку. Они, может быть, хороши, но будет ещё прекраснее, если вы их обойдете или разрушите и построите другие доктрины, а потом разрушите другие доктрины и построите третьи, и будете относиться к ним, как Будда предлагал относиться к лодке. Только дурак, переплыв через реку на лодке, взвалит её себе на плечи и будет её нести километры по полям и лесам…

Реплика: Зарасая.

Аркадий: Зарасая… Здесь есть люди, которые несут эту лодку, и несут её, и несут. И даже Павлик им не может помочь, хотя он чётко и ясно говорит: "бум". То есть надо бросить лодку.

Татьяна: Пока не доплывёшь, нельзя бросить.

Аркадий: Правильно. Однако надо бросить, если вы застряли. Или если вы плывете, и плывете, и плывете. Или – самый типичный случай – если лодка ржавеет у вас на этом берегу. Какова же мораль этой басни? Есть некий целостный опыт, в котором ум занимает скромное место. Этот целостный опыт включает в себя резонанс с амнезией, резонанс с тьмой, резонанс с хаосом. В каждом из нас намного больше хаоса, чем порядка. Наш порядок – порядок мыслей, поведения, одежды, – это только маленькое круглое пятнышко от фонарика в огромном ночном лесу хвои, трав, змей…

Реплика: Клещей…

Аркадий: …и клещей. Спасибо. И если мы с вами забиваемся в эти жёсткие структуры нашего умствования, если мы привязываемся к своим мыслям, оценкам, вкусам, что ж, в результате возникает концепция, которую необходимо заменить другой, третьей. Потому что, если ты привяжешься к фиксированному набору идей, даже друг, слушавший тебя с интересом, уйдет искать кого-то другого, кто скажет ему что-то другое. На протяжении двух недель я старался быть максимально нелогичным и непоследовательным, переходил из одной мировоззренческой системы в другую, приглашал людей вроде Игоря и Валентаса, чтобы они вносили побольше хаоса в наши понятия. Дорожу ли я сам своими мыслями и своими беседами? К большому моему сожалению, к некоторым моим мыслям я привязан. Например, к идее качества. Но, слава Богу, эти мои привязанности теряют почву уже при первом же движении от трёх измерений к четвёртому измерению. Я вынужден признаться, что в четвёртом измерении все мои теории теряют силу.

Скайсте: …идея качества – потерять силу…

Аркадий: Наше слово качество" состоит из ограниченного количества звуков, слогов, ассоциаций, однако важно не пытаться накладывать на неизвестное наши ожидания. То, что я предложил для вашего размышления сегодня, наверное, так или иначе брезжило перед вашим вниманием и прежде. Вы об этом думали, конечно. Ясобрал эту пригоршню мыслей, создал очередной коан, очередную ситуацию для вашего мышления, для ваших поисков себя, смысла, цели. Рассуждение никуда не ведёт, но оно несёт в себе настроение и несёт в себе отголосок того беспамятства, которое я пригласил сюда в наш круг как равного, а может быть, даже более важного и высокого гостя, нежели то, что мы с вами помним и знаем. Я пригласил сюда беспамятство как короля, который правит нашими жизнями и целым миром. Может быть, это другое название для той бездны, пустоты, неба, сознания или вершины горы Аналог, которые я постоянно приглашаю на наши беседы. А может быть, это что-то другое, что-то ещё. Так или иначе, давайте опять попробуем минутку помолчать и ещё больше настроиться на этот опыт связи с целым, о котором мы даже не можем сказать, что оно – целое. То есть сказать мы можем что угодно, но ответственно сказать мы, всё-таки, не можем.

Надеюсь, за эту минуту вы хорошо насладились соприкосновением с беспамятством. Теперь давайте поиграем в вопросы и ответы.

Вопрос: (неразборчиво)

Аркадий: Это напоминание. Оно не вертикальное, а горизонтальное. Но некоторые могут сделать его вертикальной памятью.

Скайсте: …оно сразу становится… оно перестаёт быть опытом. Как позволить опыту состояться?

Аркадий: А вы не могли бы чуть-чуть больше сказать об этом состоянии и объяснить, что вы имеете в виду под желанием, чтобы опыт состоялся? Разве ваше переживание не состоялось?

Скайсте: Я его попыталась ввести в русло чего-то знакомого и того, что уже когда-то происходило со мной, и ввести какую-то внутреннюю интерпретацию, чтобы для себя сказать: вот сейчас происходит это и я могу познать то-то, то-то, то-то. И, в общем-то, это было повторением старого. То есть можно это назвать методикой. Каждый раз возникает какая-то методика вхождения в состояние, и оно перестаёт быть опытом. То есть это просто повторение чего-то старого. Ну как та палочка – ты идёшь с ней по дороге, она тебя куда-то выводит, и остаётся такое большое желание её сохранить на потом, чтобы как-то послушать её или ещё раз повторить, пройти той же дорогой и испытать её прочность. А потом стоит больших усилий её сжечь и больше никогда этого уже не повторять. И сегодня у меня была попытка выйти в какое-то совершенно новое состояние для меня, но я опять пыталась ввести это в рамки знакомого. И ничего нового просто не произошло. И я постоянно чувствую привязку к каким-то методикам, даже к тем, которые возникают как бы спонтанно, т.е. то, что уже пройдено. И так без конца…

Аркадий: Это яркая иллюстрация того, что я называл индоктринированием, т.е. наложением идеологической сетки на жизнь. Весь фокус этого скольжения, когда на лыжах летишь с горы, когда любишь женщину, когда теряешь себя в работе, в творчестве, – весь фокус в том, чтобы преображать это переживание в таком отстраненном состоянии, когда твой фиксирующий ум ещё не начал это фиксировать и анализировать. И развивать другой ум в себе, который уже умом не назовёшь, а каким-то особым состоянием. Потому я и нарабатывал здесь в феврале кристалл, чтобы дать вам опорную точку, чтобы вы думали не умом, а тем новым органом, который вы в себе культивировали. Речь шла о создании в себе не рассудочного ума, а того ума, который давали грекам Дионис и Орфей…

Виктория: Сюрреалисты со своим прорывом…

Аркадий: И сюрреалисты, и экспрессионисты, и другие. Когда входишь в какое-то состояние, которое кажется тебе значительным, то есть прорыв уже произошёл, и надо этот прорыв не убить, и не законсервировать, и не вогнать в прокрустову систему декартовых координат, а войти в это переживание, и пойти за ним – вот это трудно.

Скайсте: Даже при попытке войти в это состояние, вроде бы оно действительно тебя ведёт, но возникает ещё одно искушение. Появляются какие-то там… Очень часто появляются, скажем, в этой среде какие-то звуки, птицы… И опять же попадаешься на то, чтобы как-то интерпретировать: что бы это значило? То есть очень много искушений…

Аркадий: Надо развивать в себе постоянство глубинного пребывания. И не завтра надо это начинать, а сейчас. Нужно практически научиться жить и воспринимать всё глубинным умом и одновременно нашим ординарным умом. Или, как мы их называли: оперативный ум и ум созерцательный. Одно другому не мешает. Созерцательный ум – это дневной свет, оперативный ум – это фонарик. Вот включите сейчас фонарик – он будет очень тускло светить. Наш ум, который всё убивает в нас, – это фонарик. Нам фонарик не помешает. Раз мы привыкли к нему, пускай он светит. Солнце на небе – и светло. Но появилась Луна, как. часто бывает – Луна и Солнце – Луна не мешает Солнцу. Хотите Луну – пожалуйста, пусть будет Луна. Но при этом не надо заслонять и подменять Солнце Луной.

Это, конечно, высокое искусство постоянного пребывания в этом уме, в который каждый из нас прорывается временами, воспринимая это как большую удачу. Здесь интересно то, о чём говорят часто христиане, когда они пробуют опровергнуть восточные религии, особенно буддизм и индуизм. Они говорят, что восточные религии ведут человека к растворению в космосе, а вот христианство – это путь личности, и у Бога есть личность. И что это более высокий уровень, чем восточный пантеизм. Христиане также говорят о том, что у буддистов покой является высочайшей целью всего, а у христиан, дескать, покой является только лишь одной из первых ступеней восхождения к Богу. Восточные же традиции отмечают антропоморфность иудео-христианских представлений. Я не даю вам ответов на эти вопросы, но подумать об этом есть смысл. Может быть, хватит? Потому что и так вопросов очень много. Совсем запутаемся.

Татьяна: Как жить?

Аркадий: Весело. Весело жить. Радостно жить.

Вопрос: (неразборчиво)

Аркадий: А зачем вспоминать, зачем забывать? Это не имеет значения. Самое главное… Ну, вы спрашиваете у меня: "Я приехал в город N, у меня есть деньги на дорогу, у меня есть лишние деньги. Мне надо их потратить". Ну, потратьте их на что-нибудь весёлое. Ну, вам не нужно ничего, а есть избыток. Вот и живите так, чтобы у вас был избыток. Потому что самая большая радость – это не выбрасывать свои силы, а слышать их переливы, игру в себе. Ну что тут непонятного? Ну, хотите – терзайте себя, ну купите пилу и отпилите себе палец. Или купите 100 грамм водки и повеселитесь, или сходите куда-нибудь. Сделайте что-нибудь весёлое – для себя, для окружающих. Вступите в избыточный резонанс с миром, не по нужде, а по избытку. То, что мы делаем здесь сейчас, – это избыток. По нужде мы бы сидели на работе, пили бы таблетки от головной боли. Всякие другие заботы. Считали бы, сколько мы денег заработали сегодня; были бы в угрюмом состоянии ущерба. При тех же самых картах вам ещё достанется радость.

(Реплика.)

Аркадий: А помните вы или…

(Реплика.)

Аркадий: Никакой шапки нет. Наоборот, подбросьте шапку вверх и поймайте на лету. Даже Лоретта, по-моему, развеселилась посреди своей придуманной полной безвыходности. Друзья, сегодня ещё один день рождения ещё одного очень хорошего человека Сергея. Я хочу от всех нас его поздравить и порадоваться, что он с нами. Человек исключительной скромности, тишины, покоя, приветливости, ума. Я не знаю, как вы, но я очень рад, что Сергей с нами и что он повзрослел на один год.

Татьяна: Можно целовать?

Сергей: Приходите часов в 10 вечера.

Аркадий: Ответ: "Можно целовать. Приходите".

Сергей: Соберемся, когда у нас кефир.

Аркадий: Когда чувствуешь, что в тебе растет доброе состояние, и ты не выплеснул, а понес это состояние дальше, и оно начинает светиться, оно в тебе живет – это очень важный опыт.

Татьяна: Я так поняла, в том плане, что когда высвобождается лишняя энергия…

Аркадий: …избыток. Собирается, а не высвобождается.

Татьяна: …потом это влияет на дальнейшие моменты жизни. Если влияет, то это уже как основа…

Аркадий: Как правило, мы выбрасываем энергию из себя: когда в нас радость, мы начинаем прыгать, когда в нас избыток сексуальной энергии, мы стремимся её выбросить – мужчины и женщины. Когда в нас понимание, мы стремимся это всё тоже выбросить куда-нибудь. Вниз, всё время вниз выбросить. Мы выбрасываем все это в доктрины, слова и в авантюры, а вот нести это в себе… Это действительно может стать основой качественного опыта.

Татьяна: Своего и никого больше?

Аркадий: Нет. Наоборот, вот я с вами теперь поделился, но весь фокус в том, что я не довёл ничего до жестких формул и формулировок, не превратил свое хорошее состояние в универсальную методику или оккультную систему. Я не сделал этого и никогда не сделаю потому, что тогда я потеряю то хорошее состояние, которое осталось после нашей беседы. Я этого не сделал – и хорошее состояние при мне.

Татьяна: Пожадничал.

Аркадий: Пожадничал, да. Но не довёл это до омертвения, а оставил всё тёплым и незавершенным.

Татьяна: А, это как бы не проявленным осталось?

Аркадий: Конечно. Самое главное, я оставил качество…

Росита: …тогда будет энтузиазм что-то делать. А по-другому человек скажет: "Да, я всё понял. И точка".

Аркадий: Мы создали такой круг, где не только кривая не замкнута, но даже увидеть кривую нельзя. Я постарался. Кого смог, смутил, а другого, наоборот, вдохновил создавать свой собственный круг. И свою мифологию. Круг – это гора за нашим мотелем.

Татьяна: …зеркало…

Аркадий: Я смотрю в зеркало, когда я бреюсь. Чего я сегодня не делал. Но собираюсь сделать. Так что мне еще предстоит это упражнение.

Сергей: А мы попробуем другие.

Аркадий: Ещё полезно смотреть в зеркало, когда много выпил. Тогда там очень красиво, в зеркале. Друзья, спасибо за внимание. Давайте пойдём гулять.