Уильям Джемс . Существует ли «сознание»?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Уильям Джемс.

Существует ли «сознание»?

Здравый смысл всегда усмотрит противоположность двух миров «мыслей» и «вещей» и противопоставит их на практике. Но, размышляя над этой противоположностью, философия уже в прошлом изменила смысл ее, и есть основания думать, что она в будущем не остановится на нем. «Дух и материя», «душа и тело» представляли собою вначале два ряда субстанций, совершенно равноценных по достоинству и значению. Но вот Кант подорвал душу и ввел трансцендентальное я, и с тех пор это двойственное отношение утратило равновесие. Современные рационалисты заполняют почти весь мир целиком трансцендентальным, тогда как эмпиристы с ним почти совсем не считаются. А по теориям таких философов, как Шуппе, Ремке, Наторп, Мюнстерберг – по крайней мере, первого периода, – Шуберт-Зольдерн и других, духовное начало рассеивается в чисто призрачное состояние, обозначая лишь ту простую истину, что содержание, опыта познается. Оно утрачивает форму личности и активности, перенося их в сферу содержания, и становится голой Bewusstheit или Bewusstsein ?berhaupt, поддающимся только относительным определениям.

Я утверждаю, что раз «сознание» уже так значительно испарилось, то это значит, что оно скоро совершенно исчезнет. Оно не обозначает какой-либо сущности и не принадлежит к числу первых принципов. Приверженцы его ловят эхо, глухой гул, развеянный исчезающей «душой» в атмосфере философии.

В прошлом году я прочел целый ряд статей, авторы которых были почти готовы отбросить понятие сознания48и заменить его абсолютным опытом, не обусловленным двумя различными факторами. Но они остановились на пути, отрицания их не были достаточно смелы. Вот уже двадцать лет, как я усомнился в существовании сущности (entity), именуемой «сознанием»; за последние семь – восемь лет я старался склонить к этому убеждению своих слушателей, предлагая им в качестве прагматической величины, равноценной сознанию, опытные реальности. Мне кажется, настало время всем открыто отречься от него.

Грубое отрицание существования «сознания», при несомненной наличности его – потому что нельзя отрицать существования «мыслей» – может показаться некоторым из моих слушателей настолько бессмысленным, что они не пожелают вдаваться со мною в исследование этого вопроса. В виду этого я считаю нужным тут же пояснить, что я намерен только отрицать смысл этого слова, как сущности или субстанции, но буду резко настаивать на его значении в качестве функции. Я хочу сказать, что нет первоначальной материи или качества бытия, составляющего наши мысли о вещах, в противоположность самим этим вещам; но мысли исполняют известную в опыте функцию, и исполнение это вызывает необходимость такого качества бытия. Функция эта – познавание. Необходимость сознания вызвана потребностью объяснить факт, что вещи не только существуют, но еще и отмечаются и познаются. Если и изъять сознание из ряда первых принципов, то все же необходимо оправдать действование этой функции.

I

Мое положение заключается в том, что если допустить существование одного только первоначального вещества или мировой материи, вещества, объемлющего собою все, и если назвать это вещество «чистым опытом», то легко объяснить познавание, как особый вид взаимоотношения, в который входят различные элементы чистого опыта. Само это отношение представляет собою часть чистого опыта; один «член» его становится субъектом или носителем познания, познающим49. Это утверждение потребует немало разъяснений. Для этого удобнее всего сопоставить его с противоположным воззрением; и с этой целью мы разберем современное учение, по которому испарение душевной субстанции дошло до последней черты, предшествующей ее полному исчезновению. Неокантианство изгнало все старые формы дуализма; если нам удастся в свою очередь опровергнуть и его, то мы тем самым опровергнем всякий дуализм вообще.

В настоящее время для философов, называемых мною неокантианцами, слово сознание только отмечает факт неотъемлемого дуализма структуры опыта. Это значит, что минимум возможного включает в себя не только субъекта и не только объекта, а непременно объекта плюс субъекта. Но необходимо заметить, что различие между субъектом и объектом совершенно не похоже на различие духа и материи, тела и души. Души отрывались от тела; судьбы их были отличны от него; у них была своя жизнь. Но ничего не может случиться с сознанием, потому что, будучи само безвременно, оно является лишь свидетелем протекающих во времени событий, в которых оно само не играет никакой роли. Одним словом, оно представляет собою лишь логический коррелят «содержания», опыта, своеобразие которого заключается в том, что в нем факт выступает на свет, что содержание осознается. Сознание, как таковое, совершенно безлично – «самость» и проявления ее относятся к содержанию. Сказать, что у меня есть само-сознание, или что я сознаю себя, как волящее существо, значит всего лишь, что некоторые содержания, именуемые «самость» и «усилие воли», протекают при свидетеле.

Итак, эти запоздалые паломники кантианского источника требуют допущения сознания, как «гносеологически» необходимого понятия, даже не взирая на отсутствие непосредственной очевидности его. Но помимо этого, почти все люди считают, что у них есть непосредственное сознание самого сознания. Когда мы перестаем ощущать внешний мир – только вспоминаем или представляем себе его, то кажется, что сознание выступает наружу и мы чувствуем его, как неосязаемый внутренний поток, который, будучи познан в этой форме опыта, может быть также обнаружен и в представлениях внешнего мира. «Как только мы пытаемся остановить наше внимание на сознании, говорит один современный мыслитель, и отчетливо определить, что оно собою представляет, оно немедленно исчезает. Нам кажется, что мы стоим перед пустотой. Когда мы пытаемся вникнуть в ощущение синевы, то видим только самую синеву, тогда как другой элемент как бы постепенно рассеивается. Но если всмотреться повнимательнее и быть уверенным в том, что есть что искать, то его все же можно различить»50. «Сознание» (Bewusstheit), говорит другой философ, «необъяснимо и почти что не поддается описанию, но сознательный опыт отличается тем, что то, что мы называем его содержанием, находится в особом отношении с центром, именуемым «я» (Selbst), исключительно благодаря которому содержание дано субъективно, то есть представляется… Хотя сознание, то есть известное отношение к «я», является, таким образом, единственным пунктом различения осознанного содержания от иного вида бытия, возможного и без сознающего его лица, оно все же не поддается более подробному объяснению. Существование сознания, хотя оно и представляет собою основной психологический и вполне достоверный факт, может быть обнаружено посредством анализа, но не поддается определению и выводимо только из самого себя»51.

«Может быть обнаружено посредством анализа», говорит автор. Из этого следует, что сознание представляет собою некий элемент, момент, фактор – зовите его, как хотите – опыта, внутренняя структура которого по существу двойственна, так что если вы отвлечете содержание его, сознание все же останется раскрытым самому себе. При таком понимании строение опыта очень напоминает состав красок, которыми пишут живописцы. Состав этот, как известно, двойственный, так как он заключает в себе растворитель52(масло, клей и т. д.) и растворенную в нем в виде пигмента массу содержания. Мы можем получить растворитель в чистом виде, если извлечем осадок пигмента, а чистый пигмент, – предварительно отделив клей или масло. Мы имеем здесь дело с физическим выделением; принято думать, что аналогичным образом мы можем, посредством умственного выделения, разъединить факторы опыта – конечно, не окончательно разобщая их, а различая настолько ясно, чтобы знать, что их два.

II

А я утверждаю как раз обратное. Я убежден в том, что опыт не обладает такой внутренней двойственностью, и деление его на сознание и содержание происходит не путем выделения или вычитания, а путем сложения – путем прибавления к данному конкретному опыту целого ряда других, в связи с которыми может видоизменяться в частности смысл или функция его. Краска также послужит здесь иллюстрацией. Выставленная в магазине красок, вместе с другими красками, она в совокупности своей служит, как известное количество товара. Между тем на полотне, окруженная другими красками, она представляет собою штрих на картине и исполняет духовную функцию. Я утверждаю, что подобным же образом и единая часть опыта, взятая в определенном контексте, играет роль познающего, душевного состояния, «сознания», тогда как в другом контексте тот же единый отрезок опыта будет играть роль познанной вещи, объективного «содержания». Одним словом, в одном сочетании он фигурирует, как мысль, в другом – как вещь. И так как он может иметь значение в обоих сочетаниях одновременно, то мы имеем полное право считать его зараз субъективным и объективным. Правда, что при таком истолковании все еще сохраняется дуализм, определяемый двухствольными терминами, вроде «опыт», «феномен», «данность», «Vorfindung» – терминами, которые, по крайней мере, в философии, все чаще и чаще заменяют одноствольные термины «мысль» и «вещи», – но я утверждаю, что этот очищенный дуализм перестает быть таинственным и неуловимым; он конкретизируется и поддается проверке. Он переходит в область отношений, усматривается извне, а не изнутри данного частного опыта, и может быть ограничен и определен в любой момент.

Первый клин для такого более конкретного метода истолкования дуализма был вбит Локком, применившим слово «идея» безразлично к вещи и мысли, и Беркли, указавшим, что здравый смысл подразумевает под реальностью совершенно то же, что философ под идеями. Ни Локк, ни Беркли не выяснили своей мысли до конца, но мне кажется, что заслуга защищаемой мной теории заключается только в том, что она последовательно развивает «прагматический» метод, впервые примененный ими.

Пусть читатель уяснит себе мою мысль на личном опыте. Пусть он начнет с отвлеченного опыта над так называемым «представлением» какого-нибудь предмета, его настоящего поля зрения, комнаты, в которой сидит, поставив в центре его книгу, которую он сейчас читает; и пусть он пока рассмотрит этот сложный объект с точки зрения наивного реализма (common sense), как будто он и «в действительности» есть именно то, чем кажется, т. е. ряд вещей, вырезанных из окружающего их мира вещей, с которыми он находятся в актуальном или потенциальном взаимоотношении. Но мы утверждаем, что разум в то же время воспринимает эти же самые вещи; и вся философия восприятия со времен Демокрита и до наших дней представляет собою упорную борьбу над разрешением парадокса, по которому то, что кажется единой реальностью, в действительности занимает два места: одно – во внешнем пространстве, а другое – в уме воспринимающего субъекта. «Репрезентативные» теории восприятия избегают этого логического парадокса, но зато они производят насилие над чувством правды читателя, не отмечающего промежуточного мысленного образа и усматривающего комнату и книгу непосредственно в их физическом существовании.

В сущности загадка, как может одна и та же комната находиться в двух местах, сводится к вопросу о том, как одна и та же точка может находиться на двух линиях. Вполне может, раз она падает на место их пересечения; и подобно этому, раз «чистый опыт» комнаты представляет собою место пересечения двух процессов, связывающих его, соответственно каждому случаю, с различными группами явлений, то на нем можно остановиться два раза, по поводу каждой группы, и свободно говорить о его существовании в двух областях, хотя он неизменно оставался бы количественно единичным объектом.

Итак, опыт представляет собою звено разнообразных процессов, развивающихся вдали от него в совершенно различных направлениях. Та же самая вещь состоит в таком множестве взаимоотношений с остальным опытом, что ее можно вкладывать в диспаратные системы ассоциаций и рассматривать ее под углом зрения противоположных контекстов. В одном случае она будет вашим «полем сознания»; в другом, – «комнатой, в которой вы находитесь», причем в оба контекста она входит целиком, так что нельзя сказать, будто она принадлежит сознанию одной своей частью или одной стороной, а внешней реальности – другой. Но что же это за процессы, в которые таким образом одновременно входит опыт комнаты?

Один из них заключается в личной биографии читателя, другой – в истории дома, в котором находится комната. Представление, опыт, одним словом, вот это (в виду того, что пока мы не решили, что это такое, приходится обозначать его, просто, как это) является последней вехой целого ряда ощущений, эмоций, решений, движений, классификаций, ожиданий и т. д., заканчивающиеся в настоящем, а со стороны читателя первым звеном целого ряда однородных внутренних процессов, простирающихся в будущее. С другой стороны, то же самое это представляет собою terminus ad quem множества предшествующих физических действий столяра, обойщика, маляра, процесса отопления и terminus a quo множества будущих действий, которые коснутся его в течение хода их развития в качестве комнаты, существующей в физическом мире. Любопытно, что физические и душевные процессы совершенно не совместимы. В качестве комнаты, данный опыт занимал определенное место в пространстве в течение тридцати лет. В качестве вашего поля сознания он до сих пор, может быть, вовсе не существовал. Рассматривая его, как комнату, внимание еще откроет в нем множество новых деталей. В роли всего лишь вашего душевного состояния, внимание едва ли уследит в нем много новых черт.

Необходимо землетрясение или толпа людей или, по крайней мере, известное количество времени, чтобы разрушить комнату. Достаточно закрыть глаза или перенестись воображением к чему-нибудь другому, чтобы прекратить ваше субъективное состояние. В реальном мире он может погибнуть в огне. В вашей душе, – вы можете без всякого для него вреда окружать его мысленно огнем. Вы вынуждены платить столько-то помесячно, чтобы жить в нем как во внешнем предмете. Вы имеете возможность занимать его, сколько хотите и бесплатно, как внутреннее содержание. Одним словом, если вы последуете за ним в направлении душевном, наряду с событиями исключительно личной вашей жизни, то вы усмотрите много истинного и много ложного, обратного тому, что будет справедливо, если вы обратитесь с ним, как с действительно существующей вещью, известной из опыта, если последуете за ним в направлении физическом и свяжете с другими факторами внешнего мира.

III

Пока все чрезвычайно ясно, но мое положение, вероятно, покажется читателю менее убедительным, когда я перейду от восприятия к понятиям или от вопроса о наглядно представимых вещах к вещам отдаленным. Но все же мне кажется, что и здесь приложим тот же закон. Возьмем составы мыслей, воспоминания, воображения; первоначально они тоже – лишь отрезки чистого опыта и, как таковые, единичные эти, действующее в одном контексте как объекты, а в другом – проявляющееся как душевные состояния. Рассматривая их в первоначальном их значении, я намерен игнорировать их отношения с возможным постижимым опытом, с которым они могут быть связаны, к которому они приводят, или в котором завершаются и который таким образом «представляют». Так что, рассматривая их сперва только так, мы ограничиваем нашу задачу исключительно миром мыслимым, а не непосредственно ощущаемым или видимым. И мир этот, подобно миру восприятий, сначала открывается нам как хаос разнообразных опытов, но скоро выступают и путеводные линии. Мы находим, что любой отрезок его связан с определенными группами, подобно нашему опыту в мире восприятий, что группы эти связаны с ним многими звеньями53, и что одна из них составляет историю внутренней жизни какого-нибудь лица, а другая проявляется в качестве безличного «объективного» мира, пространственного или временного, или просто логического или математического, или, иначе «идеального».

Первое возражение читателя против признания наряду с субъективностью и объективности этого не-воспринимаемого (non-perceptual) опыта, будет, вероятно, вызвано внедрением в его ум восприятий, этой третьей группы спутников не-воспринимаемого опыта, который в общем «символизирует» (represent) их, как мысли символизируют вещи. Эта важная функция не-воспринимаемого опыта усложняет и затемняет вопрос; дело в том, что мы так привыкли видеть в восприятиях единственную подлинную реальность, что если мы не оставим их пока в стороне, мы невольно склонны упустить объективность, заключенную в не-воспринимаемом опыте самом по себе. Так как опыт «познает» восприятия, то мы утверждаем, что он в корне субъективен, состоит из одной материи, именуемой сознанием, понимая под этим словом какую-то сущность, то есть придерживаясь воззрения, противоположного моему54.

Итак, оставив восприятия совершенно в стороне, я утверждаю, что любой не-воспринимаемый опыт может, подобно воспринимаемому опыту, быть рассмотрен с двух сторон, проявляясь в одном контексте, как объект или поле объектов, в другом, – как душевное состояние; причем в самом опыте не замечается никакого внутреннего устремления к сознанию или к содержанию. В одной совокупности он представляет собою только сознание; в другой – только содержание.

Я нахожу, что эта объективность не-воспринимаемого опыта, этот полный параллелизм в вопросе о реальности между непосредственно ощущаемым и мыслимым так прекрасно выведены в «Grundz?ge» Мюнстерберга, что я позволю себе привести его слова: «Я могу только думать о своих объектах», говорит Мюнстерберг, «но они выступают в мыслях моих совершенно так же, как и воспринятые объекты, так что генезис постижения их совершенно безразличен. Книга, лежащая здесь на столе передо мною, и книга в соседней комнате, о которой я думаю, для меня обе в одинаковом смысле данные реальности, признаваемые и отличаемые мною. Если согласиться с тем, что воспринятый объект не есть идея во мне, что восприятие и вещь, как одно неразрывное целое, в действительности переживаются там, вне, то нет основания думать, что объект, существующий только в мысли, скрыт внутри мыслящего субъекта. Мыслимый мной объект, существование которого я отмечаю, хоть он и не воздействует сейчас на мои органы чувств, все же занимает определенное место во внешнем мире, совершенно так же, как и объект, «непосредственно видимый мной». «То, что справедливо относительно «здесь» и «там», так же верно относительно «теперь» и «тогда». Я знаю вещь, которую воспринимаю сейчас, но знаю также и вещь, бывшую вчера, а теперь уже исчезнувшую, но которую помню. Обе они могут определять мое настоящее поведение, обе суть части отличаемой мною реальности. Правда, что у меня недостает уверенности относительно многого прошлого, так же как и настоящее не кажется мне достоверным, раз я только смутно воспринимаю его. Но в принципе промежуток времени не изменяет моего отношения к объекту, не претворяет его из известного объекта в душевное состояние… Вещи, находящиеся вот в этой созерцаемой мною комнате, и те, что я видел на далекой родине, то, что происходит сейчас и что случилось в давно-минувшем детстве, – все это одинаково воздействует и влияет на меня с убедительностью, непосредственно переживаемой в опыте. Все это составляет мой действительный мир непосредственно, без предварительного ознакомления и посредничества со стороны идей, иногда возникающих во мне… Из этого внешнего по отношению ко мне характера моих воспоминаний и ожиданий вовсе не следует, что внешние объекты, отмечаемые мною в этих опытах, существуют непременно и для других. Объекты мечтателей и лиц, подверженных галлюцинации, совершенно не имеют силы для всех. Но будь то кентавры или золотые горы, – они все же существовали бы «там», в мире сказок, а не внутри нас»55.

Несомненно, что это – непосредственный, первоначальный, наивный или практический способ схватывания мира мышления. Не будь мира восприятий, служащего ему «редукцией» в Тэновском смысле этого слова, в силу того, что он «сильнее» и более достоверно «внеположен» (так что весь мир мышления кажется по сравнению с ним слабым и внутренним), мир нашего мышления был бы единственным миром, и мы верили бы в его абсолютную реальность. Так бывает во сне и в мечтах, пока восприятия не прерывают их.

И все-таки, подобно тому, как созерцаемая комната (вернемся к нашему старому примеру) есть тоже еще и поле сознания, так же и мыслимая или запоминаемая комната есть тоже еще и душевное состояние; и двуликость опыта в обоих случаях одинаково покоится на одинаковых основаниях. А именно, комната, о которой мы думаем, связана многими мысленными петлями со многими вещами, о которых мы также думали. Некоторые из этих петель крепкие, другие – нет. В личной жизни читателя комната связана с определенным днем – быть может, он видел ее всего раз, год тому назад. Но с другой стороны, в историю дома она входит как постоянная составная часть. Некоторые петли, по выражению Ройса, проявляют своеобразное упрямство, свойственное фактам; в других замечательна текучесть, свойственная воображению, – они приходят и уходят по нашему желанию. Рассматриваемая вместе со всем домом, с именем города, владельца ее, строителя, вместе с ценностью ее и устройством, комната сохраняет определенное положение, к которому, как только мы попытаемся ослабить связующие их петли, она стремится вернуться, чтобы утвердиться в нем с новой силой56. Одним словом, комната сцеплена с этими своими спутниками и не выказывает никакой склонности сцепления с другими домами, городами, домовладельцами. Обе эти группы спаянных с нею и лишь слабо связанных спутников ее неизбежно противополагаются. Мы называем первую системой внешних реальностей, посреди которых существует «действительная» комната; другую мы обозначаем, как поток нашего внутреннего мышления, в котором она на минуту выплывает, как «мысленный образ»57. Итак, комната опять входит в расчет двояко. Она играет две различные роли, будучи и Gedanke и Gedachtes, связанными воедино мыслью об объекте и объектом, и все это безо всякого парадокса или тайны, подобно тому, как одна и та же вещь может быть низка и высока, мала и велика, худа и прекрасна, смотря по отношениям ее к противоположным частям окружающего мира.

Мы говорим, что опыт, поскольку он «субъективен», представляет, поскольку он «объективен», он представлен. Представляющее и представленное в данном случае количественно тождественны; но мы должны помнить, что в опыте per se не заключено дуализма представимости и представливания. В чистом виде, или изолированном, он не расщепляется на сознание и на то, «что» оно сознает. Субъективность и объективность его – лишь функциональные его атрибуты, осуществляющиеся лишь, когда опыт «схватывается», т. е. обсуждается двояко и рассматривается соответственно двум различным контекстам, с помощью нового, ретроспективного опыта, заново и сполна укладывающего в своем содержание всю эту сложную комбинацию прошлого.

Я называю «чистым» опытом то, что во всякое время является непосредственной областью настоящего. В нем пока заключаются лишь виртуальные или потенциальные возможности стать субъектом или объектом. Пока что он является простой неопределенной актуальностью или существованием, простым это. Несомненно, что в этой наивной непосредственности опыт обладает значимостью (valid); он здесь, мы воздействуем на него; и ретроспективное раздвоение его на душевное состояние и реальность, подразумеваемую ею, и представляет собою именно одно из «таких действий». Душевное состояние, сначала ретроспективно рассматриваемое исключительно, как таковое, будет исправлено или подтверждено, и ретроспективный опыт, в свою очередь, встретит такое же отношение; а преходящий непосредственный опыт всегда – «истина»58, практическая истина, по существу своему нечто, поддающееся воздействию. Если бы мир тут же и погас бы, как свеча, она все же осталась бы абсолютной и объективной истиной, потому что она была бы «последним словом», не подверглась бы критике, и заключенную в ней мысль никто бы никогда не противопоставил подразумевающейся под ней реальности59.

Мне кажется, что я имею теперь право утверждать, что я выяснил свою основную мысль. Сознание указывает на известного рода внешнее отношение, но не означает особого вещества или способа бытия. Своеобразие наших опытов, заключающееся в том, что они не только существуют, но еще и познаются, не приходится объяснять якобы присущей им «сознательностью»; оно становится наиболее понятным, если принять во внимание их взаимоотношения, – ведь сами эти отношения опытного порядка.

IV

Если бы я теперь приступил к исследованию вопроса о познании воспринимаемого опыта с помощью отвлеченного (conceptual), то оно вновь привело бы к признанию внешних отношений. Один опыт представлял бы собою познающее лицо, другой – познаваемую реальность; и не вводя понятия «сознания», я мог бы прекрасно определить, к чему на самом деле и на практике ведет познавание, а именно, оно приводит к восприятиям и заканчивается в них, проходя через целый ряд вспомогательных опытов, поставляемых миром. Здесь, в пределах этой статьи, не место распространяться об этом60. Я предпочитаю рассмотреть несколько возражений, которые, несомненно, будут выдвинуты против всей моей теории в целом.

V

Первым делом спросят: «Раз опыт не существует «сознательно», раз он не заключается хотя бы отчасти в «сознании», то из чего же он собственно состоит? Нам понятна материя, понятна мысль, понятно содержание сознания, но мы совершенно не знаем, что такое нейтральный и простой «чистый опыт». Скажите нам прямо, из чего он состоит, потому что должен же он состоять из чего-нибудь, или откажитесь от него!»

Это требование легко удовлетворить. Хотя в начале этой статьи я для большей ясности говорил о материи чистого опыта, мне теперь придется сказать, что такой общей материи, из которой состоит всякий опыт, вовсе нет. Материй существует столько же, сколько «природ» испытуемых вещей. Если вы спросите, из чего состоит любая часть чистого опыта, – ответ будет гласить всегда одинаково: «Она состоит из этого, именно, из того, что явствует из протяженности, энергии, плоскости, коричневости, тяжести и так далее. Здесь нечего добавлять к анализу Шадворта Годжсона. Опыт есть не что иное, как собирательное имя для всех этих ощущаемых природ, и помимо времени и пространства (и, если хотите, «бытия») нет такого универсального элемента, из которого состояло бы все.

VI

Следующее возражение более серьезно и на первый взгляд кажется совершенно неоспоримым.

«Раз тот же чистый опыт, взятый два раза, служит то мыслью, то вещью», – гласит возражение, – «то отчего же в обоих случаях атрибуты его так диаметрально противоположны? Как вещь, опыт протяжен; как мысль, он не занимает ни пространства, ни места; как вещь, он красен, тверд, тяжел; но разве кто-нибудь когда-либо слышал о красной, твердой или тяжелой мысли? А ведь только что было сказано, что опыт состоит именно из явлений, а являются именно такие качества. Как же может быть, что, исполняя свою функцию вещи, опыт состоит из них, находит в них свои собственные атрибуты, тогда как, исполняя функцию мысли, он отказывается от них и определяет им другое место? В этом заключено противоречие, из которого нас может вывести лишь радикальный дуализм мысли и вещи. Атрибуты могут быть «интенционально» (по выражению схоластиков) присущи мысли только в том случае, если она представляет собою вид бытия; они могут быть конститутивно и энергетически присущи вещи, только если она представляет собою другой вид его. Простой субъект не может усвоить одни и те же атрибуты так, чтобы иногда определяться ими, а иногда лишь касаться их, как чего-то подразумеваемого, или известного».

Но чем больше вдумываешься в предлагаемое этим противником разрешение проблемы, тем, подобно многим другим теориям наивного реализма, оно все меньше удовлетворяет. Начать с того, что разве мысль и вещь действительно так разнородны, как обыкновенно принято думать?

Никто не отрицает, что некоторые общие категории у них есть. Их отношения ко времени тождественны. Кроме того, обе они могут состоять из частей (психологи обыкновенно подразделяют мысли на части), и обе могут быть сложными или простыми. Обе представляют собою виды, их можно одинаково сравнивать, складывать, вычитать, выстраивать в определенный ряд. Многие прилагательные, служащие для определения наших мыслей, кажутся несовместимыми с сознанием, которое ведь совершенно «призрачно» (diaphanous). Например, они естественны и легки, или утомительны. Он могут быть прекрасны, радостны, интенсивны, занимательны, умны, глупы, сосредоточены, рассеяны, скучны, спутаны, неясны, точны, последовательны, случайны, общи, индивидуальны и так далее. Помимо того, в главах, посвященных «восприятию», курсы психологии приводят множество фактов, доказывающих коренную однородность мысли и вещи. Если бы «субъект» и «объект» были разделены «целым диаметром бытия» и не имели бы общих атрибутов, то отчего же было бы так трудно определить, по поводу наличного и опознанного материального объекта, какая часть его приходит «из органов внешних чувств и какая выходит из собственной головы» наблюдателя? Ощущения и апперцептивные идеи спаяны здесь так крепко, что не легче сказать, где начинаются одни и кончаются другие, чем указать место, где по-настоящему соприкасаются передний план и раскрашенное полотно на недавно вышедших любопытных круговых панорамах61.

Декарт первый определил мысль, как нечто абсолютно непротяженное, и более поздние философы нашли, что это определение правильно. Но какой смысл в утверждении, что когда мы думаем о линейном футе или квадратном аршине, то нашей мысли нельзя приписать протяженность? Адекватный мысленный образ любого протяженного объекта должен обладать протяженностью, свойственной самому объекту. Различие между объективной и субъективной протяженностями заключается исключительно в отношении к контексту. В уме различные протяжения не сохраняют непременно упрямого порядка взаимоотношения, тогда как в физическом мире они между собою связаны и в совокупности составляют великое всеобъемлющее единство, в которое мы верим и которое называем реальным пространством. В качестве «внешних» они как бы враждебны друг другу, взаимно друг друга исключают и держат на расстоянии; тогда как в качестве «внутренних» ряды их расшатаны, и они представляются в каком-то Durch-einander, где единство утеряно62. Но мне кажется почти что бессмысленным выводить отсюда абсолютную непротяженность внутреннего опыта. Оба мира различаются не присутствием или отсутствием протяженности, а взаимоотношением протяженностей, существующих в обоих мираx.

Не ставит ли нас этот вопрос о протяжении на след истины и относительно других качеств? Конечно, и меня удивляет, что на это раньше не было обращено внимания. Почему, например, мы говорим, что огонь горяч, а вода мокра, и все же отказываемся признать, что наше душевное состояние, «занятое» этими (of these) объектами, мокро или горячо? Во вся-ком случае «интенционально», и когда душевное состояние наполнено ярким образом, теплота и влажность заключены в нем в той же мере, как и в физическом опыте. Объясняется это тем, что когда постепенно проясняется общий хаос всех наших опытов, мы убеждаемся в том, что один вид огня всегда сжигает палки и согревает наше тело, а некоторые воды всегда гасят огонь, тогда как другие огни и воды совершенно не действуют. Все действующие опыты, не только внутренне характеризуемые своими природами, но и проявляющие их энергетически в определенных качествах, сталкивая их между собою, неизбежно противополагаются другой группе опытов той же природы, но не проявляющих ее «энергетически». Вот я берусь за опыт с пылающим огнем: я становлюсь рядом с ним, но он меня ничуть не греет. Я кладу на него палочку, и она сгорает или остается зеленой, согласно моей воле. Иду за водой и выливаю ее на огонь, но все остается по-прежнему. Я объясняю все эти факты тем, что называю весь этот ряд опытов нереальным, мысленным рядом. Реальные палки не горят в мысленном огне; мысленная вода вовсе не обязана (хотя, конечно, может) тушить мысленный огонь. Мысленные ножи могут быть остры, но ими не разрежешь реального дерева. Мысленные треугольники остры, но углы их никого не заденут. Реальные предметы, наоборот, сопровождаются последствиями, и таким-то образом реальный опыт просеивается сквозь мысленный, вещи отделяются от верных или воображаемых мыслей о них и дают общий твердый осадок всего опытного хаоса, под именем физического мира. Воспринимаемый опыт, будучи первоначально ярким опытом, представляет собою его ядро. К нему мы прибавляем множество отвлеченных опытов, придавая им силу в нашем воображении и созидая с помощью их более отдаленные части физического мира; а вокруг этого ядра реальности, точно полоса туч, плывет мир несвязных фантазий и чистых рапсодий. В облаках нарушается много правил, соблюдаемых в ядре. Протяженности там ничем не ограничены; движение не повинуется законам Ньютона.

VII

Существует особый вид опытов, которым, независимо от того, рассматриваем ли мы их как субъективные или объективные, мы приписываем в качестве атрибутов их многоликие природы, потому что в обоих контекстах они сильно воздействуют на своих соучастников, хотя ни в коем случае не так «сильно» или резко, как воздействуют друг на друга вещи с помощью своей физической энергии. Я имею здесь в виду оценки, представляющие собою обоюдоострую сферу бытия, так как они с одной стороны относятся к эмоциям, а с другой – имеют объективную «ценность», кажутся не совсем внутренними и не совсем внешними, как будто обособление их началось, но еще не завершилось.

Например, опыт над неприятными объектами обыкновенно весьма неприятный опыт; восприятия красоты, уродства охотно принимаются за красивое или уродливое восприятие; интуиции нравственно возвышенного суть возвышенные интуиции. Прилагательное иногда бродит как бы в нерешительности, на чем ему остановиться. Говорить ли о соблазнительных мечтах или о мечтах о соблазнительных вещах? О злых желаниях или желаниях зла? О здравых мыслях или о мыслях о здоровых объектах? О добрых поползновениях или поползновениях к добру? О чувствах обиды или обидных чувствах? Характеристики эти изменяют контекст в уме и в вещи, иные корреляты исключают, другие вызывают, то для них неизбежно, другое несовместимо с ними. Но дело здесь не поставлено на такую «упрямую» ногу, как там, где оно касается физических качеств, оттого что красота и уродство, любовь и ненависть, приятное и неприятное в иных сложных опытах сосуществуют.

Если бы предпринять эволюционное построение того, как множество первоначально хаотически чистых опытов постепенно дифференцировались в упорядоченный внутренний и внешний мир, то его можно бы признать удачным, в зависимости от того, удалось ли объяснить, как или почему некогда деятельное качество опыта утеряло свою жизненность и из состояния действенного атрибута, свойственного ему в некоторых случаях, впало в состояние инертной или исключительно внутренней «природы». Такое построение дало бы нам «эволюцию» психического из лона физического, в которой эстетический, нравственный и остальной эмоциональный опыт оказались бы на полпути.

VIII

«Non possumus», вероятно раздастся отчаянный возглас многих читателей. «Все» это очень хитро придумано, скажут они, «но наше собственное сознание служит интуитивным возражением вам. Что касается нас, мы знаем, что мы сознательны. Мы чувствуем, что живой поток мысли внутри нас резко отличается от объектов, которым он так неизменно сопутствует. Мы не можем отречься от этой непосредственной интуиции. Дуализм есть основная данность. Что Бог разлучил, того человек да не сочетает».

Я закончу возражением на эти слова. Мне очень жалко, что многие увидят в нем материализм, но тут уже ничего не поделаешь, и у меня есть свои интуиции, и я должен покоряться им.

Пусть другим вопрос представляется в совершенно ином свете, но что касается меня, то я убежден, что во мне поток мышления (я настаиваю на том, что он представляет собою явление) – лишь легкомысленное название для того, что при ближайшем расследовании оказывается в сущности потоком дыхания. «Я мыслю», которое по Канту должно сопровождать все мои объекты, не что иное, как «Я дышу», сопровождающее их на самом деле. Правда, известно много других внутренних факторов, помимо дыхания (например, внутренние мозговые, мускульные приспособления, о которых я говорил в своей пространной «Психологии»), увеличивающих область «сознания», поскольку ему свойственно непосредственное восприятие; но я убежден в том, что именно дыхание, всегда бывшее прообразом «духа», дыхание, исходящее наружу, промеж гортани и ноздрей, и есть та сущность, из которой философы построили субстанцию, известную им как сознание. Субстанция эта фиктивна, тогда как мысли, пребывающие в конкретном, вполне реальны. Но мысли, пребывающие в конкретном, сделаны из той же материи, что и вещи.

Мне хотелось бы верить, что мне удалось выяснить это в настоящей статье. Я постараюсь другой раз еще лучше осветить общее понятие мира, состоящего из чистого опыта.

Перевела Маргарита Гринвальд

Данный текст является ознакомительным фрагментом.