Коммунизм как проблема. Социальная подоплека политики

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Коммунизм как проблема.

Социальная подоплека политики

Рабочее движение и социальные утопии

До 40-х годов XIX века рабочие участвовали в революционной борьбе чаще всего вместе с буржуазией, а их редкие самостоятельные выступления носили преимущественно стихийно-разрушительный характер (движение луддитов и т.п.). Восстания лионских ткачей в 1831 и 1834 гг. впервые показали, что пролетариат возникает как особая, самостоятельная сила; но они мало говорили о том, чего хочет и что может эта сила. С 40-х годов стихийное рабочее движение начинает соединяться с социалистически-коммунистическими теориями.

Новый подъем стачечной борьбы во Франции вызвал к жизни различные утопические проекты будущего общества: «Что такое собственность?» Прудона, «Об организации труда» Луи Блана, «О человечестве, его принципе и будущем» Пьера Леру, «Путешествие в Икарию» Этьенна Кабе, «Ни дворцов, ни хижин» и «Коммунизм – не утопия» Ж.-Ж. Пийо, «Кодекс общности» Теодора Дезами и др.

Однако сближение теории с рабочим движением первоначально представляло собой скрытый процесс: социалистические теории не выступали в связи с какой-либо определенной социальной силой, а в теоретическом отношении их положительная программа не выдерживала строгой критики. Вот почему Маркс не уделял этим утопиям серьезного внимания.

В середине 1842 г. в Англии произошло событие, изменившее отношение многих как к рабочему движению, так и к социалистически-коммунистическим утопиям. Это был год наибольшего развития чартистского рабочего движения, кульминационным моментом которого стала всеобщая забастовка, поддержанная тред-юнионами и охватившая многие промышленные районы страны. В резолюции, принятой 12 августа собранием представителей тред-юнионов, говорилось: «Пока не будет уничтожено классовое законодательство и установлен принцип коллективного труда, до тех пор у рабочих не будет возможности пользоваться полным продуктом своего труда» (67, с. 83 – 84). Связь социалистических теорий с рабочим движением стала очевидной.

Чартизм, это первое массовое политическое движение рабочих, В.И. Ленин назвал «подготовкой марксизма, „предпоследним словом“ к марксизму» (40, с. 290); оно оказало влияние на политическое развитие не только Англии, но и Франции и Германии.

Среди младогегельянцев наиболее активно реагировал на чартистское движение Гесс. «В республиканских институтах нашего времени свобода разбивается о нищету, которая еще очень большую часть нашего общества лишает всякой возможности свободного развития сил… Не только феодальная аристократия и не только абсолютизм противоречат духу времени, но вся организация, скорее дезорганизация, нашей социальной жизни требует реформы», – писал он в «Рейнской газете» 11 сентября 1842 г. Задача XIX в. – освободить не часть общества, а все общество, «ликвидировать противоположность пауперизма и денежной аристократии и создать единство в государстве». Одновременно Гесс поместил в «Рейнской газете» несколько материалов, пропагандировавших социалистические идеи.

Это дало повод Аугсбургской газете обвинить «Рейнскую газету» в склонности к коммунизму. В ответ на это обвинение Маркс выступил со статьей «Коммунизм и аугсбургская „Allgemeine Zeitung“», написанной 15 октября 1842 г. – в первый же день своей работы в качестве редактора газеты. Аугсбургская газета не смогла ничего возразить на эту статью Маркса.

Первые шаги к коммунизму

Обычно буржуазные исследователи рассматривают указанную статью как доказательство того, что Маркс в тот период «был весьма далек от коммунистических идей, которые уже тогда приобретали влияние в Германии» (138, с. 121). На первый взгляд это может показаться правдоподобным, так как он считал возможным подвергнуть утопический коммунизм критике на страницах «Рейнской газеты».

Но в данной статье речь идет о необходимости критики лишь теперешней, утопической формы коммунистических идей, а не идеи коммунизма вообще. Кроме того (что обычно тщательно замалчивается буржуазными идеологами), Маркс считает теоретически несостоятельной критику коммунистических идей Аугсбургской газетой. Против коммунизма эта газета выдвигала следующий аргумент: «С ликвидацией собственности мы возвращаемся к естественному состоянию, где индивид не обладает никакими правами… Самое свободное, что знает человек, его индивидуальную деятельность заключают в оковы всеобщей системы, уничтожают в нем прелесть самостоятельного занятия» (115, с. 2270). Примерно такую же позицию по отношению к коммунизму, какую занимала Аугсбургская газета и которую Маркс характеризовал как плод «поверхностной минутной фантазии», современные буржуазные идеологи пытаются приписать ему самому.

Между тем Маркс уже сознавал тогда, что коммунистические идеи не просто литературное явление, а имеют под собой реальные интересы беднейших слоев населения, что «сословие, которое в настоящее время не владеет ничем, требует доли в богатстве средних классов, – это факт, который… бросается всякому в глаза на улицах Манчестера, Парижа и Лиона» (1, с. 115).

Не случайно Маркс выделяет именно эти три города – как раз в них произошли наиболее крупные выступления рабочих за последнее десятилетие: Манчестер в августе 1842 г. был центром чартистского движения; в Париже рабочие выступили с оружием в руках в мае 1839 г. и в сентябре 1840 г.; в Лионе произошли уже упомянутые восстания ткачей.

Проблемы коммунизма – это такие проблемы, «над разрешением которых работают два народа»: французский и английский (см. 1, с. 116). Вот почему если и следует критиковать коммунизм в его утопической форме, то не столь поверхностно, как это делает Аугсбургская газета, а «после упорного и углубленного изучения» (1, с. 117).

Впоследствии Маркс вспоминал: «…в это время, когда благое желание „идти вперед“ во много раз превышало знание предмета, в „Rheinische Zeitung“ послышались отзвуки французского социализма и коммунизма со слабой философской окраской. Я высказался против этого дилетантства, но вместе с тем в полемике с аугсбургской „Allgemeine Zeitung“ откровенно признался, что мои тогдашние знания не позволяли мне отважиться на какое-либо суждение о самом содержании французских направлений» (3, с. 6).

Интерес к социальным вопросам и к коммунизму, вероятно, и привел Маркса к участию в дискуссиях по социальному вопросу, происходивших в Кёльне. Кроме Гесса, инициатора этих дискуссий, а также Юнга и Оппенгейма в них участвовало еще несколько радикалов и либералов. Маркс в то время изучал также произведения Прудона, Дезами, Леру, Консидерана и еще более укрепился в правильности сделанного им ранее вывода о необходимости основательно познакомиться с условиями жизни бедноты.

В интересах обездоленной массы

Впервые эта тема получает разработку в статье «Дебаты по поводу закона о краже леса» – третьей из цикла «Дебаты шестого рейнского ландтага» (декабрь 1842 г.). Здесь Маркс уже открыто заявил, что выступает «в интересах бедной, политически и социально обездоленной массы…» (1, с. 125).

На первый взгляд тема статьи может показаться несущественной. Так ли уж важно считать или не считать сбор валежника кражей леса? Но в те времена валежник для бедного крестьянина был важным подспорьем в хозяйстве: покупного леса ему не хватало. Вот почему во всех странах ревниво отстаивал крестьянин свое право свободно собирать валежник. На этой почве возникало множество судебных дел по поводу кражи леса.

В Пруссии в одном только 1836 г. из 207.478 уголовных дел около 150 тыс. касались именно краж леса и поступков против законодательства о лесах, охоте и пастбищах. Прусское правительство предложило на рассмотрение ландтагов законопроект, запрещающий сбор валежника без разрешения владельца леса и предусматривающий наказание за такой сбор как за кражу. Это был типично классовый проект: исключительное интересах лесовладельцев, против крестьянской бедноты.

Сессии ландтагов (в том числе и Рейнского) в 1841 г. одобрили этот законопроект, и прусское правительство намеревалось в ближайшее время придать ему силу закона. Критика Марксом позиции Рейнского ландтага по этому вопросу носила принципиальный характер выступления против готовящегося государственного закона, в защиту бедноты.

Правовая природа вещей

Стремясь доказать, что сбор валежника не есть кража леса, Маркс обращается к «правовой природе вещей». Он усматривает ее в том, что между валежником и лесом как объектами собственности не существует никакой связи: ни органической (валежник – мертвый лес, т.е. не лес), ни искусственной (валежник перестал быть лесом без всякого вмешательства человека в этот процесс). Следовательно, валежник не есть собственность лесовладельца; это «неоформленная собственность», относящаяся к сфере захватного права.

Но возможно, из принципов захватного права следует, что валежник может принадлежать лесовладельцу только потому, что находится на территории его леса? По Гегелю, чтобы вступить во владение такого рода предметом, достаточно как-то пометить его (см. 62, с. 83); лесовладельцу, например, достаточно объявить своим весь валежник на территории своего леса, чтобы стать его собственником. Руссо же исходил из противоположного принципа: надо, чтобы «вступали во владение землею не в силу какой-либо пустой формальности, но в результате расчистки и обработки ее – этого единственного признака собственности, который при отсутствии юридических документов должен быть признаваем другими» (103, с. 166).

Маркс в своей статье занимает позицию, близкую Руссо (хотя о Руссо он не упоминает[16], так же как и о Гегеле): «В самой своей деятельности беднота обретает свое право. В деятельности собирания стихийный класс человеческого общества сталкивается с продуктами стихийной силы природы, внося в них порядок» (1, с. 130).

Следовательно, собирание валежника есть законное вступление во владение им и не может быть квалифицировано как кража.

Правосознание бедняка

Не ограничиваясь данным выводом, Маркс реконструирует стихийное правосознание бедного крестьянина. Собирая валежник, бедняк не просто чувствует свое право на это, а воспринимает это право как исключительно свое. Валежник, эти сухие, обломанные ветви и сучья, в противоположность сочным деревьям и стволам, крепко сидящим своими корнями в земле, представляется в сознании бедняка как «физическое изображение бедности и богатства. Человеческая бедность чувствует это родство и выводит из этого чувства родства свое право собственности… Как не подобает богатым претендовать на милостыню, раздаваемую на улице, точно так же не подобает им претендовать на эту милостыню природы» (1, с. 130).

Сколь близко надо было принимать к сердцу нужды бедных крестьян, чтобы так точно изобразить их умонастроение, как это сделал здесь двадцатичетырехлетний доктор философии! Он полностью разделяет правосознание бедноты и в поддержку ее формулирует следующий теоретический тезис: «…предметы, которые относятся по своей стихийной природе и по своему случайному существованию к области захватного права… служат предметом захватного права для того класса, который в силу как раз захватного права сам лишен всякой другой собственности и в гражданском обществе занимает такое же положение, какое эти предметы занимают в природе» (1, с. 129). Итак, право беднейшего класса Маркс выводит из социального его положения, из отношения к нему других классов общества.

Инстинктивное чувство права развилось у бедноты в обычай беспрепятственно собирать валежник. Напротив, лесовладельцы стремятся превратить в обычай свои привилегии. Какой из этих обычаев должен стать законом?

В закон возводятся привилегии собственников

Маркс отмечает, что законодательства облекли в законные требования произвольные притязания собственников, «невознагражденными остались лишь бедные», перед которыми «были воздвигнуты новые преграды, отрезавшие их от старого права. Это имело место при всех превращениях привилегий в права… Законодательный рассудок… забыл, что даже с частноправовой точки зрения здесь имелось двоякое частное право: частное право владельца и частное право невладельца, не говоря уже о том, что никакое законодательство не уничтожило государственно-правовых привилегий собственности, а только освободило их от их случайного характера и придало им гражданский характер» (1, с. 128 – 129).

В чем же причины превращения привилегий в закон? Для взглядов Маркса в тот период характерно, что на этот вопрос он дает двоякий ответ. Как гегельянец, он прежде всего видит идеальную причину: односторонность рассудка, стремящегося и мир сделать односторонним. Но затем Маркс вскрывает и реальные, социально-экономические корни превращения привилегий в права. Он с особой силой подчеркивает роль частного интереса, понимаемого уже не просто как эгоизм сословий, а именно как «интерес частной собственности».

Частный интерес извращает элементарные принципы моральных отношений между людьми. Его софистический дух заключается в том, чтобы следовать не логике разума, а логике частной выгоды: он не размышляет, он подсчитывает, приковывая волю к самым мелким и эгоистическим интересам, как раба к скамье галеры. Думая постоянно только о себе, частный интерес не смущается противоречиями, ибо с самим собой он никогда не впадает в противоречие. «…Нет ничего более ужасного, – заключает Маркс, – чем логика своекорыстия» (1, с. 142). Извращая самые элементарные правовые принципы, именно частный интерес диктует ландтагу троякое вознаграждение лесовладельца за украденный у него лес: стоимость украденного, сверх того четырех- или даже восьмикратный штраф, а также «добавочную стоимость» как особое вознаграждение. Тем самым преступление превращается в ренту. Лесовладелец выступает уже как лицо, заинтересованное в том, чтобы у него украли лес, следовательно, становится сообщником преступника. И все это – на законном основании.

Государство – средство частного интереса

Маркс показывает, что ландтаг как государственное учреждение оказался в подчинении у ландтага как сословного представительства частных интересов. Логика своекорыстия, «превращающая прислужника лесовладельца в представителя государственного авторитета, превращает государственный авторитет в прислужника лесовладельца… Все органы государства становятся ушами, глазами, руками, ногами, посредством которых интерес лесовладельца подслушивает, высматривает, оценивает, охраняет, хватает, бегает» (1, с. 142).

Маркс здесь столкнулся с действительностью, опрокидывавшей идеалистические взгляды на государство. Государственные учреждения предстали как воплощение не абстрактных принципов разума, а вполне конкретных интересов частной собственности. Вместо того чтобы государство подчиняло частный интерес разумным интересам общества, «все делается навыворот»: «частный интерес стремится низвести и низводит государство до роли средства частного интереса» (1, с. 137 – 138).

Таким образом, в ходе анализа «правовой природы вещей» Маркс столкнулся с комплексом жизненных проблем: обычай и закон, частная собственность и право, отношения людей к вещам, отношения между самими людьми, частные и государственные интересы и др. Он впервые затронул в своем исследовании собственно материальные условия и констатировал разрыв между действительным и должным в ряде важных сторон общественной жизни. Еще не делая общего вывода о несостоятельности идеалистического подхода к действительности, фактически он уже далеко ушел по пути выработки собственного метода, во многом уже существенно отличающегося от гегелевского.

Главное состоит в том, что ему удается выйти за рамки абстрактно-теоретического понимания права, когда все содержание права выводилось из некоторых общих положений, и рассмотреть это содержание, как оно есть на самом деле. Он анализирует теперь не понятия сословий, государства и т.д., а факты, действительную природу различных явлений общественной жизни и их действительные взаимоотношения.

Первое обращение к экономическим проблемам

Выступление по поводу закона о краже леса направило внимание Маркса на изучение собственно экономических проблем. Он не мог не видеть, что частные интересы, подчиняющие себе интересы государства, – это прежде всего экономические интересы. Собственная природа этих интересов, законы развития экономики Марксу пока не ясны, но начинают все больше привлекать его внимание.

Осенью 1842 г. «Рейнская газета» включилась в дискуссию о свободе торговли и покровительственных пошлинах, т.е. по чисто экономической проблеме, к тому же международного характера. Необходимость высказаться по этому вопросу как редактору газеты поставила Маркса в затруднительное положение. В редакционном примечании к статье «Ганноверские предприниматели и покровительственные пошлины», опубликованном 22 ноября 1842 г., он выступает против самой системы покровительственных пошлин, оценивает ее как соответствующую средневековым условиям, когда «каждой особой сфере обеспечивалось особое покровительство». В современных же условиях следует рассматривать «такую систему как организацию военного положения в мирное время, – такого военного положения, которое, будучи сначала направлено против чужих стран, при его осуществлении неизбежно обращается против своей же собственной страны. Но, конечно, отдельная страна, как бы она ни признавала принцип свободы торговли, зависит от положения дел во всем мире, и поэтому данный вопрос может быть разрешен только международным конгрессом, а не каким-либо отдельным правительством» (16, с. 268).

Это была лишь первая проба пера в вопросах экономики, несущая на себе отпечаток социально-философского, а не политэкономического подхода. Но показательно само обращение Маркса к экономической проблеме и смелое заключение о необходимости международного, глобального ее решения.

Главное же, что характеризует развитие взглядов Маркса в данный период, это, как было показано, еще не вполне осознаваемое движение к материализму. Совершаясь на основе решения конкретных жизненных проблем с позиций революционного демократизма, оно в свою очередь способствовало развитию политических позиций К. Маркса.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.