Карл Шмитт

Второй пример мы возьмем из драматического стихотворения Фридриха Шиллера «Дон Карлос». Здесь великий драматург демонстрирует свои взгляды на сущность власти. Действие драмы вращается вокруг вопроса: кто обладает непосредственным доступом к королю, к абсолютному монарху Филиппу II? Тот, у кого есть непосредственный доступ к королю, тот обладает и частью власти короля. Раньше духовник короля и генерал герцог Альба заняли вестибюль власти и блокировали доступ к королю. Теперь появляется третий, маркиз Поза, и оба других сразу осознают опасность. В конце третьего акта напряжение в драме достигает своего апогея, в последнем предложении этого акта, когда король приказывает: «Маркиза Позу допускать ко мне вперед без всякого доклада, граф»! Это оказывает большое драматическое воздействие, не только на зрителя, но и на самих всех действующих лиц драмы. «Это уж вправду много», говорит Дон Карлос, когда узнает об этом, «много, ужасно много»; и духовник короля Доминго с дрожью говорит герцогу Альбе: «Наши времена прошли». После этого апогея наступает внезапный поворот к трагическому, перипетия великолепной драмы. За то, что ему удалось найти непосредственный доступ к властителю, несчастного маркиза Позу настигает смертельный выстрел. Смог ли бы он со своей стороны утвердить свое положение у короля и справиться с духовником и генералом, этого мы не знаем.

К.Ш. Какими бы выразительными ни были эти примеры, не забывайте, дорогой господин Ю., в какой связи нас все это занимает; а именно, как один из моментов внутренней диалектики человеческой власти. Есть еще несколько других вопросов, которые мы могли бы здесь обсудить, например, глубокая проблема преемственности власти, будь она династическая или демократическая или харизматическая. Но теперь уже должно быть достаточно ясно, что понимается под этой диалектикой.

Ю. Я всюду вижу только блеск и нищету человека; вы же всегда говорите о внутренней диалектике. Поэтому мне теперь хотелось бы задать вам один совсем простой вопрос: Если власть, которая осуществляется людьми, не исходит ни от Бога, ни от природы, но является внутренним делом людей, тогда она добро или зло или что она?

К.Ш. Этот вопрос опаснее, чем вы, наверное, сами предполагаете. Так как большинство людей с самой полной уверенностью ответят на него так: власть – добро, если она у меня, и власть – зло, если она у моего врага.

Ю. Давайте лучше скажем так: власть сама по себе ни добро, ни зло; сама по себе она нейтральна; она такова, какой делает ее человек: в руках доброго человека она добрая, в руках злого она злая.

К.Ш. Но кто решает в конкретном случае, добр ли человек или зол? Властитель или некто другой? Если у кого-то есть власть, то это значит, все же, что, прежде всего, решает он сам. Ведь это же и принадлежит к его власти. Если же решение об этом принимает кто-то другой, тогда власть как раз в руках у этого другого, или же, по меньшей мере, он на эту власть претендует.

Ю. Тогда власть сама по себе, пожалуй, представляется нейтральной.

К.Ш. Тот, кто верит во всемогущего и милостивого Бога, не может объявить власть ни злой, ни даже нейтральной. Апостол христианства, Святой Павел, как известно, в Послании Римлянам говорит: «Всякая власть от Бога». Святой папа Григорий I Великий, прообраз папы – пастыря народов, высказывается об этом с самой большой ясностью и решительностью. Послушайте-ка, что он говорит:

«Бог есть высшая власть и высшее бытие. Всякая власть от Него, и есть, и пребывает в своем существе божественной и благой. Если бы у дьявола была власть, то и эта власть, именно поскольку она власть, божественна и блага. Лишь воля дьявола является злой. Но несмотря даже и на эту всегда злую, дьявольскую волю, власть сама по себе остается божественной и благой».

Таковы слова великого святого Григория. Он говорит: Только воля к власти есть зло, но сама власть – всегда добро.

Ю. Это прямо-таки невероятно. Тут мне скорее понятен Якоб Буркхардт, который, как известно, говорил: «Власть сама по себе есть зло».

К.Ш. Давайте рассмотрим это знаменитое высказывание Буркхардта несколько подробнее. Ключевое место в его «Размышлениях о всемирной истории» звучит так:

«И тут оказывается – вспомните о Людовике XIV, о Наполеоне, о революционных народных правительствах, – что власть сама по себе есть зло (Шлоссер), что без оглядки на какую-либо религию то самое право эгоизма, которое отрицают за индивидом, признают за государством».

Имя Шлоссера добавил издатель «Размышлений о всемирной истории», племянник Буркхардта Якоб Ёри, в скобках, то ли как пример, то ли как авторитет.

Ю. Шлоссер, это же был шурин Гёте.

Ш.К. Шурина Гёте звали Иоганн Георг Шлоссер. Здесь же имеется в виду Фридрих Кристоф Шлоссер, автор человеколюбивой всемирной истории, которого Якоб Буркхардт охотно цитировал в своих лекциях. Но им обоим, или даже всем троим вместе взятым, Якобу Буркхардту и обоим Шлоссерам, на мой взгляд, еще очень далеко до Григория Великого.

Ю. Но мы же, в конце концов, уже не живем в раннем средневековье! Я уверен, что сегодня Буркхардт для большинства людей гораздо понятнее, чем Григорий Великий.

К.Ш. Очевидно, что со времен Григория Великого в отношении власти должно было измениться нечто существенное. Ведь и во времена Григория Великого случались разного рода войны и ужасы. С другой стороны, властители, на примерах которых Буркхардт хотел особенно продемонстрировать, что власть является злом, Людовик XIV, Наполеон и французские революционные правительства, это уже довольно современные властители.

Ю. Они ведь даже еще не были моторизированы. А об атомных и водородных бомбах они и мечтать не могли.

К.Ш. Мы можем считать Шлоссера и Буркхардта хоть и не святыми, но благочестивыми людьми, которые не стали бы высказываться легкомысленно на этот счет.

Ю. Но как же тогда возможно, что благочестивый человек седьмого века считает власть добром, тогда как благочестивые люди девятнадцатого и двадцатого века считают ее злом? Тут должно было измениться что-то очень существенное.

К.Ш. Я думаю, в прошлом столетии сущность человеческой власти раскрылась для нас совершенно особым способом. Странно именно то, что тезис о злой власти распространяется, начиная как раз с девятнадцатого века. Мы ведь думали, что проблема власти будет решена или лишена своей остроты, если власть не исходит ни от Бога, ни от природы, а является чем-то, о чем люди договариваются между собой. Чего еще должен бояться человек, если Бог мертв, а волка не боятся даже дети? Но как раз с той эпохи, в которой это очеловечивание власти, кажется, завершилось, с Французской революции, теперь непреодолимо распространяется убеждение, что власть сама по себе есть зло. Выражение «Бог мертв» и другое выражение «Власть сама по себе есть зло», оба происходят из одного и того же времени и одной и той же ситуации. В принципе, оба они говорят об одном и том же.

Ю. Собственно, это еще требует объяснения.

К.Ш. Чтобы правильно понять сущность человеческой власти, как она раскрывается нам в нашем сегодняшнем положении, нам лучше всего было бы воспользоваться одним соотношением, которое нашел уже упомянутый все еще самый современный философ чисто человеческой власти, англичан Томас Гоббс. Он самым точным образом произнес и определил это соотношение, и мы хотели бы назвать это соотношение его именем: «гоббсовское соотношение опасности». Гоббс говорит: «Человек для всех прочих людей, о которых он думает, что они для него опасны, настолько же более опасен, чем опасен для них любой зверь, насколько более опасно его оружие, чем оружие любого зверя». Это четкое и определенное соотношение.

Ю. Уже Освальд Шпенглер говорил, что человек – это хищный зверь.

К.Ш. Простите! Соотношение опасности, которое выводит Томас Гоббс, не имеет ничего общего с тезисом Освальда Шпенглера. Наоборот, Гоббс предполагает, что человек вовсе не зверь, а нечто совсем другое, с одной стороны, меньшее, с другой стороны, гораздо большее. Человек в состоянии в невероятной степени компенсировать свою биологическую слабость и недостаточность техническими изобретениями, избыточно компенсировать. Теперь обратите внимание вот на что. В 1650 году, когда Гоббс выразил это соотношение мер, оружием человека были лук и стрелы, топор и меч, ружья и пушки, уже достаточно опасные и сильно превосходившие когти льва или зубы волка. Сегодня, однако, опасность технических средств безгранично возросла. Вследствие этого опасность человека по отношению к другим людям также соответствующим образом увеличилась. Вследствие этого различие власти и безвластия возрастает таким безграничным образом, что оно приводит само понятие человека к абсолютно новой постановке вопроса.

Ю. Я этого не понимаю.

К.Ш. Послушайте. Кто же такой здесь, собственно, человек? Тот, кто производит и применяет эти современные средства уничтожения, или тот, против которого они применяются? Мы не продвинемся дальше ни на шаг, если нам говорят: Власть, также как и техника, сама по себе ни добро, ни зло, она нейтральна; вследствие этого она является тем, что делает из нее человек. Это было бы просто уклонением от настоящей трудности, от самого сложного вопроса, кто здесь принимает решение о добре и зле. Власть современных средств уничтожения настолько же превосходит силу человеческих индивидуумов, которые их изобретают и применяют, насколько возможности современных машин и процессов превосходят силу человеческих мышц и мозгов. В этой стратосфере, в этой области ультразвука вообще больше не присутствует добрая или злая человеческая воля. Человеческая рука, которая держит атомную бомбу, человеческий мозг, который иннервирует мышцы этой человеческой руки, в решающее мгновение оказывается не столько членом индивидуального отдельного человека, сколько протезом, частью технической и социальной аппаратуры, производящей и применяющей атомную бомбу. Власть индивидуального властителя является здесь только лишь выделением ситуации, проистекающей из системы непредсказуемо возросшего разделения труда.

Ю. Но разве не великолепно, что мы сегодня проникаем в стратосферу, или в область ультразвука, или в космическое пространство, и что у нас есть машины, которые считают быстрее и лучше, чем любой человеческий мозг?

К.Ш. В этом-то слове «мы» и содержится суть вопроса. Ведь все это делает уже не человек как человек, а освобожденная им цепная реакция. Выходя за пределы физической природы человека, она трансцендирует также и любую межчеловеческую меру всякой мыслимой власти человека над человеком. Она опережает также соотношение защиты и повиновения. Власть, еще куда больше, чем техника, выскользнула из рук человека, и люди, которые с помощью таких технических средств осуществляют власть над другими людьми, больше уже не свои среди тех, кто подчинен их власти.

Ю. Но те, кто изобретают и производят современные средства уничтожения, ведь тоже только люди.

К.Ш. Также по отношению к ним власть, причиной которой они являются, представляет собой объективную, развивающуюся по своим собственным законам величину, которая безгранично превосходит весьма ограниченную физическую, интеллектуальную и духовную способность каждого отдельного изобретателя. Изобретая эти средства уничтожения, эти изобретатели одновременно неосознанно работают над возникновением нового Левиафана. Уже современное хорошо организованное европейское государство шестнадцатого и семнадцатого веков было искусственным техническим продуктом, созданным людьми и составленным из людей сверхчеловеком, который в образе Левиафана как большой человек, ?????? ????????, с огромным перевесом в силах противостоял производящему его маленькому человеку, отдельному индивидууму, ?????? ????????. В этом смысле хорошо функционирующее европейское государство Нового времени было первой современной машиной и в то же время конкретной предпосылкой для всех последующих технических машин. Оно было машиной машин, machina machinarum, составленным из людей сверхчеловеком, который возникает в результате согласия людей и, все же, в тот же момент, когда он появляется, тут же превосходит любое человеческое согласие. Именно потому, что речь здесь идет об организованной людьми власти, Буркхардт и воспринимает это злом как таковым. Поэтому в своем знаменитом изречении он ссылается не на Нерона или Чингисхана, а на типичных современных европейских властителей: Людовика XIV, Наполеона и революционные народные правительства.

Ю. Вероятно, последующие научные изобретения смогут все это изменить и привести в порядок.

К.Ш. Это было бы хорошо. Но как они могут изменить тот факт, что власть и безвластие уже не противостоят сегодня друг другу и больше не видимы между человеком и человеком? Человеческие массы, которые чувствуют себя бессильно подверженными воздействию современных средств уничтожения, знают, прежде всего, то, что они бессильны. Действительность власти проходит мимо действительности человека.

Я не говорю, что власть человека над человеком это добро. Я также не говорю, что она зло. Уж тем более я не говорю, что она нейтральна. И мне как мыслящему человеку было бы стыдно сказать, что власть это добро, когда она принадлежит мне, и что она зло, если она в руках моего врага. Я только говорю, что она является самостоятельной действительностью по отношению к каждому, также по отношению к властителю, и втягивает его в свою диалектику. Власть сильнее, чем всякая воля к власти, сильнее, чем любая человеческая доброта и, к счастью, также сильнее, чем любая человеческая злоба.

Ю. Хоть это и утешает, что власть как объективная величина должна быть сильнее, чем вся злоба людей, которые осуществляют власть; но, все же, с другой стороны, остается неудовлетворительным, что она должна быть также сильнее доброты людей. Для меня это недостаточно позитивно. Надо надеяться, вы не макиавеллист.

К.Ш. Я уж точно не макиавеллист. Впрочем, сам Макиавелли тоже не был макиавеллистом.

Ю. Это для меня звучит слишком парадоксально.

К.Ш. Это весьма просто. Если бы Макиавелли был макиавеллистом, то он определенно не писал бы книги, которые выставляют его в плохом свете. Он публиковал бы благочестивые и поучительные книги, лучше всего «Анти-Макиавелли».

Ю. Это, естественно, было бы хитрее. Но ведь должна же быть практическая польза от применения ваших идей. Что нам теперь, собственно, нужно делать?

К.Ш. Что мы должны делать? Вы помните начало нашей беседы? Вы тогда спросили меня: есть ли у меня власть или нет. Вот теперь позвольте мне повернуть это ваше копье острием против вас и задать вам вопрос: есть ли у вас самого власть или у вас ее нет?

Ю. Похоже, вы просто хотите уклониться от моего вопроса о практической пользе.

К.Ш. Наоборот, я хотел только получить возможность для осмысленного ответа на ваш вопрос. Если кто-то задает вопрос о практической пользе в связи с властью, то ведь есть разница, есть ли у него самого власть или нет.

Ю. Разумеется. Но вы же сами снова и снова говорите, что власть – это нечто объективное, и что она сильнее, чем любой человек, который пользуется ею. Так что тут должно быть несколько примеров практического применения.

К.Ш. Таких примеров бесчисленное множество, как для того, у кого есть власть, так и для того, у кого ее нет. Большим успехом было бы уже то, если бы настоящая власть публично и зримо появилась на политической сцене. Я, например, посоветовал бы властителю, чтобы он никогда не появлялся на публике без министерской или иной соответствующей одежды. Человеку, лишенному власти, я сказал бы: Не думай, что ты хорош уже только потому, что у тебя нет власти. И если он страдает от того, что у него нет власти, я напомнил бы ему о том, что воля к власти столь же саморазрушительна, сколь и воля к удовольствиям или к другим вещам, вкус которых обещает большее. Членам учредительного или конституционного совещательного собрания я убедительно объяснял бы проблему доступа к верхушке, чтобы они не думали, что они смогут организовать правительство своей страны по какой-то схеме как какую-то давно известную работу. Короче, как вы видите, есть очень много практических применений.

Ю. Но человек! Где же остается человек?

К.Ш. Все, что думает или делает человек с властью или без нее, проходит через коридор человеческого сознания и других индивидуальных способностей человека.

Ю. Но тогда человек человеку – человек!

К.Ш. И это тоже. Только, разумеется, всегда очень конкретно. Это значит, например: человек Сталин человеку Троцкому – Сталин, а человек Троцкий человеку Сталину – Троцкий.

Ю. Это будет вашим последним словом?

К.Ш. Нет. Я хотел этим только сказать вам, что прекрасная формула: «Человек – человеку человек», homo homini homo, это не решение, а только начало наших проблем. Я думаю об этом критически, но в совершенно утвердительном смысле, в духе замечательных стихов: «Но быть человеком, всегда остается решением».

Вот это и будет моим последним словом.

РЕТРОСПЕКТИВНЫЙ ВЗГЛЯД НА ХОД БЕСЕДЫ

Исходное положение

1. Старт: Человек – это не волк / и не Бог / а человек

2. Ступень: Согласие вызывает власть / власть вызывает согласие

3. Этап: Вестибюль власти и проблема доступа к верхушке

Интермеццо: Бисмарк и маркиз Поза

4. Простой вопрос: Власть сама по себе есть добро / или зло / или нейтральна?

5. Ясный результат: Власть сильнее, чем доброта / или злоба / или нейтралитет человека

Заключение

ПИСЬМА КАРЛА ШМИТТА ЭРНСТУ ЮНГЕРУ

ЭРНСТ ЮНГЕР КАРЛУ ШМИТТУ(14b) Вильфлинген над Ридлингеном, 17.12.54.

Дорогой Карл Шмитт,

Вчера ночью я прочел Вашу работу, с тем же заинтересованным напряжением, с которым я издавна следил за дискуссиями о власти, собственно, уже с тех пор, как я размышлял над распределением ролей в «Красной Шапочке» и других сказках.

Вы снова внесли в это свой вклад, и некоторые из этих мыслей и основных принципов найдут подражателей, вне зависимости от того, будут ли они ссылаться на автора, или же эти мысли просочатся сами, умалчивая о нем. Последнее – это самый уверенный путь мыслей, и самый могущественный spirit flat ubi vult («дух веет, где хочет»). В то, что Вы так уж совсем безвластны, как вы оговариваете на стр. 7, не верите ни Вы, ни я.

Относительно центральной мысли мне это особенно понравилось, а именно относительно возвышения или трансформации власти до анонимной степени. Из этого момента проистекают два возможных вывода: первый, напрашивающийся сам собой, о том, что власть стали называть злой как раз с того момента, когда ее начали рассматривать как отношение между людьми, и второй, не нужно ли, все же, назвать эту анонимную величину имеющей целостный образ, и что в этом и заключено одно из возможных и полезных решений.

Наверное, это хорошо, что Вы сделали эту работу такой короткой. Но доступ к властителю относится к числу древнейших феноменов и вызывает в памяти бесчисленные примеры не только на политическом, но и на зоологическом и социологическом уровне. Я назову только рыб-лоцманов у акул и домоправительниц в домах католических священников. Так что в вашей работе заключены различные книги. Также то, что Вы пролили свет на маркиза Позу, обрадовало меня. Если осветить такую фигуру, которая всегда рассматривалась под faux jour (в тусклом свете), то она окажется в правильном свете.

Меня порадовала Ваша уверенная, более совершенная манера речи, если учесть, что я тоже уже приближаюсь к моему шестидесятилетию. В этом возрасте человека занимают как опасения, так и надежды. Что касается мелких ошибок, то мне в глаза бросилось, что на странице 22, в строке 8 [стр. 36, строка 15], пожалуй, должно было стоять «в отношении» вместо «с».

Вчера я перевел последнюю максиму Ривароля и закончил на этом работу или скорее удовольствие, которое время от времени занимало меня с 1945 года. Я хотел бы еще написать предисловие, и думаю о том, посвятить ли мне это предисловие одному Риваролю или Риваролю и Бёрку, или же вообще нужно сделать короткий обзор о консервативных усилиях с 1789 года, т.е. о безнадежной борьбе, так как все эти большие умы рассуждают хоть и верно, но исходят из старого представления о власти, подобно представителям классической физики в изменившемся мире.

Говорил ли я Вам когда-то, что во время моего переезда на юг у меня потерялось большинство Ваших книг и работ? Я слежу за каталогами антикваров, но мне редко что-то попадается. Но мне сначала следует приобрести библиографию.

С самими наилучшими пожеланиями к праздникам и к Новому году

Ваш Эрнст Юнгер

(14b) Вильфлинген над Ридлингеном, 18.12.54.

Дорогой Карл Шмитт,

В связи с моим сегодняшним письмом я просмотрел мои книги и увидел, что у меня все же есть библиография. Кроме того, «Силуэты», «Политический романтизм», «Учение о конституции», «Понятие политического», «Право и пространство», «Формирование французского духа», «Положение европейского правоведения», «Левиафан», «Доносо Кортес». Так что у меня осталось еще довольно много Ваших книг. Особенно «Силуэты» не каждый может предъявить*.

Ваш Эрнст Юнгер

* Эта фраза имеет двойственное значение.

(14b) Вильфлинген над Ридлингеном, 18.12.54.

Дорогой Карл Шмитт,

Из каталога автографов аукциона Штаргардта. Комбинация, которая, вероятно, Вас заинтересует. Я предполагаю, что беседа произошла в 1848 году.

Ваш Эрнст Юнгер

КАРЛ ШМИТТ ЭРНСТУ ЮНГЕРУПлеттенберг, 23 января 1955 года.

Дорогой Эрнст Юнгер,

Мне еще хотелось бы увидеть, как я однажды смогу дать Вам и Вашей супруге прослушать на личной магнитофонной пленке, которая у меня есть, «Беседу о власти», о которой Вы написали мне такое содержательное письмо. Это беседа между Анимой (дочь Карла Шмитта, 1931-1983 – прим. перев.) и мной; сосед, у которого есть магнитофон, записал ее и в июле продемонстрировал ее к моему дню рождения. По этому поводу я сожалел, что у меня нет ни одной такой магнитофонной пленки моей жены. Это самая лучшая память, если зафиксированные высказывания – не какая-то болтовня, а хорошо продуманное заявление. В таком виде я мог бы представить себе также настоящее завещание. Но для этого нужно выделить время и подождать подходящего момента.

О Вашей «Книге песочных часов» я прослушал довольно жалкое обсуждение на NWDR (Северо-западное немецкое радио), в форме судебного заседания. Последнее рассердило меня больше всего, так как все было настолько вялым, что даже форма обвинения и защиты не вызвала в результате никакого напряжения. Откуда эта вялость поздних поколений? Возможно, это так:

Теперь у немца нет времени, теперь он должен читать Кафку,

Он старается и готов выздороветь с помощью Кафки.

Ваше издание Ривароля и особенно предисловие к нему я жду с крайним нетерпением. То, что Вы говорите об этих консерваторах, правда. Я тоже больше не могу читать де Местра. Скорее еще Бональда, но только его примечания, не то, что он считает «системой». Он тоже реэмигрант.

Большое спасибо за «Notes sur un Machiavel» Жионо! Это удовольствие для чтения. Но, вероятно, я сам слишком сильно пребываю в положении bouc ?missaire (козла отпущения), Азазеля (приложение 1), чем если бы это удовольствие могло пленить меня. Также я очень благодарен Вам за указание на беседу между Беттиной и Бруно Бауэром. Если ли у Вас есть еще книга Бруно Бауэра «Филон, Штраус, Ренан и первоначальное христианство», которую я Вам когда-то давал? Я потерял свой экземпляр. Филон внезапно оказался в центре моего внимания, в связи с моими исследованиями «номоса». Он утверждал, и все повторяют за ним, также Паскаль, что слово «Nomos» не встречалось у Гомера, дерзкое утверждение, которое отверг уже Вольтер (приложение 2), хотя, к сожалению, это не помогло.

Часть моей библиотеки, которую американцы конфисковали в 1945 году и возвратили мне в 1952 году, я продал в декабре 1954 года антикварному магазину «Керст» во Франкфурте. Печально, но, в конце концов, я не мог устроить иначе. Наконец, это ведь тоже естественно, что судьбы книг следуют за судьбами людей. У этих, теперь проданных экземпляров есть определенная ценность исторического курьеза, так как на всех их стоит чудесный штемпель «Legal Division U.S. Group, CC Germany Library, Prof. Carl Schmitt-Library» и прекрасная нарисованная белой тушью буква S с номером. Жаль, что я не подумал сохранить для Вас один экземпляр на память. Но если я еще смогу отыскать подходящий экземпляр, я добуду его для Вас.