Отдел второй. РИМ ОТ ВТОРОЙ ПУНИЧЕСКОЙ ВОЙНЫ ДО ИМПЕРИИ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Отдел второй.

РИМ ОТ ВТОРОЙ ПУНИЧЕСКОЙ ВОЙНЫ ДО ИМПЕРИИ

По нашему разделению, второй период начинается со второй Пунической войны, т.е. с того решительного момента, когда установилось римское господство. В первую Пуническую войну римляне показали, что они могут померяться силами с могущественным Карфагеном, которому принадлежали значительная часть берегов Африки и южная Испания и который укрепился в Сицилии и Сардинии. Вторая Пуническая война сокрушила могущество Карфагена. Стихией этого государства было море; однако у него не было исконней территории, оно не образовало нации, и у него не было национальной армии, но его войско состояло из отрядов покоренных и союзных наций. Тем не менее с таким войском, состоявшим из различнейших наций, великий Ганнибал едва не сокрушил Рим. Без всякой поддержки, только благодаря своей гениальности, он продержался в Италии 16 лет против римской выносливости и настойчивости; правда, в течение этого времени Сципионы завоевывали Испанию и завязывали сношения с африканскими царями. Наконец Ганнибал был вынужден поспешить на помощь своему отечеству, которому грозила опасность; он был побежден при Заме в 522 г. с основания города и через 36 лет вновь увидел свой родной город, которому теперь он сам должен был посоветовать заключить мир. Таким образом в результате второй Пунической войны установилась бесспорная власть Рима над Карфагеном; благодаря ей произошло враждебное столкновение Рима с македонским царем, который был побежден через 5 лет. Затем наступила очередь сирийского царя Антиоха. Он выдвинул против римлян огромные силы, был разбит при Фермопилах и при Магнезии и был вынужден уступить римлянам Малую Азию до Тавра. После завоевания Македонии римляне объявили ее и Грецию свободными; о смысле этого провозглашения мы уже говорили, когда касались вопроса о предшествовавшем всемирно-историческом народе. Лишь после этого началась третья Пуническая война, потому что Карфаген {290}снова усилился и возбудил зависть римлян. После долгого сопротивления он был взят и сожжен. Однако после этого Ахейский союз уже не долго мог просуществовать при римском властолюбии: римляне постарались вызвать войну, в одном и том же году разрушили Коринф и Карфаген и обратили Грецию в провинцию. Падение Карфагена и покорение Греции были теми решительными моментами, с которыми связано распространение римского владычества.

Теперь Рим по-видимому был совершенно обеспечен, ему не противостояла ни одна иностранная держава: он овладел Средиземным морем, т.е. центром всей культуры. В этот период побед нравственно великие и счастливые индивидуумы, особенно Сципионы, привлекают к себе наше внимание. Хотя уже для величайшего из Сципионов в конце его жизни внешние обстоятельства сложились неудачно, они были нравственно счастливы, потому что они действовали в интересах своего отечества, здорового и цельного. Но после того как патриотизм – господствующее стремление Рима – был удовлетворен, в римском государстве тотчас же обнаруживается массовая испорченность; при ней величие индивидуальности благодаря фактам, представляющим резкий контраст с этим величием, выигрывает в интенсивности и средствах. С этих пор внутренняя противоположность Рима вновь проявляется в иной форме, и та эпоха, которою оканчивается второй период, является вторичным примирением противоположности. Мы уже отметили противоположность в борьбе патрициев с плебеями: теперь она обнаруживается в форме борьбы частных интересов против патриотизма, и преданность государству уже не поддерживает необходимого равновесия, нарушаемого этою противоположностью. Наоборот, теперь, наряду с войнами, которые ведутся для завоеваний, для добычи и славы, представляется ужасное зрелище гражданских смут в Риме и междоусобных войн. В Риме не наступает, как у греков после Персидских войн, прекрасного расцвета культуры, науки и искусства, при котором дух в самом себе и идеально наслаждается тем, что он до этого практически осуществил. Если бы за периодом внешнего счастья на войне должно было последовать внутреннее удовлетворение, то и принцип жизни римлян должен был бы быть более конкретным. Но каков был бы тот конкретный элемент, который они могли бы извлечь фантазией и мышлением из глубины души и который они могли бы охватить своим сознанием? Их главным зрелищем были триумфы, сокровища, захваченные после побед, и пленники из всех наций, которых римляне беспощадно заставляли подчиняться игу абстрактного господства. Тот конкретный элемент, {291}который римляне находят в себе, оказывается лишь этим бессмысленным единством, и определенное содержание может заключаться лишь в партикуляризме индивидуумов. Напряжение добродетели ослабело, потому что опасность миновала. В эпоху первых Пунических войн необходимость вызвала объединение помыслов всех для спасения Рима. И в последовавших затем войнах с Македонией, Сирией, с галлами в северной Италии дело еще шло о существовании целого. Но после того как миновала опасность со стороны Карфагена и Македонии, дальнейшие войны все более и более становились последствием побед, и дело шло лишь о том, чтобы воспользоваться их плодами. Войсками пользовались для достижения особых целей политики и в интересах частных индивидуумов, для приобретения богатства, славы, для достижения абстрактного господства. Отношение к другим нациям свелось к чистому насилию. Национальная индивидуальность народов еще не требовала от римлян того уважения, которого она требует в настоящее время. Законные права народов еще не признавались; государства еще не признавали друг друга реально существующими. Одинаковое право на существование влечет за собой образование союзного государства, как в Европе в новое время, или такое состояние, как в Греции, где государства были равноправны под покровительством дельфийского бога. Не таково было отношение римлян к другим народам, потому что их богом является лишь Iupiter Capitolinus и они не чтили sacra других народов (так же, как плебеи не чтили sacra патрициев), но как завоеватели в собственном смысле они грабили палладиумы наций. Рим держал в завоеванных провинциях постоянные войска, и проконсулы и пропреторы были посылаемы в них как наместники. Всадники взимали пошлины и налоги, которые они брали на откуп у государства. Таким образом сеть таких откупщиков (publicani) охватывала весь римский мир. Катон говорил после каждого совещания в сенате: «Ceterum censeo Carthaginem delendam esse»[35], и Катон был настоящим римлянином. Таким образом римский принцип оказывается холодной абстракцией владычества и насилия, откровенным эгоизмом воли, которая направлена против других, которая не стремится к осуществлению нравственных задач, но получает содержание лишь благодаря партикулярным интересам. Приобретение новых провинций повлекло за собой усиление внутреннего партикуляризма и вызываемую этим испорченность. Из Азии роскошь и распутный образ жизни проникли в Рим. Богатство захватывалось как добыча, а не являлось плодом промышленности и чест{292}ной деятельности, подобно тому как флот возник не потому, что он был нужен для торговли, а был создан для военных целей. Так как римское государство добывало средства путем грабежа, то и раздоры в нем возникли из-за распределения добычи. Ведь первоначальным поводом к вспыхнувшим внутренним раздорам явилось наследство пергамского царя Аттала, который завещал свои богатства римскому государству. Тиберий Гракх выступил с предложением распределить их между римскими гражданами; кроме того он возобновил лициниевы аграрные законы, которые в связи с чрезмерным могуществом отдельных индивидуумов вовсе не применялись. Он стремился главным образом к тому, чтобы наделить свободных граждан собственностью и населить Италию не рабами, а гражданами. Однако этот благородный римлянин был убит корыстолюбивою знатью, потому что римскую конституцию уже нельзя было спасти посредством самой конституции. Гай Гракх, брат Тиберия, стремился к достижению той же благородной цели, которую имел в виду его брат, но и его постигла та же участь. С тех пор испорченность беспрепятственно распространялась, и так как уже не оказывалось общей и существенной в себе цели для отечества, то господствовать должны были индивидуальности и насилие. Чудовищная испорченность Рима обнаруживается в войне с Югуртой, который подкупом привлек на свою сторону сенат и таким образом безнаказанно дозволял себе величайшие насилия и преступления. В Риме вызвала всеобщее возбуждение борьба против кимвров и тевтонов, угрожавших государству. Марий, победитель Югурты, с большим трудом уничтожил последних в Провансе при Э, а первых в Ломбардии при Эче. Затем восстали союзники в Италии, которым не хотели предоставить, по их требованию, римского гражданства; и в то время как римлянам приходилось бороться в самой Италии против огромных сил, – они получили известие, что по приказанию Митридата в Малой Азии было убито 80 тыс. римлян. Митридат был царем Понта; он владел Колхидой и странами, расположенными по берегам Черного моря до Таврического полуострова, и мог призвать к оружию против римлян и народы Кавказа, Армении, Месопотамии и части Сирии при посредстве своего зятя Тиграна. Сулла, который командовал римским войском уже в Союзнической войне, победил его. Афины, которые до сих пор пользовались пощадой, были после долгой осады взяты приступом, но не разрушены из уважения к предкам, как выразился Сулла. Затем Сулла вернулся в Рим, победил народную партию, во главе которой стояли Марий и Цинна, завоевал город и организовал методические убийства влиятельных римлян. {293}Он принес в жертву своему честолюбию и своему властолюбию 40 сенаторов и 1600 всадников.

Хотя Митридат был побежден, он не был обессилен и мог снова начать войну. В то же время в Испании восстал римский изгнанник Серторий; он боролся там восемь лет и погиб лишь благодаря измене. Войну с Митридатом окончил Помпей; царь Понта убил себя, после того как его ресурсы истощились. В то же время вспыхнула война с рабами в Италии. Множество гладиаторов и жителей гор собралось под предводительством Спартака, но они были побеждены Крассом. Кроме этих беспорядков существовало еще всеобщее пиратство на море, которое Помпей быстро уничтожил энергическими мерами.

Таким образом мы видим, что против Рима выступают ужаснейшие, опаснейшие силы, но военная мощь этого государства одерживает над ними победу. Теперь, как в Греции во времена упадка, появляются великие индивидуумы. И для этих времен жизнеописания, составленные Плутархом, в высшей степени интересны. В условиях расшатанности государства, у которого уже не оказывалось никакой внутренней опоры и прочности, появляются великие индивидуальности, стремившиеся восстановить единство государства, о котором уже не думали граждане. Несчастье этих великих людей заключалось в том, что они не могли сохранить нравственной чистоты, потому что их действия были направлены против существующего и являлись преступлением. Даже благороднейшие из них, Гракхи, не только пали жертвой внешней несправедливости и насилия, но сами они были прикосновенны к общей испорченности и несправедливости. Но то, чего желают эти индивидуумы и что они делают, имеет для себя более высокое оправдание всемирного духа и должно наконец победить. При полном отсутствии идеи организации великого государства сенат не мог удержать в своих руках правительственную власть. Господство стало зависеть от народа, который теперь оказывался лишь чернью, которую приходилось кормить зерном, доставляемым из римских провинций. Нужно прочитать у Цицерона, как все государственные дела шумно, с оружием в руках, решались, с одной стороны, богатыми и могущественными знатными людьми, а, с другой стороны – сбродом. Римские граждане присоединяются к индивидуумам, которые льстят им, а затем образуют партии, чтобы добиться господства в Риме. Таким образом мы видим в Помпее и в Цезаре двух враждебных друг другу блестящих представителей Рима: с одной стороны, Помпея с сенатом и следовательно как будто защищавшего республику, а, с другой стороны, – Цезаря с его легионами и превосходством его {294}гения. Исход этой борьбы между двумя могущественнейшими индивидуальностями не мог решиться в Риме на форуме. Цезарь овладел Италией, Испанией, Грецией, разбил на-голову своего врага при Фарсале в 48 г. до Р.Х., упрочил свою власть в Азии и вернулся победителем в Рим.

Таким образом римское всемирное господство досталось одному лицу. Эту важную перемену не следует считать чем-то случайным; она была необходима и вызвана обстоятельствами. Демократическая конституция не могла уже сохраняться в Риме, а соблюдалась лишь с виду. Цицерон, который приобрел значительное влияние благодаря своему замечательному ораторскому таланту и которого очень уважали за его ученость, постоянно винит в упадке республики отдельные личности и их страсти. Платон, которому Цицерон хотел подражать, вполне сознавал, что афинское государство в том виде, как оно ему представлялось, не могло существовать, и он составил план совершенного государственного устройства, соответствовавшего его воззрениям. Наоборот, Цицерон не понимает, что невозможно сохранить дальнейшее существование Римской республики, и постоянно старается найти для нее лишь временную поддержку; он не выяснил себе природы государства и в особенности Римского государства. И Катон говорит о Цезаре: «Да будут прокляты его доблести, потому что они погубили мое отечество!». Но республику уничтожила не случайность, не личность Цезаря, а необходимость. Римский принцип целиком основывался на господстве и военной власти; он не заключал в себе никакого духовного центра для целей творчества и духовного наслаждения. Патриотическая цель поддержать государство исчезает, когда субъективное стремление к владычеству становится господствующею страстью. Граждане стали чужды государству, потому что они не находили в нем объективного удовлетворения, и частные интересы были направлены не в ту сторону, как у греков, которые еще и в начале упадка, совершавшегося в действительности, все еще создавали величайшие художественные произведения в области живописи, пластики и поэзии и у которых в особенности развилась философия. Те художественные произведения, которые римляне со всех сторон вывозили из Греции, не были их собственными созданиями, их богатство не было плодом их промышленности, как в Афинах, но оно было награблено в разных странах. Изящество, образование были чужды римлянам как таковым; они старались перенять их у греков, и для этого множество греческих рабов доставлялось в Рим. Делос был центром этой торговли рабами, и утверждают, что там иногда в один день {295}продавалось по 10 тыс. рабов. Греческие рабы были для римлян поэтами, писателями, заведующими их фабриками, воспитателями их детей.

Республика не могла продолжать существовать в Риме. Из сочинений Цицерона особенно ясно обнаруживается, как решения относительно всех общественных дел принимались под влиянием личного авторитета знатных лиц, их могущества, их богатства, как беспорядочно все это происходило. Итак, в республике уже не оказывалось опоры, которую еще можно было найти только в воле одного индивидуума. Цезаря можно считать образцом римской целесообразности, так как он принимал свои решения в высшей степени обдуманно и затем приводил их в исполнение в высшей степени энергично, практично и бесстрастно. С всемирно-исторической точки зрения Цезарь, добившись примирения и такого согласия, которое было необходимо, сделал то, что следовало сделать. Цезарь достиг двух результатов: он примирил внутреннюю противоположность и в то же время выявил новую внешнюю противоположность. Ведь до тех пор всемирное господство доходило лишь до вершин Альп, а Цезарь открыл новое поприще; он создал ту арену, которая впоследствии должна была сделаться центром всемирной истории. Затем он сделался властителем мира путем борьбы, исход которой был решен не в самом Риме, а благодаря тому, что им был завоеван весь римский мир. Конечно он выступил против республики, но в сущности лишь против ее тени, потому что все то, что еще оставалось от республики, было бессильно. Помпеи и все те, которые стояли на стороне сената, отстаивали свои dignitas, auctoritas[36], личное господство как мощь республики, и посредственность, нуждавшаяся в защите, прикрывалась этой этикеткой. Цезарь положил конец этому пустому формализму, сделался властителем и путем насилия отстоял сплоченность римского мира от партикуляризма. Тем не менее мы видим, что благороднейшие римляне полагали, что господство Цезаря есть нечто случайное и что оно держится исключительно благодаря его индивидуальности: так думал Цицерон, так думали Брут и Кассий; они полагали, что если бы этот индивидуум был устранен, то восстановление республики произошло бы само собой. Под влиянием этого замечательного заблуждения Брут, в высшей степени благородная личность, и Кассий, более энергичный, чем Цицерон, убили человека, доблести которого они ценили. Но непосредственно после этого обнаружилось, что лишь одно лицо могло {296}управлять римским государством, и тогда римляне должны были поверить этому; ведь вообще государственный переворот как бы санкционируется в мнении людей, когда он повторяется. Так Наполеон был два раза побежден, и Бурбоны были изгнаны два раза. Благодаря повторению того, что сначала казалось лишь случайным и возможным, оно становится действительным и установленным фактом.{297}

Данный текст является ознакомительным фрагментом.