§ 3. Установление значения исторических данных

§ 3. Установление значения исторических данных

Прежде чем из документальных свидетельств может быть получена какая-либо информация о прошлом, требуется точно установить, что именно утверждается в конкретном свидетельстве. Для этой задачи требуется достаточное количество специальных методов, однако все они вполне понятны. Проиллюстрируем их на классическом примере.

1. К началу XIX века было утеряно все, что было когда-либо известно о египетских иероглифических знаках. Солдаты Наполеона случайно нашли Розеттский камень, плиту из черного базальта, на которой были описаны некоторые события второго столетия до н. э. на древнеегипетском и греческом языках. Но камень хранил свой секрет до тех пор, пока в 1822 году Шамполиону не удалось расшифровать египетский текст при помощи сопутствующего греческого эквивалента. Мы могли бы рассмотреть его метод, однако будет гораздо проще, если мы проследим за шагами его аргумента в ином контексте. К счастью, способ, с помощью которого была расшифрована криптограмма в рассказе По «Золотой жук», очень похож на метод, использованный Шамполионом.

В рассказе По Легран обнаружил пергамент, на котором под нарисованным черепом были изображены знаки, а надпись была «подписана» изображением козленка. Легран сформулировал гипотезу о том, что код был написан известным пиратом капитаном Киддом (Kidd) и что изображение козленка (kid) в конце надписи обозначало его подпись. Однако в таком случае, продолжал Легран, письмо должно быть написано по-английски, ибо ни в одном другом языке нельзя было так сыграть словами. На основании предположения о том, что код был написан по-английски, Легран посчитал частоту, с которой появлялись одни и те же знаки, и обнаружил, что знак «8» встречался 33 раза, точка с запятой – 26 раз и т. д. Статистические исследования английского языка показывали, что наиболее часто употребляющаяся буква – это «е», а самое часто употребляемое слово – это «the». На данном основании Легран предположил, что «8» обозначало «е», и он также обнаружил в коде комбинации из трех знаков, заканчивающихся знаком «8», и что они встречались чаще остальных. Исходя из этого, он решил рассматривать «;48» как слово «the», и тогда точка с запятой обозначала «t», «4» – «t», а «8» – «е».

Установив перевод одного слова, Легран смог установить начало и конец для других слов. Ему это удалось путем успешной подстановки букв алфавита на место все еще неизвестных знаков, с тем чтобы получались английские слова, которые, сочетаясь вместе, были бы осмысленными. Например, при подстановке букв вместо известных символов и точек вместо неизвестных он нашел выражение «thetreethr… hthe». Эту фразу он разбил на слова и получил «the tree thr… h the», что явно указывало на недостающее слово «through» и давало ему буквенные эквиваленты еще для трех новых символов. Таким способом Легран обнаружил десять наиболее часто встречающихся букв, после чего остальные буквы уже было легко узнать по контексту в свете предположения о том, что слова были написаны по-английски.

Рассмотрим часть данного аргумента. К примеру, буква «е» была обнаружена следующим образом: в любом английском тексте средней длины «е» встречается чаще, чем любая другая буква. В данном послании, предположительно написанном по-английски, знак «8» встречается чаще, чем любой другой. Следовательно, вероятно, знак «8» стоит вместо буквы «е». Читателю следует переформулировать данный аргумент и убедить себя в том, что формально он не является обоснованным. Далее рассмотрим, каким образом была установлена буква «r». Это было сделано при рассмотрении последовательности «t.eeth». Исследование известных английских слов убедило Леграна в том, что такая последовательность никогда не смогла бы сформировать какого-либо английского слова, и он заключил, что последние две буквы «th» должны быть началом нового слова; при этом «t. ее» указывало на слово «tree». Использовался следующий аргумент: ни одно английское слово не может быть получено путем подстановки какой-либо буквы вместо точки в «t. eeth»; однако этот документ написан по-английски; следовательно, «t. eeth» не образует единого английского слова. Более того, если «t. ее» является словом, то подстановка какой-либо буквы вместо точки даст в результате английское слово; подстановка буквы «r» вместо точки дает английское слово; следовательно, вероятно, что знак «(», на место которого была поставлена точка, представляет букву «r».

Таким образом, предполагая, что код написан на английском языке и что последовательность слов должна быть понятной, Легран расшифровал его с помощью разумных догадок и постепенного осознания структуры криптограммы. Использованные им гипотезы подтверждались в той мере, в какой они объясняли особенности шифра (относительную частоту появления различных символов и т. д.). Гипотезы получили еще большее подтверждение, когда сокровище, о котором говорилось в расшифровке Леграна, действительно было найдено. Однако логически возможно, что и другие варианты расшифровки, помимо того, который был дан, могли быть обнаружены и что обнаружение сокровища само по себе было всего лишь исключительным совпадением. Однако природа нашего опыта с совпадениями такова, что они являются маловероятными (т. е. случаются с малой относительной частотой). Поэтому маловероятно, что сокровища могут быть найдены на основании набора ложных инструкций.

Читатель может обратить внимание на то, что наше знакомство с нашим собственным языком, а также и с иностранными языками осуществляется сходным способом. Никто не смотрит в словарь для отыскания значения каждого неизвестного слова. Вместо этого нам нужно только идентифицировать некоторое число ключевых слов или фраз. Когда проведено достаточное число идентификаций и мы в состоянии осознать значение структуры языка, то неидентифицированные элементы распознаются на основании расширения той гипотезы, которую мы сформулировали относительно конкретного языка.

2. Задача историка не ограничивается обнаружением общего значения языка конкретного документа. Следует проявлять крайнюю осторожность, чтобы не привнести в текст наши собственные предубеждения и прочитать в нем его действительное содержание. Например, интерпретация мыслей великих философов зачастую оказывалась лишь экспозицией верований самого интерпретатора. Особенно серьезна эта опасность в случае с религиозными документами. То, что утверждается в Ветхом Завете, можно узнать, только если нам известны мельчайшие особенности иврита, тип аудитории, на который данный текст был рассчитан, особенности ближневосточной психологии, литературного стиля и т. д. (В некоторых случаях, таких, например, как исследования древнеперсидского языка, обретение полностью удовлетворительного знания относительно идиом языка может оказаться невозможным, поскольку его уже никто не использует.) От древних носителей этого языка нам не осталось ни словаря, ни грамматических правил, ни литературных сочинений, поэтому многие наши интерпретации являются крайне гипотетическими. Например, в древнееврейском языке запись осуществлялась без гласных и без пунктуации, а использующиеся сегодня гласные и знаки препинания были добавлены более поздними исследователями Ветхого Завета. Предположения этих исследователей относительно интерпретации написанного вошли в саму эту работу.

Намерение автора иногда может быть обнаружено, если содержание документа анализируется под разными заголовками, так чтобы можно было сравнивать использование слов относительно данного предмета. Фундаментальная максима, которую следует рассмотреть, была сформулирована Спинозой: «…чтобы нам не смешать истинность смысла с истиной по существу, его должно отыскивать на основании только употребления языка» [98] . Спиноза иллюстрирует, как именно можно прояснить значение неясного библейского отрывка посредством сравнения отрывков. Практически весь «Богословско-политический трактат», и особенно глава VII, может служить моделью для критического изучения текста.

«Положения Моисея, что Бог есть огонь и что Бог ревнив, весьма ясны, пока мы обращаем внимание только на значение слов; и потому я отношу их также к ясным, хотя в отношении к истине и разуму они весьма темны; даже хотя бы буквальный смысл их противоречил естественному свету, но, если он ясно не противополагается принципам и основаниям, добытым из истории Писания, этот смысл, именно буквальный, должно, однако, принять; и наоборот, если бы эти положения оказались на основании их буквального толкования противоречащими принципам, добытым из Писания, то хотя бы они были и весьма согласны с разумом, однако их должно было бы истолковать иначе (именно метафорически). Итак, чтобы нам узнать, верил ли Моисей, что Бог есть огонь, или нет, об этом никоим образом не должно заключать на основании того, что это мнение согласно с разумом или что оно ему противоречит, но только на основании других положений самого Моисея. Так как Моисей в очень многих местах ясно учит, что Бог не имеет никакого сходства с видимыми вещами, находящимися в небесах, на земле или в воде, то отсюда должно заключить, что это положение или все таковые нужно объяснять метафорически. Но так как от буквального смысла должно отходить как можно меньше, то поэтому должно исследовать прежде, допускает ли это единичное положение: „бог есть огонь", иной смысл, кроме буквального, т. е. означает ли слово «огонь» что-либо иное, кроме естественного огня. Если в практике языка другое значение не встречается, то это положение никаким другим образом и не должно истолковывать, сколько бы оно ни противоречило разуму; но, наоборот, с ним надо было бы сообразовывать все остальные, хотя бы и согласованные с разумом. Если же на основании употребления языка и этого нельзя было бы сделать, тогда эти положения были бы несогласованны, и поэтому суждение о них должно быть отложено в сторону. Но так как слово «огонь» употребляется также в смысле гнева и ревности (см. Иов 31, 12), то положения Моисея здесь легко согласуются, и мы законно заключаем, что эти два положения: „Бог есть огонь" и „Бог ревнив", суть одно и то же положение. Далее, так как Моисей ясно учит, что Бог ревнив, и нигде не учит, что Бог лишен страстей или волнений души, то отсюда по справедливости должно заключить, что Моисей этому самому верил или, по крайней мере, хотел учить, сколько бы нам ни думалось, что это положение противоречит разуму. Ибо, как мы уже показали, нам не позволительно извращать смысл Писания по внушениям нашего разума и сообразно с нашими предвзятыми мнениями, но все познание о Библии должно заимствовать только из нее» [99] .

Однако понятно, что заключения Спинозы покоятся на предположениях, которые он не выражает в ясной форме. Так, он предполагает, что все части Библии, на которые он ссылается, были написаны одним и тем же человеком. Он также предполагает, что автор последовательно использовал один и тот же язык и что его мысль также была последовательна и непротиворечива. Данный аргумент может быть сформулирован следующим образом: если имя или фраза имеет одно значение в одной части документа, то оно имеет то же самое значение во всех других частях, где оно используется в релевантных контекстах; имя «огонь» применяется для обозначения гнева и ревности в нескольких пассажах Библии; следовательно, во всех оставшихся релевантных контекстах имя «огонь» также применяется для обозначения гнева и ревности. Читатель может заметить, что данный аргумент является всего лишь вероятностным, т. к. истинность консеквента большей посылки не следует неизменным образом из истинности антецедента. Основание для большей посылки получено из изучения книг, написанных нашими современниками, чьи намерения и используемые значения можно установить непосредственным образом, обратившись к ним.

Смысл документа в его цельности может поспособствовать пониманию значения какого-либо отдельного пассажа. Что имел в виду Иисус, когда сказал: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся»? Из этого отрывка неясно, что именно было на уме у плачущих. Однако в иных пассажах Иисус учит, что величайшим благом является правда Божия и что мы должны прежде искать Царства Божия (Мф 6, 33). Поэтому можно смело предполагать, что под словом «плачущие» он имел в виду тех, кто «алкал и жаждал Царства Божия и правды Его». Отсутствие этих вещей было бы единственной причиной для плача среди тех, кто презирает подарки судьбы.

Трудности, с которыми сталкивается историк при установлении значения текста, в некоторой степени обусловлены тем фактом, что свидетели описанных событий не могут быть опрошены и от них нельзя получить никакого ответа. Детерминация значения исторических данных, таким образом, должна представлять собой более окольный способ, чем детерминация значения данных, полученных от живых свидетелей. Однако по своей сути эти методы не отличаются друг от друга. Мы посвятим § 7 рассмотрению вопроса о прояснении значений и взвешивании оснований на судебном заседании.