6. Эра зависти

6. Эра зависти

Айн Рэнд

У культуры, так же, как у личности, имеется ощущение жизни, или, скорее, эквивалент ощущения жизни — эмоциональная атмосфера, которая создана ее доминирующей философией, видением человека и бытия. Эта эмоциональная атмосфера отражает главные ценности культуры и служит основной темой конкретной эпохи, устанавливая направление ее развития и стиль.

Западная цивилизация пережила Эру разума и Эру просвещения. В эти периоды стремление к разуму и просвещению служило интеллектуальной движущей силой и создавало соответствующую эмоциональную атмосферу, в которой эти ценности могли бы процветать.

Сегодня мы живем в Эру зависти.

Большинство людей воспринимают зависть как пустяковую, поверхностную эмоцию, и таким образом, она служит получеловеческим прикрытием для сложного чувства, которое по своей сути настолько нечеловеческое, что те, в ком оно присутствует, крайне редко осмеливаются признаться в этом даже самим себе. Человечество с незапамятных времен живет с ним, видит его проявления и в разной степени испытывает на себе его разрушительное воздействие, но все еще не способно уловить его смысл и начать открыто бороться с теми, кто это чувство культивирует.

Сегодня именно это чувство составляет главную тему в нашей культуре. Оно окружает нас повсюду, мы погружены в него, о нем почти открыто заявляют наиболее отчаянные его проводники — и все равно человечество продолжает игнорировать его существование и странным образом страшится назвать его, подобно тому как первобытные люди боялись произносить имя дьявола.

Это чувство — ненависть к добру за то, что это добро.

Эта ненависть — не отрицание некоего предписанного понимания добра, с которым кто-то может быть не согласен. Например, если ребенок терпеть не может некоего послушного мальчика, которого все время ставят ему в пример, это не ненависть к добру: ребенок не считает того мальчика хорошим, и его отрицание — следствие несоответствия между его собственными ценностями и ценностями, пропагандируемыми старшими (хотя сам ребенок слишком мал для того, чтобы описать проблему в таких терминах). Аналогичным образом, если взрослый человек не считает альтруизм добром и отказывается от преклонения перед чем-то «гуманитарным», это несоответствие между его ценностями и ценностями окружающих, а вовсе не ненависть к добру.

Ненависть к добру за добро — это ненависть к тому, что человек сам считает добром (сознательно или подсознательно). Это ненависть к тому, кто обладает ценностями или качествами, которыми ненавидящий сам хотел бы обладать.

Если ребенок мечтает о хороших оценках в школе, но не может или не хочет стараться их получать и начинает из-за этого ненавидеть тех, кто их получает, — это ненависть к добру. Если человек считает интеллект ценностью, но его терзают сомнения в себе, и поэтому он начинает ненавидеть тех, кого он сам считает умными, — это ненависть к добру.

Природа конкретных ценностей, которые выбирает для себя человек, — это не главный фактор в данном вопросе (хотя иррациональные ценности могут внести значительный вклад в развитие этого чувства). Главный фактор — это извращение эмоционального механизма: реакция ненависти по отношению не к человеческим грехам, а к человеческим добродетелям.

Если быть точным, этот эмоциональный механизм работает лишь в одну сторону: те, в ком он присутствует, не испытывают любви к злым людям; их эмоциональный уровень ограничен двумя реакциями — ненавистью и безразличием. Испытывать любовь, которая является реакцией на ценности, невозможно, если ценности автоматически вызывают ненависть.

В каждом случае этот тип ненависти неразрывно переплетен с попытками логических обоснований. Самое распространенное из них: «Я ненавижу его не за интеллект, а за высокомерие!» Как правило, если поинтересоваться у говорящего, какие он может привести свидетельства в пользу высокомерия жертвы, он выдавливает из себя общие места вроде: «Он высокомерен… он упрям… он эгоист», — и заканчивает какими-то неопределенными обвинениями, которые сводятся к: «Он умен, и он это знает». Хорошо, а почему же он не должен этого знать? Ответа нет. Он что, должен это скрывать? Ответа нет. Если скрывать, то от кого? Ответа нет. Вернее, ответ подразумевается, но никогда не бывает озвучен: «От таких, как я».

Однако такие ненавистники соглашаются и даже, кажется, восхищаются тем, как громко превозносят собственные предполагаемые добродетели или достижения хвастуны с неадекватной самооценкой. Это, естественно, намек на природу ненависти. Ненавистники, судя по всему, неспособны концептуально различить «высокомерие» и заслуженную гордость, однако чувствуют эту разницу «инстинктивно».

Так как мало кто из людей обладает действительно целостным характером, часто бывает сложно сказать, ненавидят ли человека за его хорошие качества или за его подлинные недостатки. В отношении собственных чувств только выработанная привычка к точной, добросовестной интроспекции позволяет человеку быть уверенным в природе и причинах своих эмоциональных реакций. Но интроспекция — это мыслительный процесс, от которого ненавистники всеми силами стараются держаться подальше, чтобы иметь практически неограниченный выбор рациональных объяснений. В отношении же эмоциональных реакций окружающих крайне сложно распознать их причины в каждом конкретном случае, особенно если в дело вовлечены сложные межличностные взаимоотношения. Таким образом, наблюдать ненависть к добру в ее самой чистой, несомненной форме, можно в пределах обширной сферы общих эмоциональных реакций, не несущих личной окраски, возникающих у человека в отношении незнакомых или малознакомых людей, публичных фигур или событий, не влияющих непосредственно на его жизнь.

Самое очевидное проявление такой ненависти — настрой человека, который привычно испытывает негодование, сталкиваясь с чьим-то успехом, счастьем, достижением или удачно сложившейся судьбой, и удовольствие при виде чьей-то неудачи, несчастья или невезения. Это чистая, «бескорыстная» ненависть к добру за добро: при данных обстоятельствах ненавистник ничего не теряет и не приобретает, они не имеют для него практической ценности, у него нет никаких экзистенциальных мотивов и никаких знаний, за исключением простого факта чьего-то успеха или неудачи. Реакция выражается кратко, как бы «между делом», как правило, неосознанно. Но если вам довелось ее увидеть, значит, вы видели неприкрытое лицо зла.

Не путайте эту реакцию с реакцией человека, возмущенного чьим-то незаслуженным успехом или радующегося чьей-то заслуженной неудаче. Такие реакции проистекают из чувства справедливости, представляют собой совершенно иное явление и проявляются по-другому: в таких случаях человек выражает негодование, а не ненависть, или облегчение, а не злорадное торжество.

С поверхностной точки зрения мотивом тех, кто ненавидит добро, принято считать зависть. Словарь дает такое определение: «Зависть — 1. Чувство неудовольствия или ревности по отношению к чьим-то преимуществам, успеху, благосостоянию и т. д. 2. Желание обладать преимуществами, имеющимися у кого-то». В том же словаре дается поясняющее дополнение: «Завидовать — ощущать досаду из-за того, что кто-то другой владеет тем, чем человек сам хотел бы владеть, или достиг чего-то, чего он сам хотел бы достичь».

Это определение включает в себя многочисленные эмоциональные реакции, порожденные различными мотивами. В определенном смысле второе определение противоречит первому и более невинно по сути.

Например, если бедняк испытывает мгновенную вспышку зависти к богатству другого, это чувство может представлять собой не более чем моментальную конкретизацию желания стать богатым; оно не направлено против конкретного человека и имеет отношение не к нему, а только к богатству. Его можно выразить следующим образом: «Мне хотелось бы иметь такой же доход (дом, машину, шубу), как у него». Это чувство может послужить человеку дополнительным стимулом для усилий по улучшению своего финансового положения.

Хуже, если чувство отражает личную неприязнь и может быть описано как: «Я хочу костюм, как у этого человека». В результате жизнь того, кто испытывает такие чувства, становится «вторичной», он живет не по средствам, отчаянно пытаясь «ни в чем не уступать Джонсам».

Еще хуже, если подобное чувство формулируется в словах: «Я хочу машину (шубу, бриллиантовые запонки, предприятие) этого человека». Результат оказывается криминальным.

Но те, кто испытывает вышеописанные чувства, — все же люди, пусть с разной степенью нехватки морали, по сравнению с нечеловеческим существом, которое чувствует следующее: «Я ненавижу этого человека, потому что он богат, а я нет».

Зависть является частью того, что чувствует такое существо, но не более чем поверхностной, не слишком серьезной частью; ее можно сравнить с верхушкой айсберга, представляющей собой всего лишь обычный лед, тогда как подводная часть состоит из гниющей живой массы. В этом случае зависть не слишком серьезна, потому что она как будто отражает нормальное человеческое желание обладания материальными ценностями. Но внутри, в глубине, у этого существа нет такого желания: оно не хочет быть богатым, оно хочет, чтобы другой был бедным.

Это особенно ясно видно в куда более опасных случаях ненависти, замаскированной под зависть, к тем, кто обладает личными ценными качествами и добродетелями: ненависти к человеку за то, что он красив, умен, успешен, честен или счастлив. В этом случае существо не желает и не пытается как-то улучшить свой внешний вид, развивать или использовать ум, бороться за успех, вести себя честно или быть счастливым (ничто не может сделать его счастливым). Оно знает, что, если его жертва будет изуродована, потеряет рассудок, потерпит неудачу, совершит нечто постыдное или испытает личную драму, ее преимущества не достанутся ему. Оно не желает обладать преимуществами: оно желает их уничтожить.

«Они не хотят владеть вашим состоянием — хотят, чтобы вы его лишились. Они не хотят преуспеть — хотят, чтобы вы потерпели неудачу. Они не хотят жить — хотят, чтобы вы умерли; не желают ничего, они ненавидят существование и спасаются бегством»[6].

Это существо есть абсолютное зло, поскольку оно понимает, что такое ценности, и способно распознать их в людях. Если бы оно было просто лишено морали, оно было бы безразличным; оно не могло бы отличить добродетель от порока. Но оно умеет различать — и главным признаком его извращенности является то, что при распознавании его раз умом чего-то ценного включается эмоциональный механизм ненависти, а не любви, мечты или восхищения.

Задумайтесь о глубинном смысле такого отношения. Ценности — это то, что человек старается обрести и/ или сохранить. Ценности необходимы для выживания человека, более того — для выживания любого организма. Жизнь — это деятельность по самоподдержанию и самопостроению, и стремление к обладанию ценностями — обязательное условие сохранения жизни. Посколь ку природа не обеспечила человека автоматическим знанием о системе ценностей, которая ему необходима, существует различие между системой, которую человек принимает, и целями, которые он преследует. Но возьмите абстрактную «ценность» отдельно от конкретного содержания любой системы и спросите себя: какова природа существа, у которого вид чего-то ценного пробуждает ненависть и стремление к уничтожению? Такое существо — убийца, не физический, а метафизический — это не враг ваших ценностей, а враг всех ценностей, враг всего, что позволяет человеку выжить, враг жизни как таковой и всего живого.

Общность ценностей необходима для любых успешных взаимоотношений между живыми существами. Если вы дрессируете животное, вы не должны бить его каждый раз, когда оно вас послушалось. Если вы воспитываете ребенка, вы не должны наказывать его, когда он ведет себя правильно. Какие взаимоотношения могут быть у вас с ненавидящим существом и что оно может привнести в социальные отношения? Если вы боретесь за существование и обнаруживаете, что ваш успех приносит вам не одобрение и оценку ваших усилий, а ненависть со стороны других людей, то что станет с вашей доброй волей? Сможете ли вы относиться к этим людям по-доброму?

Самая страшная опасность во всем этом — это человеческая неспособность или, хуже того, нежелание окончательно идентифицировать проблему.

Как бы ни были злы ненавидящие, есть зло еще худшее: те, кто пытается как-то их умилостивить.

Понятно, что человек может стремиться скрыть свои грехи от глаз тех, чье мнение он уважает. Но есть люди, которые прячут свои добродетели от глаз чудовищ. Есть люди, которые извиняются за собственные достижения, скрывают собственные ценные качества, чтобы доставить удовольствие тем, о чьей глупости, извращенности, испорченности и злобе им прекрасно известно. Подобострастные попытки польстить тщеславию какой-то вышестоящей персоны ради определенных практических целей — достаточно мерзкое явление. Однако угодничество по отношению к тому, кто явно ниже — особенно в том, что касается обладания конкретным ценным качеством, — это настолько позорное предательство собственных ценностей, что тот, кто его совершает, не может сохранить ничего — ни в интеллектуальном, ни в моральном плане.

Если человек пытается копировать тех, кем он восхищается, приписывая себе те добродетели, которыми на самом деле не обладает, это бессмысленно, но по-человечески понятно, если и не оправданно. Но намеренно приписывать себе грехи, слабости, недостатки, уродства? Намеренно унижать свою душу и достоинство? Ограничивать свои таланты, свой интеллект?

Вот лишь одно из социальных последствий такого отношения: подобные льстецы никогда не откажутся присоединиться к любому призыву к милосердию и снисхождению, но они никогда не будут выступать за справедливость.

Трусость — унизительное внутреннее состояние для человека, поэтому перед лицом реальной опасности он старается его преодолеть. Льстецы же выбирают трусость и там, где никакой опасности не существует. Жить в страхе — настолько недостойное состояние, что люди гибнут на баррикадах, отвергая тиранию власть имущих. Но тот, кто угождает ненавистникам, сам решает жить в хроническом бессильном страхе. Люди умирают в пыточных застенках, на демонстрациях, в концентрационных лагерях, под выстрелами карателей, лишь бы не отказываться от своих убеждений. Льстец и угодник готов отказаться от убеждений из страха перед неудовольствием первого попавшегося подонка. Люди отказываются продавать душу за успех, деньги, власть, даже за собственную жизнь. Льстец не продает душу: он отдает ее задаром, ничего не получая взамен. Обычное его рассуждение таково: «Я не хочу, чтобы меня не любили». Кто? Те, кого он сам не любит, презирает и порицает.

Позвольте привести несколько примеров. Некий интеллектуал, набирающий новых членов Mensa — международного общества, членами которого могут быть только очень умные люди, которых отбирают по результатам тестов на коэффициент интеллекта, — в одном интервью выразился следующим образом:

«Интеллект не слишком ценится среди людей. Вне своего общества мы должны быть очень осторожны, чтобы не победить в споре и не потерять из-за этого друга. Только в Mensa мы можем быть собой, и это большое облегчение» (The New York Times, 11 сентября 1966 года).

Значит, друг важнее истины? Какой же это друг? Ведь он ненавидит вас за то, что вы правы.

У профессора, главы факультета одного крупного университета, был любимый ученик, который хотел стать преподавателем. Профессор проверял его знания и считал очень интеллектуально одаренным. В личной беседе с родителями студента он очень высоко отзывался о нем и сказал: «В его будущем существует только одна опасность: он будет настолько хорошим преподавателем, что остальные сотрудники будут его ненавидеть». Когда молодой человек получил степень, профессор не предложил ему работу, хотя мог это сделать.

Широко распространено мнение, что умная девушка должна скрывать свой интеллект, чтобы иметь успех у мужчин и выйти замуж. Как же она будет относиться к такому мужу? Ответа нет.

В старом фильме о студентах юноша просит девушку помочь ему получить хорошие оценки фактически криминальным способом (требовалось украсть задания из кабинета профессора). Когда она отказалась это проделать, юноша насмешливо спросил: «Ты что, такая правильная?» — «Нет, нет, — поспешно и извиняющимся тоном ответила девушка. — Просто понимаешь, я выросла в маленьком городке».

Не стоит путать угодничество с тактом или благородством. Угодничество — не внимание к чувствам других, а внимание и подстройка под несправедливые, иррациональные и злые чувства других. Это политика исключения чьих-то эмоций из сферы справедливой оценки и готовности пожертвовать кем-то невинным и добрым ради зла, которое несут в себе такие эмоции.

Такт — это внимательное отношение к другим в разумных пределах. Тактичный человек не будет кичиться своим успехом перед лицом тех, кому не повезло, кто пережил утрату или несчастье, не потому, что он будет подозревать их в зависти, а потому, что понимает, что такой контраст только оживит и усугубит их боль. Он не будет в чьем-то присутствии выставлять напоказ свои добродетели: он принимает как должное, что люди и так должны их замечать. Как правило, успешный человек не щеголяет своими успехами ни среди равных, ни среди тех, кто ниже или выше его; он не оценивает себя — и других — по сравнительному стандарту. Его позиция не: «Я лучше, чем ты», а: «Я хорош».

Если, однако, он сталкивается с завистливым ненавистником, который начинает выражать свою злобу, пытаясь игнорировать, отрицать или опорочить его достижения, он заявляет о них с заслуженной гордостью. На стандартный вопрос всех ненавистников: «Что ты о себе возомнил?» — он отвечает честно.

Громче всех кричит не о собственных преимуществах и достижениях как таковых, а о том, что он выше других, человек, который в действительности является претенциозной, хвастливой и наглой посредственностью. Он руководствуется исключительно сравнительным стандартом, у него нет подлинных ценностей и есть желание принижать других. Достойный человек, естественно, не любит таких хвастунов, у завистника же к ним совсем иное отношение: он видит в выскочке родственную душу.

Оскорбительное самовосхваление и самоуничижительная лесть на самом деле не являются противоположностями. Как и в любых человеческих взаимоотношениях, руководством к правильному поведению должны быть объективность и справедливость. Но не этому учили и продолжают учить людей.

«Думай своей головой — но не позволяй никому об этом узнать. Ставь высокие цели — но не признавайся в этом. Будь честным — но не выставляй этого напоказ. Будь успешным — но скрывай свой успех. Будь великим — но веди себя мелко. Будь счастлив — и да храни тебя Господь, если тебе это удастся». Вот какие моральные установки мы усваиваем из той культурной атмосферы, в которой растем: так же, как это делали люди на протяжении всей истории.

Угодничество злу — неизвестному, неопределимому, непонятному злу — было подводным течением культурного потока во все исторические эпохи. В примитивных культурах (и даже в античной Греции) это угодничество принимало форму веры в то, что богам неугодно человеческое счастье или успех, потому что это — прерогатива самих богов. Отсюда суеверный страх признавать собственную удачу: как, например, ритуал, при котором родители плачут над своим новорожденным сыном, причитая, что он жалкий, уродливый, никчемный, из страха перед демоном, который может нанести ему вред. Обратите внимание на противоречие: зачем пытаться обмануть всемогущего демона, который сам может распознать истинные качества ребенка? Смысл ритуала, таким образом, не: «Не дайте ему узнать, что ребенок хорош», а:

«Не дайте ему узнать, что вы это знаете и вы счастливы!»

Люди создают богов — и демонов — по своему образу и подобию; как правило, мистические фантазии служат для объяснения явлений, которым люди не могут найти объяснения. Люди не выдумали бы богов, которые настолько злобны, что желают им хронических страданий, и не стали бы верить в них, если бы не чувствовали повсюду вокруг присутствие непонятной злой воли, направленной исключительно на их личное счастье.

Неужели ненавистников добра так много? Нет. На самом деле в любой эпохе и культуре их жалкое меньшинство. Распространяет это зло тот, кому это выгодно.

Это люди, которым выгодно психологическое разрушение человечества и которые пробивают себе путь к положению моральноинтеллектуальных лидеров. Они предоставляют ненавистникам неограниченные возможности для рационализации, обмана, оправдания и маскировки, в том числе и способы выдачи грехов за добродетели. Они оговаривают, смущают и разоружают жертв. Их интересует власть. Им нужна любая система мышления или веры, направленная на уничижение человека.

Задумайтесь о смысле некоторых древнейших легенд человечества.

За что были наказаны вавилоняне? За то, что вознамерились построить башню до неба.

Почему погиб Фаэтон? Потому что пытался управлять солнечной колесницей.

Почему разбился Икар? Потому что захотел полететь.

Почему Арахну превратили в паука? Потому что она вызвала богиню на соревнование в искусстве ткачества и выиграла его.

«Не надейся — не рискуй — не возвышайся — амбиции саморазрушительны» — веками звучит один и тот же припев — во все эпохи, вплоть до голливудских фильмов, где юноша, пытающийся пробиться в большом городе, обретает богатство, но не счастье, а провинциальный паренек, сидящий на своем месте, завоевывает любовь соседской девчонки, отказавшейся от соблазнов роскошной жизни.

Существует и всегда существовало огромное множество доказательств того, что проклятие подавляющего большинства людей — не амбиции и смелость, а пассивность, тупость и страх.

К концу Второй мировой войны в газетах появились следующие сообщения: когда русские войска двигались на запад и занимали иностранные города, советское командование автоматически приговаривало к расстрелу всех граждан, у кого был банковский счет хотя бы в 100 долларов или имелось высшее образование; остальные покорялись. Это физическое выражение духовной политики морально-интеллектуальных лидеров человечества: уничтожить верхушку, а остальные сами сдадутся.

Как политическому диктатору необходимы бандиты с особыми убеждениями для претворения в жизнь его приказов, так и интеллектуальные работники нужны ему для поддержания власти. Эти бандиты — ненавистники добра; их особые убеждения — альтруистическая мораль.

Совершенно очевидно — исторически, философски и психологически, — что альтруизм — это неисчерпаемый источник оправдания самых злых мотивов, самых антигуманных действий и самых отвратительных эмоций. Несложно уловить смысл идеи о том, что всем хорошим нужно жертвовать, и понять, что невнятное обвинение в «эгоизме» — скрытое проклятие для всего живого.

Но нужно учесть один важный феномен: ненавистники и завистники — самые громкие провозвестники альтруизма — невосприимчивы к альтруистским критериям добра. Их тщеславие — которое мгновенно вспыхивает гневом при любом намеке на чье-то истинное превосходство — никак не реагирует на поступки святых или героев альтруизма, превосходство которых они открыто провозглашают. Никто не завидует Альберту Швейцеру. А кому завидуют? Людям умным, способным, успешным и независимым.

Если кто-нибудь когда-нибудь верил (или пытался поверить) в то, что мотивом альтруизма служит сострадание, что его цель — в облегчении человеческих страданий и искоренении нищеты, то состояние сегодняшней цивилизации полностью лишает такой самообман опоры. Сегодня альтруизм идет в атаку, срывая покровы обоснований и оправданий.

Альтруистов больше не заботят материальные ценности и даже их «перераспределение», важно лишь их уничтожение — и то в качестве средства для достижения цели. Их дикая ярость направлена на уничтожение разума — способностей, амбиций, мышления, упорства, справедливости; на уничтожение любого вида морали; на уничтожение ценностей как таковых.

Последний фиговый листок академического притворства — ярлык, которым маскируют это движение: эгалитарность. На самом деле это не маскировка, а полное раскрытие карт.

Эгалитарность означает веру в равенство всех людей. Если принимать слово «равенство» в серьезном или разумном смысле, крестовый поход за эту веру начался около века назад или даже раньше: Соединенные Штаты Америки превратили ее в анахронизм, создав систему, основанную на принципе личных прав. «Равенство» в гуманитарном контексте — это политический термин: он означает равенство перед законом, равенство в фундаментальных, неотчуждаемых правах, которыми каждый человек наделен от рождения в качестве человеческого существа и которые не могут быть отменены или ограничены любыми созданными человеком институтами, такими как наследственные дворянские титулы или разделение людей на касты. С появлением капитализма кастовая система была разрушена, в том числе институты аристократии, рабства или крепостничества.

Но не этот смысл вкладывают в понятие «равенство» альтруисты.

Они превратили это слово в антиидею, используя его для обозначения не политического, а метафизического равенства — равенства личных свойств и качеств, независимо от природных задатков или личного выбора, деятельности и характера. Они намерены бороться не с созданными человеком институтами, а с природой, то есть с реальностью, с помощью институтов, созданных человеком.

Поскольку природа наделяет не всех людей в равной степени красотой или умом, а свойство свободной воли позволяет человеку делать собственный выбор, сторонники эгалитарности пытаются запретить «несправедливость» природы и свободного выбора и установить фактическое — отрицающее факты — общее равенство. Так как Закон самоидентичности не поддается влиянию, они стараются отменить Закон причин и следствий. Так как личные качества или способности невозможно «перераспределить», они стараются лишить людей того, что из них следует, — наград, преимуществ, достижений.

Они ищут не равенства перед законом, а неравенства: построения перевернутой общественной пирамиды, верхушку которой занимает новая аристократия — аристократия отсутствия ценностей.

Рассмотрим природу различных методов, которыми эта цель может быть достигнута.

Так как равная плата за разное качество и количество деятельности — слишком явная несправедливость, сторонники эгалитарности решают проблему путем запрещения неравноценной деятельности. (Вспомните политику многих профессиональных союзов.)

Так как есть люди, способные достигнуть большего в более короткие сроки, чем остальные, приверженцы эгалитарности отвергают идею «ценности» сотрудника в качестве основы для продвижения и заменяют ее идеей «старшинства». (Вспомните о положении дел на современных железных дорогах.)

Так как экспроприация богатства — политика, которая уже была несколько дискредитирована, эгалитаристы накладывают ограничения на использование богатства и постоянно ужесточают эти ограничения, таким образом делая богатство бесполезным. Это «нечестно», кричат они, что только богатые могут получить наилучшее медицинское обслуживание, или наилучшее образование, или наилучшее жилье, или любые вещи ограниченной доступности, которые должны распределяться, а не быть предметом конкуренции, и т. д. и т. п. (Посмотрите на любую редакционную статью в любой газете.)

Так как есть женщины красивые и некрасивые, эгалитаристы борются за запрещение конкурсов красоты и телерекламы, в которой снимаются прелестные модели. (Вспомните движение за женское равноправие.)

Так как некоторые ученики умнее и прилежнее других, эгалитаристы запрещают систему отметок, основанную на объективной оценке успехов ученика, и заменяют ее системой оценок «по кривой», основанной на сравнительном стандарте: набор оценок от отличных до неудовлетворительных дается каждому классу, независимо от личных успехов учеников, и отметки «распределяются» на основе успехов класса в целом. Таким образом, ученик может получить за одну и ту же работу пятерку или двойку, в зависимости от того, находится ли он в классе тупиц или гениев. Нет лучшего способа сформировать в юном человеке заинтересованность в отсталости других учеников и страх и ненависть к их успехам. (Вспомните о состоянии современного образования.)

Задумайтесь о том, что все эти методы не дают худшим тех добродетелей, которые присущи лучшим, а просто приносят тем, у кого эти добродетели есть, разочарование и нежелание их проявлять. И каков в этом случае общий множитель и главная идея всех этих методов? Ненависть к добру за то, что оно является добром.

Но все это старые примеры идеи, которая, будучи однажды внедрена в культуру, растет в геометрической прогрессии, двигая ненавистников вперед и создавая новых там, где их никогда не существовало ранее.

Война между группами влияния — неизбежный результат смешанной экономики, которая следует ее философским курсом: эта война начинается между экономическими группами и ведет к всплеску антиинтеллектуальной, антиидеологической борьбы. Для новой группы влияния сегодня отправной точкой может стать все что угодно, главное, чтобы это была чья-то слабость.

Слабость любого рода — интеллектуальная, моральная, финансовая или количественная — это сегодняшний ценностный стандарт, критерий прав и почва для привилегий. Требование законодательно утвержденного неравноправия сегодня звучит открыто и воинственно, а право на двойные стандарты провозглашается с сознанием полной справедливости такого требования.

Так как количественное превосходство имеет определенную ценность, по крайней мере в сфере практической политики, те же самые коллективисты, которые когда-то выдвинули мерзкую доктрину неограниченной власти большинства, теперь отказывают большинству — в любом вопросе — в специальных привилегиях, которые передаются любой группе, которая заявляет о себе как о меньшинстве.

Расизм — это самая дурная и примитивная форма коллективизма. Сегодня расизм считается преступлением, если практикуется большинством, но неотчуждаемым правом, если его практикует меньшинство. Идея о том, что какая-то культура стоит выше других только потому, что представляет собой традиции предков, считается шовинизмом, если ее придерживается большинство, но «этнической» гордостью, если об этом заявляет меньшинство. Нежелание перемен и прогресса рассматривается как реакционность, если его проявляет большинство, но возвращение в балканскую деревню, индейский типи или джунгли приветствуется всеми, если к этому призывает меньшинство.

«Толерантность» и «понимание» считаются односторонними добродетелями. Нам говорят, что обязанность всех — то есть большинства — по отношению к любому меньшинству состоит в том, чтобы быть терпимыми и понимать ценности и обычаи этого меньшинства. А в это время само меньшинство заявляет о том, что его душа недоступна пониманию других, что оно не собирается принимать ничего из ценностей, обычаев или культуры большинства и будет продолжать выкрикивать расистские эпитеты ( или делать что-нибудь похуже) ему в лицо.

Никто больше не может делать вид, что цель такой политики — в искоренении расизма, особенно если задуматься о том, что реальными жертвами оказываются лучшие члены этих привилегированных меньшинств. Уважающие себя мелкие домовладельцы и хозяева магазинов являются незащищенными жертвами каждого расового бунта. Лидеры-эгалитаристы любого меньшинства ожидают от его членов, что они будут пассивным стадом, молящим о помощи (что является необходимым условием для контроля группы влияния). Те, кто не обращает внимания на угрозы и пытается пробиться собственными силами, считаются предателями. Предателями чего? Предателями коллектива, основанного на физиологической общности (расовом признаке), предателями некомпетентности, нежелания что-либо делать, тупости или симуляции остальных. Если выдающийся человек отличается черным цветом кожи, он подвергается нападкам, как Дядя Том из известного романа. Но статус привилегированного меньшинства не ограничивается чернокожими, он простирается на все расовые меньшинства — при одном условии.

Этим условием, имеющим для эгалитаристов огромную глубину и значимость, является примитивный характер традиций данного меньшинства, то есть его культурная слабость.

От нас требуют изучать, принимать и уважать именно примитивные культуры — любые, кроме нашей собственной. Глиняный горшок, форма которого остается неизменной из поколения в поколение, представляется нам достижением, а пластмассовая чашка — нет. Медвежья шкура — это достижение, искусственный мех — нет. Воловья упряжка — достижение, самолет — нет. Травяная настойка и змеиный жир — это достижения, а кардиохирургия — нет. Стонхендж — достижение, а Empire State Building — нет. Черная магия — достижение, «Органон» Аристотеля — нет.

Почему западная цивилизация должна восхищаться примитивными культурами? Потому что в них нечем восхищаться. Почему примитивного человека заставляют игнорировать достижения западной цивилизации? Потому что они действительно восхитительны. Почему самовыражение гения оказывается подавленным и игнорируемым? Потому что ему есть что выражать.

«Оказывается, капиталистические Соединенные Штаты должны оправдываться за свои небоскребы, автомобили, водопровод и за своих улыбающихся, уверенных, не замученных, не ободранных живьем и не съеденных граждан перед мусульманами, буддистами и каннибалами!.. Люди ненавидят Соединенные Штаты Америки не за их недостатки, а за их достоинства, не за их слабости, а за их достижения, не за их ошибки, а за их успехи — за их великолепные, блестящие, дающие жизнь успехи» («Уничтожение капитализма» (The Obliteration of Capitalism), The Objectivist Newsletter, октябрь 1965 года).

Если существует такая вещь, как страсть к равенству, то тем, у кого она присутствует, должно быть очевидно, что достичь такого равенства можно лишь двумя способами: подняв всех людей на вершину или опустив эту вершину. Первый метод невозможен, потому что положение и действия человека определяются его свободной волей; однако ближе всего к нему подошли в Соединенных Штатах при капитализме, который защищал свободу и стимулы для достижений каждого человека, согласно его способностям и амбициям, таким образом поднимая интеллектуальный, моральный и экономический уровень всего общества. Второй метод невозможен потому, что если все человечество опустить до уровня его наименее способных членов, то оно попросту не выживет (а наилучшие его члены и не согласятся выживать на таких условиях). Однако альтруисты-эгалитаристы пытаются провести в жизнь именно второй метод. Чем больше свидетельств последствий их политики, то есть чем больше в мире страданий, несправедливости, неравенства, тем отчаяннее они пытаются ей следовать. Это говорит о том, что не существует такой вещи, как добровольная страсть к равенству, и заявления об этом служат прикрытием страстной ненависти к добру.

Чтобы понять значение и мотивы эгалитарности, попробуйте распространить этот подход на сферу медицины. Допустим, врача вызывают к человеку со сломанной ногой, а он, вместо того чтобы заняться лечением травмы, ломает ноги еще десяти человекам, объясняя, что благодаря этому пациент будет чувствовать себя лучше; когда все эти люди окажутся инвалидами на всю жизнь, врач станет требовать принятия закона о том, что все должны ходить на костылях, чтобы инвалиды чувствовали себя лучше и «несправедливость» природы была бы устранена.

Если это кажется вам немыслимым, то как такие идеи признаются нравственными сегодня? Однако мотивация подобного рода — ненависть к здоровым за их здоровье, то есть к добру за добро, — руководящая идея современной культуры.

Рассмотрим некоторые примеры, которые вскрываются повсюду вокруг нас, как нарывы какой-то скрытой болезни.

Деятели эгалитарного образования отклонили план открытия детского центра Монтессори для детей из неблагополучных семей, потому что «испугались, что после посещения центра Монтессори дети из неблагополучных семей попадут в обычный детский сад или школу с преимуществом по отношению к остальным». И что же двигало этими деятелями — желание улучшить жизнь бедным детям или желание опустить всех до одного уровня?

Знаменитый экономист предложил ввести налог на персональные способности, предположив, что «скромным первым шагом может стать специальный налог, который должны будут платить люди, получавшие высокие отметки при обучении». Чем это чревато для талантливых, целеустремленных молодых людей, которым с трудом хватало средств на жизнь во время обучения? Будут ли они способны платить налог на привилегию использования собственного интеллекта? Кто — богатые или бедные — захочет в таких условиях пользоваться своими способностями? Неужели такой шаг, обрекающий лучших людей на пожизненное сокрытие своего интеллекта, как постыдной тайны, продиктован любовью?

Сострадание ли двигало известным социальным работником, который много лет назад посетил Советскую Россию, когда он писал: «Приятно было видеть, что все люди на улицах одинаково одеты»? И сострадание ли движет теми, кто сетует на существование трущоб в городах США, однако ничего не говорит о своих симпатиях к советской системе, которая превратила целую страну в сплошные гигантские трущобы, где нормальная жизнь является уделом лишь крошечной правящей элиты, а все остальные прозябают в кошмарном кровавом отстойнике?

Спросите себя, каковы мотивы в следующем примере. Профессор спросил у группы студентов, какую из двух систем они бы предпочли: систему неравного распределения заработной платы или систему, при которой зарплата всех будет равной, при этом ниже, чем самая маленькая при неравной системе? За исключением одного студента, вся группа проголосовала за систему равных зарплат (за которую был и сам профессор).

А вот пример из политики: вспомните чопорное ханжество любого местного агитатора, который повторяет ритуальную формулу о защите «нищих, черных и юных». Почему именно их? Потому что они (как принято считать) слабы. А кем являются остальные граждане и кто будет защищать их интересы? Неизвестно. Смысл не в том, что упомянутым группам граждан противопоставляются «богатые, белые и старые». Смысл в том, что противопоставление здесь может быть только одного рода, вне зависимости от возраста, пола, религии, цвета кожи или экономического статуса: знания и интеллект противопоставлены невежеству.

На рубеже XX века, когда идея социализма приобретала своих сторонников, считалось, что компетентные люди должны быть порабощены с целью поднятия остального человечества до их уровня и уравнивания материальных преимуществ. Хотя и такое убеждение — явное зло, однако его сторонники были все же лучше, чем современные эгалитаристы: подобно тому как человек, убивающий ради грабежа, все же лучше, чем тот, кто убивает просто ради развлечения. Сегодня история социалистических государств демонстрирует непрактичность порабощения человеческого разума — и поднимает на поверхность ранее глубоко скрытые мотивы. Сегодняшние защитники «равенства» не пытаются делать вид, что хотят улучшить долю бедняков; они хотят не использовать для этого самых умных и профессиональных людей, а уничтожить их.

Если кто-то сомневается в возможности существования таких мотивов, все сомнения должен разрешить экологический крестовый поход.

Сегодня величайший благодетель человечества — технология — объявляется его врагом, Соединенные Штаты проклинают не за эксплуатацию народных масс, а исключительно за их материальное благополучие, злодеем выступает не делец с Уолл-стрит, а американский рабочий, чье единственное преступление — обладание телевизором. Сегодня принято ненавидеть не богатых, а средний класс (то есть самую лучшую, самую знающую, самую целеустремленную, самой продуктивную группу в любом обществе, группу людей, которые сами всего добились), а бедными считать не нищих, а относительно бедных. Сегодня автомобиль подвергается нападкам как общественное зло, шоссейные дороги объявляются надругательством над дикой природой, немощная молодежь обоих полов со стеклянными глазами завывает о вреде технических приспособлений и требует, чтобы люди отдавали свою жизнь ручному труду и сбору мусора, а так называемые ученые искажают, подделывают или замалчивают научные факты с целью посеять среди невежественных панику по поводу всепланетных опасностей вроде присутствия ртути в тунце. Сегодня интеллектуальные лидеры заявляют, что труд — это старинный предрассудок, что амбиции нужно заменить беспорядочными развлечениями и что стандарты жизни должны быть снижены, а толпы современных варваров мешают постройке электростанций и готовы ввергнуть Нью-Йорк в катастрофу из-за перегрузки электросетей. Так не пора ли понять, что мы имеем дело не с защитниками человечества, а с убийцами?

Культурные движения часто производят карикатуры на самих себя, подчеркивая сущность современной культуры. Одна из таких карикатур — хиппи. Эти экологические крестоносцы, которые загрязнили бы любой источник, зайдя в него, — есть физическое воплощение духа сегодняшней культуры. Об их мотивах можно говорить долго, но подумайте хотя бы о смысле их внешнего вида. Назначение показного намеренного уродства и телесной грязи — в оскорблении окружающих (одновременно с взыванием к жалости), в отрицании, вызове, введении в искушение тех, у кого есть хотя бы какие-то ценности.

Но хиппи — это еще не все. Их превзошла самая карикатурная из всех карикатур — Движение за права женщин.

Подобно эгалитаристам, которые выезжают на имидже борцов за политическое равноправие, в то же самое время стремясь к противоположному, феминистки пытаются выехать на достижениях тех женщин, которые боролись за права личности против власти государства, и стремятся получить особые привилегии с помощью той же самой государственной власти.

Крича о том, что борются с предрассудками, касающимися женщин в обществе, они повсеместно — на каждом углу и каждом телеэкране — представляют обществу свидетельства предрассудков, свойственных самому отъявленному женоненавистнику.

Американские женщины — самые привилегированные женщины на земле: они контролируют богатство Соединенных Штатов, унаследованное от отцов и мужей, которые раньше срока отправились на тот свет, угробив себя непосильным трудом в попытках обеспечить все удобства для играющих в бридж и попивающих коктейли дамочек, мало что дававших им взамен. Феминистки заявляют, что они должны отдавать еще меньше, и требуют, чтобы женщины перестали готовить своим мужьям еду. Они пишут на своих плакатах: «Умори крысу голодом!» (Что же будет есть кошка после того, как все крысы перемрут? Неизвестно.) Идея о том, что место женщины — домашний очаг, — это древнее, примитивное зло, поддерживаемое и сохраняемое женщинами в той же степени (если не в большей), что и мужчинами. Агрессивная, озлобленная, уверенная в своей правоте и завистливая домохозяйка — злейший враг женщины, делающей карьеру. Феминистки играют на этой агрессии, озлобленности, уверенности и зависти и направляют их против мужчин. (Однако это развенчивает по крайней мере один мужской стереотип относительно женщин: их считают подобными кошкам, но ни одна кошка не способна на такую жестокость, которую демонстрируют эти дамы.)

Нет другого такого места на земле, где женщине предоставляется столько возможностей, сколько в Соединенных Штатах, и где так много женщин делают успешную карьеру. Феминистки заявляют, что успех не должен достигаться своими усилиями, а должен быть гарантирован изначально. Должно быть законодательно закреплено, заявляют они, чтобы женщин принимали на любую работу, в любой клуб и на любую руководящую должность, которую они выберут, и пусть работодатель попробует доказать в суде, что он не позволил женщине продвинуться по службе потому, что она дура, а не потому, что она женщина.

Действительно существуют мужчины, которые боятся умных и амбициозных женщин. Феминистки хотят искоренить подобные чувства, утверждая, что значение имеют не интеллект и способности, а исключительно половая принадлежность.

Есть мужчины, которые считают женщин иррациональными, нелогичными, непонятливыми, слишком эмоциональными и ненадежными. Феминистки хотят опровергнуть это при помощи неряшливых безумных женских толп, марширующих по улицам, крича снова и снова одни и те же короткие лозунги с тупой монотонностью варварского ритуала и обидой испорченного ребенка.

Борясь с мужской властью, феминистки протестуют против отношения к женщине как к «сексуальному объекту» — причем тем, кто кричит громче всех, явно бояться нечего.

Провозглашая женскую независимость от мужчин и равенство с ними, феминистки требуют освобождения от ответственности за любую сексуальную жизнь, которую захочет вести женщина, и перекладывания этой ответственности на других: они требуют бесплатных абортов и детских садов. А кто будет платить за все это? Правильно, мужчины.

Сексуальные взгляды, пропагандируемые феминистками, настолько нелепы, что обсуждать их просто невозможно — по крайней мере для меня. Рассматривать мужчину как врага, а женщину — как смесь матриарха с портовым грузчиком, заменить классовую борьбу половой борьбой, притянуть половые вопросы к политике в качестве инструмента для групповой борьбы за власть, провозглашать духовное единство с лесбиянками и клясться в вечной ненависти к мужчинам — все это настолько мерзкий набор убеждений, что точный комментарий потребовал бы такой лексики, какую мне бы не хотелось видеть в печати.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.