ОСОБЕННОСТИ ПЕРЕВОДА
ОСОБЕННОСТИ ПЕРЕВОДА
Стратегия перевода философского произведения сегодня во многом обуславливается ситуацией. Набрасывание «топографии» оригинала в переводе, обнародование «протоколов» языковой работы, иначе говоря, приведение оригинального оглавления, серий терминов в тексте, развертывание детальных примечаний за его пределами, — все это вполне может являться нормой в период активного, наверстывающего упущенное освоения массива зарубежных источников, в период кристаллизации традиций русскоязычного философского перевода, в период стремления подтянуться до такого уровня философской культуры, который подразумевает владение философствующим одновременно несколькими языками. На это наслаиваются черты, укорененные в специфике самой «Экзистенциальной философии».
С формальной точки зрения данное сочинение можно было бы в целом уподобить некоему сложному, собранному из конструктора объекту. В качестве деталей такого конструктора выступает ограниченный набор «терминов» (как более или менее традиционных, так и присущих лишь данному тексту (шире: ряду текстов Больнова) слов и выражений, обладающих статусом философских понятий) и "связок" — устойчивых слов, выражений и фраз "риторического" характера. Из терминов здесь собираются отдельные блоки-конструкции, из которых, в свою очередь, при помощи связок — макроконструкции: проводятся параллели, надстраиваются уровни, концы соединяются с началами, моменты симметрии сменяются асимметрией и т. д. Во всем этом реализуется логика построения текста, запечатлевающего внутреннюю логику строения, именуемого "экзистенциальная философия". Четкость и строгость этой логики позволяет сделать заключение, что Отто Фридрих Больнов успешно ?формализовал» экзистенциальную философию. И это еще один аргумент в пользу систематического приведения в переводе оригинальных терминов. Чтение "Экзистенциальной философии" на немецком языке фиксирует, с одной стороны, монотонность и сухость ее текста, с другой стороны, — значительную ясность, однозначность проводимого им смысла, последнее во многом объясняется сдержанностью терминологической синонимии, строгостью порядка слов в немецких предложениях. При этом несомненно, что в литературном отношении сочинение Больнова не является откровением; недостатком же его можно считать некоторую перегруженность связками, переходящими в откровенные "канцеляризмы».
В соприкосновении с русским языком картина меняется. Связки тяжеловесно вздыбливаются, рубленность фраз оборачивается многословностью, единый смысл предложения нередко начинает "блуждать", понятия стремятся обернуться синонимами (подчас ради одной лишь благозвучности изложения: в немецком варианте одно и то же слово может повторяться в одном предложении до трех-четырех раз). Отсюда образцом для перевода выступает «золотая середина»: стремление достичь «гладкого», «публицистичного» текста при сохранении аскетичности синонимии, большей части связок.
Как уже говорилось выше, «протоколирование» процесса перевода в настоящем труде осуществляется посредством двух составов — специальных «Примечаний переводчика» в конце текста а также приведения оригинальных терминов по мере его развертывания. В обоих случаях не следует предполагать исчерпывающего и «математичного» характера выборки. Наличие ряда устойчивых принципов, на основании которых выделяются требующие особого внимания объекты, в конечном счете оттеняется неизбежной безусловностью предпочтения интерпретирующего. И все же о принципах: если «Примечания переводчика» представляют собой подборку достаточно пеструю, однако в большинстве случаев саму себя проговаривающую, то мотивы выставления терминов в скобках вполне компактны и могут быть пояснены. Помимо приоритетного выделения терминов, отличающихся особой конструктивной значимостью, здесь также выделяются: термины, перевод которых отклоняется от основного варианта их перевода; термины, заимствованные Больновым у других философов и выделенные им посредством кавычек; «каскады» рядом стоящих конструктивно взаимосвязанных однокоренных терминов либо терминов, «разворачивающих» или «сворачивающих» синонимию; труднопереводимые термины; термины, представляющие собой сложные слова. При этом существительные стандартным образом приводятся в именительном падеже того числа, в котором были употреблены в оригинале, глаголы — в неопределенной форме, причастия же и деепричастия преимущественно возводятся к глаголам, от которых они были образованы.
И наконец, последнее. Все встречающиеся в «Экзистенциальной философии» цитаты были переведены мною самим в процессе работы над основным текстом; во-первых, из-за того, что раздобыть соответствующие (не всегда существующие!) русские переводы организационно было бы намного сложнее, чем перевести по ходу дела сами цитаты; во-вторых, цитируемый Больновым материал, за исключением произведений Хайдеггера и Рильке, по своему смыслу достаточно прозрачен и, в общем- то, не требует серьезной контекстуальной поддержки в размере поставляющих его произведений, тем более что зачастую он органично вписан в ткань изложения Больнова, В отношении Хайдеггера и Рильке ситуация несколько иная. Выполненный на фоне перевода «Экзистенциальной философии» перевод фрагментов «Бытия и времени» Хайдеггера образует стилевую и чуть-чуть содержательную альтернативу таким недавним попыткам русскоязычной интерпретации этого труда, как перевод восьми параграфов пятой главы первого раздела А. В. Михайлова и полный перевод В. В. Бибихина (подробнее см. ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА, 27). Что же касается стихотворений Рильке, то основной причиной, обусловившей очередную попытку их поэтического перевода, явилась необходимость точной текстуальной состыковки с интерпретациями Больнова, которую не смогли бы обеспечить никакие из существующих вариантов их переложения на русский язык. В отношении возможности прибегнуть здесь к простому подстрочному переводу следует заметить, что, учитывая второстепенную роль рифмы в приводимых Больновым отрывках, такое решение оказалось бы неудовлетворительным: строки перевода воспринимались бы стремящимися вторить оригиналу, но при этом нарушающими размер.
***
Выносимый сегодня на суд философствующего читателя труд, конечно же, не есть нечто застывшее. По мере дальнейшего освоения контекстуальных полей, в которые он может быть вписан — творчество Отто Фридриха Больнова, экзистенциальная философия, немецкая философия XX века, философия вообще, — возможен определенный его пересмотр. На этом пути я буду искренно рад любым возможным откликам.
С. Э. Никулин