Одиннадцатая беседа 21 июля с Игорем К.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Одиннадцатая беседа 21 июля

с Игорем К.

Аркадий: Вот вам гость, прошу любить и жаловать. Академик, художник. В основном художник. В разных искусствах. И артист.

Игорь: Мы артисты. А чай здесь вкусный. И что дальше?

Аркадий: А дальше вслушайся в атмосферу, лес, костер. Вчера ты был еще городской, а сегодня тебя окружила наша хвоя, тебя умиротворило озеро, половил рыбку, поел наших хозяйских запеканок. Оставайся с нами, мы тебя подкормим немного, трудно небось живешь?

Игорь: Нет, с жизнью все в порядке. Пока я ее живу, все в порядке. Главное, чтобы она меня не жила.

Аркадий: Хорошая у тебя была мысль о том, чтобы здесь, в этом месте создать перманентную ситуацию. Люди здесь – что надо. По-моему, нигде не найти такое хорошее, ухоженное человеческое пространство, тобою же, кстати, инициированное.

Игорь: Знаешь, я сейчас вспомнил, как мы приехали в гости в Педжекент. Это на границе Узбекистана и Таджикистана. Мы были в гостях в доме сельского учителя, там очень интересные люди, мюриды. Они мне говорят: "Эх, жалко, сейчас осенью дорог нет, а то бы мы вас в кишлак свозили, тут недалеко, километров тридцать, там у нас литовец муллой работает". Ну, словом, как положено мулле, он знает наизусть Коран, принял веру, сан. За такое знание Корана ему без выкупа таджичку в жены дали. Для меня тогда это было очень интересное событие.

Аркадий: Захотелось самому, что ли?

Игорь: Нет. В другом месте был момент, когда захотелось. Что меня толкнуло в этой ситуации? Вы представьте себе: литовец в горах Таджикистана живет в кишлаке и работает муллой. И это навело меня на такую мысль, что иногда мы сидим на одном месте в своем центропупии и думаем, что мы шибко духовные искатели, некоторые из нас жертвуют ради духовности социальной карьерой, ну, мы с тобой так никогда не думали, а в это время люди перемешиваются со страшной силой. В молодости я читал "На краю Ойкумены" Ефремова. Там в те древние времена три разных человека из разных народов странствовали по земле, покрывали огромные расстояния, учились разговаривать на чужих языках. Это казалось все сказкой древних времен. А вот вам один из случаев с этим литовцем, который в горах муллой работает, показывает, что и в наше время то же самое и что если человек хочет, то добьется своего…

Аркадий: Если человек хочет, то получит то, чего хочет, но если он хочет две вещи сразу, то ему труднее их получить, а захочет три вещи – то уж вряд ли что получится.

Игорь: Есть в Литве еще один человек, раньше он жил в Молетай, тут недалеко. Сам он по профессии врач, и у него была лучшая в Литве коллекция кактусов. Он специальную теплицу для них построил. И еще он был народный скульптор, причем рубил он свои скульптуры из гранита. Не из чего-нибудь, а из гранита. Кроме того, он был лекарь, знахарь, экстрасенс и духовный искатель. Вот, он рассказал мне тоже замечательную историю про одно место. В отпуск он обычно пристраивался к какой-нибудь экспедиции и таким образом ездил по миру. С геологами он был на Тянь-Шане и познакомился там в горах с шаманом. Это был настоящий шаман. По традиции он жил между могилой отца и могилой деда. Так у них положено. Стоит его хижина, сложенная из камней, по одну руку могила отца, по другую могила деда. Ну, они общались, и он, я думаю, шаману очень понравился. Шаман говорит: "Хочешь стать шаманом, выучиться на шамана?" Он спрашивает: "А как это?" Шаман ему отвечает: "Я тебя вышлю в горы и там тебя будут учить. А если будешь хорошо учиться, мы тебя в Китай отправим. В высшую шаманскую школу". А он такой наивный, законопослушный, то и се, говорит: "А как же через границу?" А шаман ему в ответ: "У людей свои пути, а у Бога свои пути". Но он отказался. Он хотел много вещей сразу. Не знаю, где он сейчас, но очень интересный был человек. И еще у нас был интересный человек, который сейчас живет в Израиле. Он был официально главным экстрасенсом республики. Его даже очень серьезно органы проверяли. Он диагностировал и лечил. Ему привезли на дом раковую больную и не сказали, что она раковая. Через знакомых подкатились, ну, мол, полечи. Он ее продиагностировал и говорит: "Рак. Ее надо срочно в больницу, я этим не занимаюсь, не в моих силах". Потом что-то его толкнуло, когда она вышла с этим мужчиной, который ее привез, и он подошел к окну на кухне. Смотрит, а ее прямо в "скорую помощь" садят – ведь прямо из больницы и привезли. И такое было. А вообще все началось с того, что меня нашли Валентас, Вирга и вся эта большая компания тогдашних друзей.

Аркадий: Игорь, расскажи немного об этом, очень интересно.

Игорь: Это была замечательная группа молодых людей, молодых ученых разных специальностей и их подруг. Они читали стопками духовную эзотерическую литературу, благо, они ее где-то тогда доставали.

Аркадий: Самиздат?

Игорь: Да. И твои переводы там, по-моему, были. И они серьезно готовились попасть в Гималаи. Они продумали все варианты, фиктивные браки, бегство из турпоездки и т.д. Ну, в общем, очень серьезно и основательно готовились.

Аркадий: А предводителем кто был?

Игорь: Предводителем был Валентас.

Аркадий: Да? А сейчас он немножко куда-то ушел.

Игорь: Ну, это другая тема, кто куда ушел. Ну, вот, а я в это время приехал из Минска и работал режиссером в Русском театре, здесь в Вильнюсе. И работал я над спектаклем "Наедине со всеми". Тогда меня и звездануло первый раз выступить со своими мировоззренческими взглядами: одна или две лекции в Центральном лектории на тему "Наедине с миром". Я прочел эти лекции, а они, эта группа, меня нашли и предложили с ними позаниматься. Сняли они для этого помещение, и это была первая в моей жизни группа, которая хотела заниматься, ну, не считая Даугавпилса, где у нас была своя театральная. Ну, вот, я с ними общаюсь, общаюсь, общаюсь и не могу понять, что происходит. Ну, нет контакта, мы друг друга не понимаем. Тут меня осенило, и я говорю: "Ребята, вы принесите основное из той литературы, которую вы прочли, чтобы был контекст". Они принесли основное – пачку килограмм в двадцать. Я эти двадцать килограмм переварил, и тогда мы стали легко понимать друг друга, и через три месяца они уже не хотели ни в какие Гималаи, потому что выяснилось, что и в Литве замечательная природа, что и в Литве можно спокойно найти все эти Шамбалы и мандалы.

Аркадий: Да, конечно, природа здесь замечательная, но здесь еще нет такого, чтобы люди из Гималаев сюда рвались.

Игорь: А зачем?

Аркадий: Хорошо бы им помочь, гималайцам.

Игорь: Мирзабай так говорил: "Игорь, ты знаешь, сколько Москва бездельник?" Он бездельниками духовных искателей называл, суфий же… Я говорю: "Тысяч сто, сто пятьдесят бездельник есть". Он говорит: "Ты представляешь, да, все бездельник Москва, Питер, Вильнюс, все колхоз Ленина шестой бригада приедут – места не хватит!" Так и здесь: если все рванутся сюда, то все вытопчут, негде будет погулять. Каждый появляется там, где появляется, и находит себя там, где находит. Вот. Замечательно мы жили в Литве, ГБ нами занималось пристально, помогало.

Аркадий: Тоже изучало литературу?

Игорь: Да, литературу изучало о нас, записывало из кустов наши беседы у костра. И я всегда, когда мы начинали беседовать, говорил: "Ребята, включайте, уже можно, буду говорить". А потом мы это лежбище нашли в кустах. Хорошее место, сено там у них было, чтобы удобнее лежать. На лодке мимо нас плавали, изображая рыбаков, с дубинками в руках. Дубинка, веревочка – значит, удочка. Помогали очень, а сейчас нет таких добровольных помощников, которые бы не давали заснуть и все время бы напоминали, ловили каждое твое слабое место. Это была находка. Мощная государственная организация, которая бюджетно работала на нас в поте лица. Так они и развалили Союз, нами занимаясь. Шутка, конечно. Вот тогда и были наши первые забавы на природе, под названием stovykla. По-литовски все-таки нормально – stovykla, а по-русски сразу – лагерь. Как-то надо мягче – база отдыха у замечательных литовских озер. А потом появился Мирзабай. Точнее, сначала появился Абай. Опять же он вышел на Валентаса. Они где-то там познакомились, и Валентас услышал о Мирзабае. Целый наш отряд ходил по Средней Азии, и они нашли Мирзабая, за что им большое спасибо. А сначала у наших в Литве, у Валентаса появился Абай. Потом Валентас туда съездил, вернулся, рассказывал всякие хорошие, добрые чудеса. Потом я съездил, вернулся и сказал: "Все, ребята. Я вам не учитель, не наставник, я сам ухожу в ученики к Мирзабаю. Кто хочет – пожалуйста. Кто не хочет – тот не хочет. Кто как хочет". Сложил я свои полномочия большого мастера в Вильнюсе, так сказать. И началась кровавая баня. Почему? Потому что Мирзабай – представитель старой корневой традиции и очень жесткой. Строго говоря, чтобы его адекватно воспринимать, надо было предварительно хотя бы соответствующую литературу прочитать. В его традиции все наоборот: если тебя хвалят – это значит ты что-то сделал не так, если тебя ругают – ты молодец. Такая общая схема. Вообще, там жесткая традиция, жестко все кнопки отжимаются. А народ-то туда ездил разный, человек двести с лишним побывало. И потом здесь уже, в основном в Москве и Литве, Абай провозгласил, что все это вчерашний день, что он знает короткий путь к просветлению. Большинство к нему и перекинулось с ходу, потому что с ним было легко: он говорил хорошо по-русски, читал те же самые книжки, знал наизусть те же самые слова про путь, не ругался как Мирзабай и т.д. и т.п. Ну, чем все это кончилось, вы знаете – смертью Талгата, который был самым ближним учеником. Талгат объяснял мне на полном серьезе, что я ничего не понимаю, что Абай – это бодхисаттва, что я слеп и ничего не вижу, потому что я застрял на Мирзабае.

Аркадий: И каков был характер, контекст смерти?

Игорь: Контекст был такой: у них давно бродила бредовая идея, что надо отдать жизнь, чтобы сильно духовно продвинуться во имя борьбы с материализмом.

Аркадий: Отдать чью жизнь? Свою?

Игорь: Свою. Очень хотел Талгат этого, и еще у них была пара человек, заведенных на этой теме. Руку предлагали отнять, членовредительство, значит. Я думаю, что-то у них с пренатальным периодом не все в порядке было.

Аркадий: Ну, есть же традиция. Второй буддийский патриарх, который учился у Бодхидхармы, себя всячески калечил, чтобы Бодхидхарма дал ему просветление. Стоя на снегу босой, он отрезал себе руку и второй рукой протянул ее Бодхидхарме, и в этот момент получил просветление.

Игорь: Я же говорю, что древние традиции были очень суровые. Там говорилось: "Если из тысячи вставших на путь девятьсот девяносто девять погибнет, а один достигнет, то жизнь остальных девятисот девяносто девяти оправдана". Но это, естественно, никого не устраивало, потому что хотелось чего-то культурного, цивильного, приемлемого, знакомого, немного экстрасенсорики, немного магии, немного мистики, чтобы все было привычно. И эта привычность кончилась очень плохо. И после этого в Литве был шок. Быстренько перестроили общественное сознание на то, что во всем виноваты эти два азиата и москвичи-каратеки. Ну, а наши литовцы, конечно, оказались ни в чем не виноваты. Это понятно. Да и, собственно говоря, не было там виноватых, а были глупые, невежественные люди с высшим образованием, и больше ничего. А у Абая была простая проблема, как говорил Мирзабай: "Абай-дириг", т.е. полное дерьмо, в смысле жажды власти. Но Мирзабай считал, что его вина в том, что он допустил такое. И он поехал в Вильнюс, может быть, надеясь что-то сделать, а может быть, предчувствуя сказанное его мамой о том, что Абай его убьет. Он же был здесь с мамой, его мама здесь похоронена, а сейчас он попросил меня попробовать перевезти ее прах в Азию. Когда это все случилось, ребята ее забрали, и она на литовском хуторе растила литовских детей, ни слова по-русски, но как-то она договаривалась с детьми. Там умерла, там и похоронена. Это я все про литовскую землю. Как тут все сложно переплетается.

Аркадий: Игорь, ты затронул одну тему, похожую на то, о чем мы хотели говорить сегодня. Ты сказал, что в основном все хотели культурного эзотеризма, немного ясновидения, того-сего, и это напоминает мне сегодняшних культурных бездельников, которые привыкли к этой эзотерической лужице. Вот, сейчас новые книжки появляются, новые веяния, а человек жестко кристаллизован и меняться не хочет.

Игорь: "Консерва".

Аркадий: Да, "консерва". Но тем не менее "консерва" хочет видеть себя в каком-то смысловом пространстве. Сегодня на Западе – это просто чума, и таких "бездельников" там видимо-невидимо. В России тоже их очень много. Выходят новые книжки, кто-то создает еще одну теорию, еще одно описание просветления. Ты сказал, что хотел поговорить сегодня о том, что происходит с людьми после тридцати пяти лет, но, может быть, и до тридцати пяти лет с ними что-то делается?

Игорь: Да, но я думаю, что к этому вопросу я подхожу как психолог. Я это называю: "Куда деваются духовные искатели после тридцати пяти лет?" Но это условно. Откуда они появляются и куда исчезают? Откуда они появляются – это понятно, вот они, вот они сидят, в замечательном молодом возрасте, в основном, когда не хватает самоопределения, самотождественности. Человек, когда говорит: "я", он не знает, что говорит. Он хочет узнать, он хочет смысла какого-то, он чисто интуитивно чувствует, что-то, что предлагает социум, – это, в основном, обман, липа, ну и еще у человека какое-то томление духа. А сейчас время опасное, сейчас все доступно стало, все книжки доступны, не надо прятаться, никто за это не наказывает, наоборот, это даже как-то престижно. Но это неважно, а важно то, что человек шевелится, пытается что-то узнать, но он живет в колоссальной иллюзии. Самая колоссальная, на мой взгляд, иллюзия, что человек вообще что-нибудь о себе знает.

Аркадий: Мы на этой иллюзии здесь уже целую неделю топчемся. На идее образа себя. На образе себя, который очень далек от того, что мы есть на самом деле.

Игорь: Ну, я бы даже иначе сказал. У каждого есть представление о себе, которое никакого отношения к нему не имеет на девяносто процентов. Это навязанное представление, сложившееся в процессе социализации, это мнение родителей, близких, друзей, мнение каких-то значимых авторов. И все это якобы есть "я". Я знаю, кто я такой, что я такое. На самом деле, вся эта конфигурация социального давления, которая формирует личность, достаточно случайна и обусловлена временем, местом, культурой, национальностью, государством.

Аркадий: Из твоего вчерашнего рассказа мне очень понравилась мантра "Я здесь, потому что я не знаю". Классическая мантра.

Игорь: Да, я думаю, что с этого должно все начинаться, если человек хочет найти себя для себя, не для других, не для того, чтобы другим себя подавать, как говорят, других посмотреть и себя показать. Потому что, если он занят тем, чтобы показать себя кому-то, то он обречен, и как бы он ни хитрил, какие бы умные экзотические тексты ни изучал, какие бы хитроумные практики ни выдумывал, он уже пойман. Он навечно пойман в огромную, мудрую, с тысячелетним опытом машину социума, которая все эти его импульсы обработает, направит, и к тридцати пяти годам он будет уверен, что нашел себя, потому что нужно выполнять расписание, нужно обязательно жениться, нужно обязательно родить детей, потом нужно обязательно состариться, обязательно получить пенсию и все.

Аркадий: При этом можно еще быть буддистом или антропософом…

Игорь: Да кем угодно, это же не имеет значения. Нацепил значок – и порядок. "Хочешь похудеть? Спроси у меня как". Сейчас очень модный значок. Хочешь стать буддистом – спроси у меня, какие книжки прочитать. Пойдем к Рокамболю, выпьем с ним три бутылки водки, и он кого угодно посвятит. Лично получил такое право от Далай-ламы. Ну, конечно, не кого угодно, а того, кто выпьет три бутылки водки и не упадет. Дело же совсем не в этом, дело в том, насколько человек чувствует обман, насколько человек чувствует ложь, которую ему предлагает социум. Если он на эту ложь клюет за конфетку, за пряник, то он обречен, и тут говорить не о чем, можно играть в разные игры, изображать что угодно, но ничего не изменится, в принципе. Если же у него это чутье есть и он хочет для себя самого обнаружить, не для других, для себя, то он может постепенно прийти, изучая этот вопрос практически, через книжки, через общение с другими людьми или с учителем, если ему повезло и он такового встретил. Тогда он сможет понять, что мы сначала растем в утробе матери биологической, вырастаем в относительно зрелую биологическую особь, после чего нас оттуда выталкивает, и мы попадаем в социальную утробу, которая кажется большой. На самом деле, если описать для каждого человека границы его социальной утробы, то окажется, что это очень небольшое пространство, относительно небольшое. И если человек додумается, что это тоже место, предназначенное для того же самого: чтобы мы выросли как социальное существо, то что ему дальше нужно, когда вырос? Рождаться.

Аркадий: Христиане говорят: зерно. Человек – это зерно. И он или погибнет на плохой почве, или – на хорошей – прорастет.

Игорь: Но беда состоит в том, что девяносто девять процентов человечества так и живет в этой социальной утробе, т.е. человечество массово находится в эмбриональной стадии, с точки зрения духовного развития, потому что оно находится в социальной утробе и все, что называется жизнью, происходит там. Некоторые слышат что-то как сквозь брюшную стенку: отец там где-то бродит, раздаются какие-то голоса оттуда, не из социального пространства, как говорил Гурджиев, "влияния, идущие из-за…". И вот, кто имеет слух и слышит, он начинает толкаться, он хочет родится, он хочет вылезти куда-то туда. Что же там дальше? Жизнь-то одна.

Аркадий: В искусстве толкания эти постоянно происходят…

Игорь: Нет, это тоже иллюзия. Если искусство свидетельское, то да, еще более или менее, а так, художник живет на границе миров, какие-то видения запечатлевает, свидетельствует, что есть другой мир, но это не означает, что он сам принадлежит к этому миру, если только он не с той стороны уже. Так, вот она, эта жажда состояться, выяснить для чего я, родиться из этой утробы, потом обнаружить еще одну утробу, в которой вы будете созревать как субъект, потом и из нее надо вылезти, как минимум того, что мы имеем на жизненном пути. Это минимум того, что мне известно по личному опыту и по письменным источникам. Т.е. мы очень долго растем. И у нас в человеческом опыте замечательно все сделано: все эти утробы сделаны и, в общем, доступны, и ничего особо таинственного в этом нет, это не знание, которое само себя охраняет, это доступное всем знание, которое у суфиев коротко сформулировано: "Человек рожден, чтобы учиться", для того, чтобы развиваться и родиться в конце концов, чтобы узнать, что такое человек. Вот, я – человек. Мне дана одна-единственная жизнь. Все эти сказки про то, что будет еще тридцать воплощений, хотя, может, и будут, но совсем не актуальны. Мы не знаем этого. Вот сегодня, сейчас у меня есть задача: я родился, я живу, и я хочу родиться до конца. Я хочу быть для себя самого самим, как говорил наш любимчик Гегель, "в себе самом для себя бытие", для себя самого себя найти, а для этого нужно усилие родиться. Вся беда в том, что социальная утроба не выпускает нас, как биологическая мать, которая выталкивает нас, не спрашивая, хотим ли мы этого или нет, пришло время рождаться – давай! А если не получается, то снаружи все тянут, щипцами хватают, кесарево сечение делают. Вот почему традиция помогает. Традиция – акушер, она с той стороны, она помогает тебе вылезти из утробы, потому что социальная утроба, как Горлум, "мой драгоценный", никого не отпускает сама. Это тот самый пожирающий своих детей Сатурн, которого нарисовал перед смертью Гойя у себя дома на стене. Социальная утроба пожирает собственных детей, она не дает им родиться, она не способствует тому, чтобы они могли родиться. И нужна помощь с той стороны, которую мы называем традицией, истиной, учением, помощь в том, чтобы найти родовые каналы, как-то туда вылезти, захотеть этого. А чтобы захотеть этого, надо сказать себе: "Я здесь, вот, здесь, где я мучаюсь, страдаю и в то же время все замечательно, прекрасно, трава, листья, я здесь, потому что я не знаю". Если бы я знал, то я был бы в себе самом. И потом бы вернулся к этому. Никто не мешает нам любить свою мать, кроме социума, иногда. Никто не помешает нам любить социум, который нас породил, когда мы родимся. Потому что вот она мама, такая-сякая разэтакая, но она мама, и это все перекрывает, все ее недостатки. Это когда мы выросли, когда мы взрослые, а пока мы дети, пока мы растем, мы кричим: "Дай титьку!" – и все. Мамка теплая, молоко сладкое, сосешь, сосешь – рай. И поэтому мне кажется, что там, где вас зовут родиться, где вам говорят о вашем незнании, где говорят о том, что это долгий и сложный путь – родиться, найти себя, там, скорее всего, действительная традиция, потому что когда детям рассказывают сказки и говорят: "Все, ребята, по тысяче долларов, и мы просветлеем", то из этого, как вы понимаете, можно сделать пищу для своего роста, но нужно очень хорошо осознавать, что с тобой собираются делать. Мирзабай, когда был в Литве, сказал: "Вы живете в раю". Что это означает по-суфийски? То, что вы живете в таком месте, где все есть для того, чтобы уснуть, для того, чтобы никогда не захотеть ничего больше, не рождаться, потому что здесь действительно потрясающее место, во всяких разных смыслах. И действительно рай. А Советский Союз был, вообще, суперрай. И нужно отделить понятия. Не надо это хулить. Дело не в том, что социум плохо устроен или хорошо, что где-то там в Гималаях лучше, а в Америке лучше кушают. Вот Аркадий там двадцать лет прожил, он знает точно. Везде одинаково. Я видел такие семьи, где родители держали около себя детей в инфантильном состоянии до тридцати лет, до сорока лет, только потому, что боялись остаться одни: "Как же оно уйдет, это ж мое, это мое дитя". Так и социум по отношению к человеку: "Уйдет, уйдет же, станет взрослым". А станет взрослым, так это же будет другое существо, если он родится. И поэтому те, кто теряет эту нить, зов, который многие слышат в молодости, многие имеют дар слышать, те потом становятся "консервами" и начинают катиться, как автобус, по расписанию от остановки "рождение" до остановки "смерть". И это бессмысленно. Меня лично всегда беспокоило: ну, что ж это, я родился, меня уговаривали, что я – венец природы, по образу и подобию Божьему, вокруг в культуре память о великих людях, художниках, ученых, философах, святых, а я кто? Кто я? Что ж я – автобус, который едет от остановки "рождение" до остановки "смерть", попутно выполнив все социальные функции, которые положено? И все? И у меня было четкое чувство, что это не так, что не может быть такого расточительства. Чтобы создать такое существо, нужно совпадение тысяч миллионов случайностей. Тысячи миллионов случайностей должны совпасть, чтобы мои родители меня родили, чтобы я выжил, чтобы я выучился и чтоб я что-то начал думать. И что, это все ради того, чтобы прожить социальную среднестатистическую жизнь? Да на фиг! Чтобы прожить социальную среднестатистическую жизнь, много ли надо? Сейчас нынешняя зрелая циничная молодежь понимает, что и образование чаще всего не надо, и так можно замечательно и весело, успешно прожить свою жизнь.

Аркадий: Человек умирает не тогда, когда приходит час смерти, а как раз в этом возрасте, который ты назвал: в тридцать, в тридцать пять лет, хотя это может быть и двадцать, и сорок, когда забывает…

Игорь: Когда забывает, что он еще может рождаться.

Аркадий: Человек умирает, и вокруг нас собирается человечество, составленное из этих мертвых душ…

Игорь: Эмбрионы. Социальные эмбрионы

Аркадий: И в то же время банкроты, которые больше не брыкаются. Они уже трупы, неважно двадцать ли им лет, сорок или семьдесят.

Игорь: Нет, ну бывает, что звезданет лет в шестьдесят. Но это же редко, это не правило.

Аркадий: Интересно, как ты это видишь, что и как происходит с человеком, когда человек пробует пробиться к себе, выйти из социального беличьего колеса, из этих двух десятков ролей, которые ему навязали, хочет пройти через заслонки этих ролей к тому, что стоит за этими ролями, и, не пробив этот заслон, цепляется за одну роль и говорит: "Я – заслуженный педагог", или "Я – директор магазина".

Игорь: Ну, я думаю, что это еще банальнее. Дело не в том, что человек цепляется за какую-то одну роль, дело в том, что он поддается колоссальному давлению социума, который говорит: "Ты уже взрослый". Вот, эта подростковая жажда самоутверждения, когда они еще балансируют – еще не взрослые, но уже и не дети, и они изо всех сил бунтуют, как им кажется, для того, чтобы доказать, что они уже взрослые. Поэтому они все одеваются одинаково, стригутся одинаково, ха-ха, слушают одну и ту же музыку, танцуют одни и те же танцы, массово доказывают, что они индивидуальны. Т.е. у человека есть жажда, по отношению к социуму, отомстить за унижение, пережитое в молодости, в детстве, унижение, когда мной бесконечно командовали, когда я не имел собственной воли: что скажут родители, что скажут учителя, что скажут взрослые, что скажет государство, которое лишает меня до восемнадцати лет всех гражданских прав, и так далее. Государство решает, взрослый я или нет. А почему в восемнадцать? Один и в двадцать лет инфантильный, а другой в четырнадцать уже самостоятельный человек. За это унижение, которое испытывает индивидуальность, личность, самость, хочется быстро-быстро отомстить. Ну, я беру крайние слова из фрейдистского репертуара, или не отомстить, скажем, а компенсировать. И поэтому очень легко ловятся в эту ловушку, когда слышат: "Ну, все! Поздравляем тебя, ты уже взрослый! Вот тебе аттестат, не успешной учебы, а зрелости. Вот тебе диплом – это профессия на всю жизнь".

Аркадий: "Созрел? Падай!"

Игорь: Да. "Созрел? Падай!" Правильно, как в том анекдоте про психов. И тогда начинается обвальное падение, т.е. я – взрослый, и поэтому могу уже брать у социума: "Дайте мне то, что я заработал! Дайте мне то, что мне положено! Какое рождение, какая самость, какое самосознание? Дайте, дайте, дайте… Этого у меня еще нет и этого нет, того нет и другого. .." И все. А потом – пых… Вот я был на семинаре, приезжали канадские христиане-миллионеры нас духовно просветить и заманивали на том, что, вот, они миллионеры, но хорошие, можно бизнес совместный, если душа зовет. И один рассказывал о том, что он до пятидесяти лет никого не видел. В детстве у него была идея не быть бедным, и он этого добился. Но когда он добился и оглянулся вокруг, то выяснилось, что дети выросли без него – это совершенно чужие люди, которых он не понимает и они его не понимают, жена – это кто? – надо знакомиться заново, в душе пустота, никакого смысла. Он достиг цели, а ради чего? Как тот йог, который решил подняться повыше в горы, чтобы сделать медитацию поближе к Богу. И он лез-лез на эту гору и так надорвался, что когда залез, то не мог вспомнить, зачем он лез. Так и эти миллионеры. Зачем? И тогда они хватаются за эти дела, христианство у них очень простое, как вы знаете, оно умещается в четыре основных правила и в восемь дополнительных на четырех маленьких листочках. Приняли они Христа и проповедуют по всему миру. Отпуск свой портят, едут в Африку, студентам проповедуют, т.е. начинают набирать духовную территорию, потому что социальная у них уже есть, они члены какого-то совета директоров в Канаде. Убожество полное: выходит на трибуну миллионер, член совета директоров, грамотный бизнесмен, елки-палки, казалось бы, взрослый человек, выходит и вдруг превращается в шести-восьмилетнего ребенка и начинает нам говорить: "Я принял Христа в свое сердце… Четыре правила помогли мне…" Понимаете? Законченные люди. Один молодой малоспособный артист, только что закончивший театральный институт, мне сказал: "Я – законченный человек и законченный артист, что вы тут мне "учиться и учиться", я уже выучился!" Вы смеетесь, но в один прекрасный день, в тот самый день, когда духовный искатель исчезает в глубинах утробы, он говорит сам себе: "Все, я уже взрослый, я уже выучился, я добился, я достиг, я готов, я – готовое блюдо". И все. Все. "Первый срок отсидел я в утробе – ничего там хорошего нет…" Не повезло парню, с одной стороны, а, с другой стороны, ему хочется вылезти оттуда. И задача традиции, помощь традиции в том, что для тех, кто хочет и слышит, помочь захотеть и совершить это – вылезти из утробы. Но для этого нужно сказать себе: "Я совершенно еще не готов, я – младенец". Все это детские игры. Все то, что мы привычно называем словом "жизнь", все это детская игра с очень простыми правилами, если вы уже вылезли из утробы. Тогда вы все это видите и понимаете, что все это просто. Ну, как в утробе: захотел и получил. Но в социальной утробе между "захотел" и "получил" есть: "сделай то, что мы хотим, и ты получишь то, что хочешь ты", и поехали. Все.

Аркадий: В этом плане интересна игра, которую играют знаменитости, скажем, артисты или художники. Для того чтобы стать знаменитостью, ты должен войти в компанию знаменитостей, т.е. ты должен стать их…

Игорь: Лечь под них, если по-простому. Тут простая штука, социальный гипноз, что нужно обязательно быть кому-то нужным. Что за ахинея? Совершенно бредовая идея, что я буду нормально себя чувствовать, когда кому-то нужен. Это как под гипнозом у Кашпировского: "Ты будешь хорошо чувствовать себя тогда, когда почувствуешь, что нужен людям!" В качестве пищи, наверное, ты будешь себя хорошо чувствовать, когда тебя будут кушать, потому что ты будешь очень нужен людям. Это же бредовая идея, что человек прежде всего должен быть нужен. Кому нужен? Ведь проблема у человека в том, чтобы он был нужен сам себе, и другой-то проблемы нет. Ну, элементарная психология: если человек не любит сам себя, то не может любить другого. Дети Штирлицев, на минутку встаньте. Я сам дитя Штирлица, я собираюсь организовать союз детей Штирлицев, потому что все они одинаковы. Они лишены безусловной материнской любви, потому что мать-Штирлиц, во-первых, все время ставит своим родным детям условия, при которых она будет их любить, и она обязательно одновременно и папа. Я говорю в данном случае о Штирлицах как об образе, они наиболее ярко выделяются. Во-вторых, они все время выживаются из дому, т.е. дети Штирлицев, как правило, социально активны. И третье – они не умеют любить, но зато умеют быть нужными. Кнопки, случайности рождения. И очень многие люди не умеют любить, а умеют быть нужными. Вот, они ходят и себя предлагают: "Кому я нужен? Люди, ау, кому я нужен?" А себе-то ты нужен? И художник такой же. Ему говорят: "Твое творчество должно быть кому-то нужно, хотя бы твоим коллегам, чтобы вы друг друга между собой делили". Как это было в Советском Союзе, когда подпольные миллионеры продавали друг другу бриллианты. Они продавали друг другу один и тот же бриллиант, а что же еще с ним делать? Надеть нельзя, выставить, похвастаться – нельзя. Между собой у них это происходило. Поэтому, если у тебя нет своего мира, ты рано или поздно станешь социальной проституткой.

Аркадий: Приспособленцем.

Игорь: Нет, проституткой. Потому что ты продашь себя. За то, что тебе даст социум, те люди, которым ты станешь нужным. Как в том анекдоте: "Главное, милочка, не суетиться под клиентом". А мы очень суетимся под социумом. Мы под ним, во-первых, потому что мы невежественные люди, мы его боимся, потому что не знаем, хотя это примитивная штука. Здесь же не надо особых мозгов, главное, разучить основные правила этой игры и понять, как эта штука действует. Вон, самаритяне сидят, они прекрасно это знают. Я на них смотрю и просто любуюсь. Особенно вот этот, белобрысый. Смотришь на него и думаешь: " Ну что это для него сложности, что ли? Тьфу ему это все!" Молодец. У него же свободное время появляется для духовных страданий. Глядишь, из этого что-нибудь вырастет. А вдруг он захочет себя найти? Потому что у него нет уже позиции "дайте", он уже все взял. Он знает, что ничего не дадут. Не обязательно же быть нужным, можно просто самому все взять. Грамотно. Можно на этой машине, как говорил Гурджиев, ехать куда надо. Машина-то прекрасная, зачем ее ломать? Сел и едь, куда тебе надо. На духовные беседы над озером. Так и социум. Если вы понимаете, что это утроба, что это временное место, где вы просто вырасти должны и вылезти дальше, родиться, то вы чувствуете себя весело.

Аркадий: Игорь, извини, но мне кажется, что ты куда-то уже улетел.

Игорь: Я улетел, но я знаю, куда я улетел. Сейчас, подожди минутку, потом перебьешь. Еще раз повторяю, заостряю, уточняю. Если ты уже понял, что то, что в социуме называется жизнью, это временное место, где я должен вырасти и родиться, то уже будешь эффективным только от осознания этого, потому что ты будешь на это смотреть другими глазами. А если вы здесь влипли: "Это место моей жизни, это моя судьба, это карма, и по гороскопу, по национальности, гражданству и…", то тогда, ребята, все. Все, вы приехали, давайте будем развлекаться у костра, рассказывая друг дружке о Плероме. Извини, Аркадий, я просто за нее зацепился.

Аркадий: Это все понятно, но я знаю, что из здесь сидящих, может быть, половина людей слушает тебя и думает, что есть еще третья ситуация. Одна ситуация – это молодой человек, который умеет играть в шахматы, другая – человек, который еще думает о родине, национальности, о том, что "я здесь родился – здесь и умру", а есть третья ситуация.

Игорь: Какая? Здесь я не родился. Здесь я умру.

Аркадий: А что бы ты сказал тем из здесь сидящих, кто сослался бы на заставленность своими обстоятельствами… Тем, кто считает, что во всем виноваты обстоятельства.

Игорь: Неправда. Категорически не согласен.

Аркадий: Если у человека больная мать, сестренка на руках, ночная работа…

Игорь: Извини, извини, Аркадий, но я тебя сразу перебиваю. У меня брат – пожизненный инвалид, в психушке живет, у меня мать – инвалид, я получал сто двадцать рублей, были ситуации, когда я продавал свою коллекцию марок, чтобы мы могли просто жить, и это все мне не помешало. Это – неправда! Потому что такой подход еще больше нагнетает и создает безвыходность. Да, я могу привести множество примеров моих друзей, у которых были жуткие ситуации. А, что вы думаете, это не жутко? У меня один сын русский, а другой – литовец, живет, вообще, за границей. Брат мой в психушке. Ну и что? Это ничего не означает. Что вот этот белобрысый имеет поэтому передо мной преимущество, если у него идеальная ситуация? В чем я очень сомневаюсь, что у него ситуация идеальная. Никто ни перед кем не имеет в этом месте преимущества. Одному в утробе поудобнее, а другому менее комфортно, и еще неизвестно, что лучше, может быть тому, кому в утробе неудобно, больше шансов захотеть и родиться, потому что это неудобно. Еще не засосало, т.е. Кали еще не прилетела и не накрыла тебя, как говорят наши друзья индусы. По-простому, но очень космично. Это они про людей, которые уже все, сдались. Все уже консервы, гниют до дня своей смерти. Они говорят: "Кали прилетела, накрыла человека, и нет его". Эта ситуация не зависит от успешности или неуспешности. Если я понимаю, что пока живу в утробе, что я хочу вырасти и родиться, то…

Аркадий: Так, этот вопрос решен, более или менее. Я тут играю роль твоего оппонента, подергиваю тебя то с этой стороны, то с другой. Может быть, кто-то другой возьмет мою роль? Вот, сейчас возникает тема о том, кто начинает прорываться, кто начинает прорастать. Что у него за ситуация?

Игорь: Это я сейчас объясню. Можно на своем примере. На простом примере. Когда произошла беда, когда убили человека во имя каких-то якобы духовных целей, самое интересное, что он сам этого хотел, вот, это был для меня последний толчок – и я вылетел из этой утробы. И тогда, во-первых, кайф наступил не сразу. Поначалу, как это хорошо описано у Гурджиева, ты вышел, а отойти от этой теплицы, из которой вышел, страшно. Ходишь вокруг, через стекла заглядываешь, как там другие зреют, огурчики. Ты уже вышел, а все еще тянет туда. Страшно. Страшно, прежде всего, от одиночества. От того самого одиночества, которого как бы и хотел. Но вот жизнь без "мы" – это поначалу очень тяжело. Если бы это не было так тяжело, то вряд ли бы так мало людей на это решались. Эта жизнь без "мы", как я в книжке написал – это быть рыбой, которая должна сама выкопать пруд для себя, напустить в пруд воду и потом только уже плавать. И тогда я начал копать свой пруд. И этот пруд, который мы называем "социально-психологическим миром Школы", и есть тот самый пруд, в котором я плаваю. И поэтому я всегда честно говорил, что я делаю здесь свои дела, кто хочет – присоединяйтесь. Мне не нужно было говорить о спасении человечества, не нужно было вешать благородную или неблагородную лапшу на уши людям, обманывать их, обещать им просветление или еще чего-нибудь. Я просто занимаюсь своими делами. И тогда начали вдруг получаться вещи, которые у меня никогда не получались, социально. Хотя ситуация была безнадежной: я был с "волчьим билетом", меня в Вильнюсе не взяли на работу даже сторожем вневедомственной охраны. Я работал "добровольцем-кроликом" в полувоенных лабораториях, демонстрировал там всякие сиддхи, в меру, конечно. Потом меня взяли на работу спортсмены, и я работал массажистом. Разминал ноги большим спортсменам-прыгунам в высоту, экс-рекордмсмену мира Рудольфу Поварницину, который первым в мире взял два сорок. Потом я уже был не только массажистом и мануальщиком, вправляющим позвонки, но и тренером-психологом. В сорок я поступил в физкультурный институт на тренерский факультет. На вступительном экзамене стометровку сдал на "пять", остальное – на "тройки". Но так, потихоньку-помаленьку, при постоянном присмотре со стороны большого помощника…

Аркадий: То есть, ты вылетел из своего мира, так? Из театра?

Игорь: Да, а КГБ меня из театра просто вышибло, за что отдельное большое спасибо.

Аркадий: И дальше ты начал делать какие-то странные вещи: какие-то "кролики", тренинги, стометровки. И это уже был ты без "мы"?

Игорь: Да, это уже был я. Я чувствовал, что я родился, и как всякий новорожденный был не очень уверен и устойчив, но у меня всегда была постоянная помощь – у меня замечательный папа. Я имею в виду традицию. И это мне давало веру, опору. И потихоньку пошло-поехало, и я начал делать все по-другому. Я не стал собирать группу последователей, верных учеников, потому что я знаю, что нет верных учеников, это все сказки. Не в том смысле, что их вообще нет, а в том, что ставить такую задачу нельзя. Я просто начал собирать людей вокруг их желания что-то сделать со своей жизнью. Желания сделать жизнь более эффективной, более независимой. Я стал делать для людей другое "мы", которое было построено по другим законам, чем те "мы", в которых они жили. И в этом "мы" им было интереснее, радостнее, приятнее, свободнее. И некоторые из этих людей потом захотели родиться, а большая часть нет, но они живут в этом, нами построенном, мире. Сначала я был один, потом нас было несколько, а сейчас нас очень много и мы живем в этом социально-психологическом мире, который сами построили, в котором действуют свои законы. Кому-то они очень не нравятся – это их право, кому-то, наоборот, они очень нравятся. И как во всяком живом организме, время от времени, появляются желающие возглавить движение, надеть лычки и погоны, но со всем этим мы успешно боремся. Точнее, не боремся, а грамотно нажимаем на кнопки, чтобы этого не произошло. В те времена, когда посадили Мирзабая, я успел к нему съездить и один на один с ним побыть последний раз. Тогда он мне помог избавиться от него, как от "мы". Он со мною говорит, а я думаю: "Вот, спасибо, последняя провокация". Представляете, настоящий Мастер настоящей древней традиции, который социально наивен, его традиция, в какой-то степени, для любого социума необычна, но жаждущий передать знания, чтобы они не умерли, чтобы они жили по-новому, он сам сказал: "Старые дороги закрываются". И мы сидим вдвоем, никого нет, слава Богу, все ушли к быстрому просветлению за тысячу долларов, мы с ним сидим в ночи, и он говорит при свете свечи, при бесконечном звездном небе и жужжании космоса. Он мне говорит: "Вот сидим мы с тобой, два сумасшедших, и на звезды смотрим". И я испытал – я его очень люблю – тогда я испытал к нему бесконечную благодарность, потому что это был последний подарок Мастера: его последняя, высочайшего уровня, провокация. В его традиции учат провокациям, там лекций не читают. И провокация состояла в следующем: вот, идеальное "мы". Наше знакомство с ним началось с того, что за первые пять минут он выдал мне проекцию идеального отца, и я поймался. Я поймался и на три часа просто был при папе. А в последний раз он предложил мне идеальное "мы". Он мне помог, сделал последнее – выпихнул меня из утробы последним движением своей замечательной ноги. И вот с этого момента нет никакого "мы" во мне. Но есть прекрасное "мы", в котором каждый есть каждый. Мы все это испытывали, что в нашем социально-психологическом мире уютно себя чувствуют люди совершенно разных возрастов, происхождений, национальностей. И шестилетний ребенок может замечательно вести дискуссии.

Аркадий: И не только шестилетние. Павлик, которому чуть больше года, играет большую роль в нашей жизни. И не происходит никакого доктринирования, не вкладывается в уши идеология. А если вкладывается, то завтра вкладывается…

Игорь: …другая,

Аркадий:…чтобы разбить первую…

Игорь: …или нейтрализовать ее. И когда у некоторых возникает смущение, что мы с тобой, как будто, тянем в разные стороны…

Аркадий: Да, я сам тяну каждый раз в другую сторону от самого себя.

Игорь:  …то это полная наивность. Потому что это настоящая дружба и совместная работа. А если мы начнем тянуть в одну сторону, то скоро станем такими фюрерами, что у нас мюриды будут шествовать колоннами и кричать: "Банзай! Аркадий и Игорь, банзай!" Вот. Есть только одно предложение, идущее от традиции. Предложение стать взрослым. Предлагается родиться. Но это не обязательно. Потому что, например, мы с Аркадием хотим родиться из "я" и, может быть, в какой-то степени уже родились из последней, известной по литературе, утробы. Но это не значит, что все это должны делать. Но нам это нравится. Я сейчас изящно "мы" образовал. Мы с Аркадием.

Аркадий: Ну, мы сидим у костра, над нами звездное небо…

Игорь: Но, чтобы вы понимали, что ни у меня, ни у Аркадия, и, может быть, еще здесь люди есть, у которых внутри никакого "мы" нет. И это прекрасно. Они не испытывают большинства проблем, описанных Зигмундом Ивановичем, я имею в виду столь любимого мной Фрейда. Ну, все, по-моему, уже достаточно.

Аркадий: Больше, чем достаточно. Ну, и последний вопрос. Не возражаешь, если мы в свои "Зарасайские беседы" вставим главку "У костра с Игорем"?

Игорь: На здоровье.

Аркадий: Прекрасно. И все это будут читать у другого костра, может быть, если Богу будет угодно…

Игорь: Может быть. Мирзабай это очень любил говорить. "Может быть… космос… тра-та-та ля-ля-ля… может быть…"

Аркадий: Мусульмане говорят: "Инш-алла".

Игорь: Он не мусульманин. Он суфий. Орден веселых сумасшедших. Но в то же время Коран знает, читает. Но муллы на него бочки катят со страшной силой. Вот. Жил себе нормальный деревенский парень, зарабатывал на жизнь тем, что боролся на свадьбах. Красивая борьба, не настоящая – за деньги. Правда, был лентяй еще тот. Как-то пошел он на базар в Бируни за продуктами и увидел там Йоллу, танцующего дервиша. И так он не вернулся с базара. Дома появился только через три года. Этот дервиш был его мастер. Ужасный человек. Ха-ха-ха. Воришка, попрошайка, поездной вор, полный сумасшедший. Однажды он собрал на базаре подаяние, а потом пошел и на эти деньги устроил у всех на глазах гулянку. То есть оскорбил мусульман, дальше некуда. Его подождали, а когда он вышел из ресторана, его избили и бросили в арык. Избили так, что подумали: "Уже все". А утром почтенные приходят на базар – он там танцует. С тех пор Йоллу никто не трогал. Когда Мирзабай его встретил на базаре, вот, что-то с ним случилось, и он пошел за ним. Три года Йолла его таскал за собой, бил, отбирал у него пищу, подаяние. Денег не оставлял совсем. Все что Мирзабай собирал, он все у него забирал. Через три года, когда Мирзабай уже чего-то там сообразил, как говорится, стал не совсем уже дурак, тогда он разрешил ему показаться родителям. Не вернуться, а показаться, что он жив, что он есть. У него потрясающая мама была, Апа. Потрясающая. Вот так.

Аркадий: Ну и, как положено у костра, вопросы к Игорю. Прошу.

Валерий: Вы сказали, что взрослое состояние независимо от "мы". Но в сравнении социально-психологического мира Школы с прудом для рыбы я вижу, что это жизненно необходимое пространство. Не получается ли, что Вы не смогли жить с этим большим, социально навязанным "мы", но и совсем без "мы" жить тоже не могли, и тогда идеальным вариантом было создание собственного "мы"?