3 Старое и новое в философии эпохи империализма

3 Старое и новое в философии эпохи империализма

Что же означает возникшая таким образом "интересность", относительная самостоятельность философии? Она означает, что буржуазная интеллигенция исходит из своего особенного положения, затрагивает свои особые проблемы, причем решительнее, осознанней, чем во времена, предшествующие империализму. (Здесь получает выражение и тот факт, что теперь роль свободной интеллигенции значительнее по сравнению с ролью бюрократической интеллигенции предшествующей эпохи.) Исходя из этого, философия ставит свои отдельные конкретные вопросы, время от времени находящиеся в кажущейся оппозиции к буржуазному классу, хотя заповедная зона буржуазных классовых интересов по-прежнему оберегается в полной мере.

Что же следует из сказанного в отношении содержания и формы новой философии? Прежде всего, мы видим, что основа буржуазного существования никогда не подвергается какой-либо подлинной критике. Ведь знание экономических основ буржуазного общества у представителей новой философии все больше идет на убыль, даже простое намерение серьезно познакомиться с ними и критически рассмотреть их как философские проблемы становится все более редким. В то же время голос критики становится по видимости громче, но эта критика касается почти исключительно частной морали и культуры в более узком смысле, то есть тех вопросов, которые самым непосредственным образом волнуют интеллигенцию. Это последовательное уклонение, уход от любых проблем экономики, общества, социальной жизни и есть как раз строгое соблюдение границ, установленных империалистической буржуазией для области, на которую распространяется философия, причем тем самым ей предоставили площадку, свободное пространство для своих специальных проблем, в котором она могла вновь быть "интересной" и даже выступать с революционными жестами. (Это увиливание от экономических, социальных проблем, проблем общественной жизни хотя и совпадает объективно с классовыми требованиями империалистической буржуазии, но в то же время оно спонтанно вырастает из самого существования интеллигенции в обществе эпохи империализма. Поэтому возможно, что отдельные философы неосознанно подчинились желаниям империалистической буржуазии, несмотря на преданное соблюдение границ, заданных классом; однако объективно дело обстоит так, пусть субъективно это и происходило у некоторых неосознанно и из лучших побуждений.)

Но именно поэтому основополагающая независимость, основополагающее критическое отношение будут все более слабыми (подумаем в качестве примера о Гоббсе, Руссо или Фихте в классическую эпоху). Появляется множество утопий, касающихся трансформации культуры, возможно, и в "более революционной" форме, чем у Ницше, но экономические и политические основы капитализма остаются неприкосновенными. Ницше наиболее резко критикует культурные симптомы капиталистического разделения труда, но на капиталистическую систему труда саму по себе он, однако же, посягать не собирается.

В центре внимания философской критики, часто с "революционным" размахом, доведенным почти до крайности, находится критика идеи прогресса. Однако никто не говорит о том (во многих случаях ни мыслитель, ни его интеллигентная публика ничего об этом и не знает), что такая "рискованная" постановка вопроса есть лишь идеологическое отражение враждебного по отношению к прогрессу развития буржуазии, ее компромиссов с реакционными пережитками общества, что вопрос этот в эпоху империализма принимает такие острые формы потому, что внутри империалистического монопольного капитализма значительно укрепляется союз ведущего сословия капиталистического производства со всеми реакционными общественными силами. Реакционное содержание и революционные жесты заключают оригинальный и любопытный брак. Подумаем о Лагарде, Ницше, Сореле, Ортеге-и-Гассете. Накануне захвата власти фашизмом Фрайер подвел итоги в кратком лозунге: революция справа.

В связи с этим развитием параллельно с тем, что мировоззренческие вопросы выходят на передний план, меняется также отношение философии к религии. В предшествующую эпоху агностически проведенные границы служили только для того, чтобы сделать материалистический атеизм невозможным с философской точки зрения и дискредитировать его. Поворот к позитивному мировоззрению отчасти приводит к новому оправданию религии, отчасти к созданию нового религиозного атеизма, чье мировоззренческое и моральное содержание, однако, образует полную противоположность материалистическому атеизму. Эти изменения мы можем проследить от Ницше вплоть до экзистенциализма Хайдеггера и Сартра.

В то же время в эпоху империализма естественные науки в основном направлении их популяризации превращаются в оружие реакционного мировоззрения. В предшествующую эпоху реакционная философия первоначально заняла здесь оборонительную позицию. Агностицизм, "ignorabimus"[1] Эмиля дю Буа-Реймона, был еще лишь одним противовесом для мировоззренческих выводов геккелевского материализма. Однако в школе Маха-Авенариуса-Пуанкаре распространялась уже открытая защита реакционных взглядов. В эпоху империализма эта тенденция постоянно усиливалась, философия интерпретировала каждое новое достижение в области естественных наук как подтверждение реакционного мировоззрения, якобы основанное на фактах.

Говоря о теоретико-познавательном базисе всех этих явлений, следует отметить: субъективный идеализм предшествующей эпохи по-прежнему остается основной теорией познания. Это не случайность, так как идеализм является "естественно", спонтанно вырастающим мировоззрением интеллигенции, в особенности свободной интеллигенции. Труд, который, в конечном счете, определяет отношение людей к миру, по своей сути имеет двойное дно: труд сам по себе демонстрирует такое положение дел, при котором существование материального мира не зависит от сознания; но в то же время любой процесс труда имеет телеологический характер, то есть человек осознает мысленно представляемую цель, прежде чем материальный процесс труда начинается. Поскольку интеллигенция все больше отдаляется от материального процесса труда, в ее сознании во все большей степени действует почти что исключительно второй момент. Чем больше интеллигентное сословие отдалено от реального труда, от практического контакта с материальными категориями действительности, тем сильнее воздействует на нее этот мотив. Поэтому может случиться так, что ученые-естественники в своей специальной работе — часто в противоположность их собственным философским убеждениям — оказываются стихийными материалистами. Риккерт, например, сожалеет, что крупные ученые в своей области признали себя сторонниками "наивного реализма". Чем шире становится самостоятельная, особая роль интеллигенции в философии, тем значительнее в теории познания господствует субъективный идеализм.