Образ 4. Случай Гитлера

Образ 4. Случай Гитлера

«– В том, что живое, – сказал он, – происходит внутреннее движение, и когда что-либо мертво или близко к смерти, ворона сразу это видит, потому что движение останавливается или угасает, пока не исчезнет совсем. Ворона также видит, когда что-либо движется слишком быстро, и по тому же признаку может сказать, когда что-либо движется не так, как надо.

Это означает, что ворона может точно сказать, чего следует избегать, а к чему стремиться. Когда что-нибудь движется внутри слишком быстро, это означает, что оно вот-вот взорвётся или ринется в атаку, и ворона будет всегда начеку и на расстоянии, достаточно безопасном. Когда же внутреннее движение нормальное, это приятное зрелище, и оно будет притягивать ворону.

– В камнях есть внутреннее движение?

– Нет, ни в камнях, ни в мёртвых животных, ни в засохших деревьях; но они красивые, на них приятно смотреть. Вот почему вороны крутятся возле падали. Они ею любуются. Внутри неё отсутствует малейшее движение света.

– Но когда плоть разлагается, разве в ней не происходит движение?

– Происходит, но это совсем другое движение. То, что видит ворона, это миллионы движущихся внутри плоти крохотных светящихся штучек, причём каждая светится по-своему, вот почему воронам так нравится на это смотреть. Это в самом деле незабываемое зрелище» (К-1).

«– Как человек Знания применяет контролируемую глупость, если умирает тот, кого он любит?

Вопрос застал дона Хуана врасплох. Он удивлённо взглянул на меня.

– Возьмём Лусио, – развил я свою мысль. – Если он будет умирать, останутся ли твои действия контролируемой глупостью?

– Давай лучше возьмём моего сына Эулалио. Это – более подходящий пример, – спокойно ответил дон Хуан. – На него свалился обломок скалы, когда мы работали на строительстве Панамериканской магистрали. То, что я делал, когда он умирал, было контролируемой глупостью. Подойдя к месту обвала, я понял, что он уже практически мёртв. Но он был очень силён, поэтому тело ещё продолжало двигаться и биться в конвульсиях. Я остановился перед ним и сказал парням из дорожной бригады, чтобы они его не трогали. Они послушались и стояли вокруг, глядя на изуродованное тело. Я стоял рядом, но не смотрел, а сдвинул восприятие в положение видения. Я видел, как распадается его жизнь, расползаясь во все стороны, подобно туману из мерцающих кристаллов. Именно так она обычно разрушается и испаряется, смешиваясь со смертью. Вот что я сделал, когда умирал мой сын. Это – единственное, что вообще можно сделать в подобном случае. Если бы я смотрел на то, как становится неподвижным его тело, то меня бы изнутри раздирал горестный крик, поскольку я бы чувствовал, что никогда больше не буду смотреть, как он, красивый и сильный, ступает по этой земле.

Но я выбрал видение. Я видел его смерть, и в этом не было печали, не было вообще никакого чувства. Его смерть была равнозначна всему остальному» (К-2).