КНИГА ПЕРВАЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

КНИГА ПЕРВАЯ

ВСТУПЛЕНИЕ

Занятия философией, как некоторые полагают, начались впервые у варваров: а именно у персов были их маги, у вавилонян и ассириян — халдеи, у индийцев — гимнософисты, у кельтов и галлов — так называемые друиды и семнофеи[1] (об этом пишут Аристотель в своей книге "О магии"[2] и Сотион в XXIII книге "Преемств"); финикийцем был Ох, фракийцем — Замолксис, ливийцем — Атлант. Египтяне уверяют, что начинателем философии, хранимой жрецами и пророками, был Гефест, сын Нила;[3] от него до Александра Македонского прошло 48 863 года, и за это время было 373 солнечных затмения и 332 лунных. А от магов, первым из которых был перс Зороастр, и до падения Трои, по счету платоника Гермодора (в книге "О науках"), прошло 5000 лет; по счету же Ксанфа Лидийского, от Зороастра до переправы Ксеркса прошло 6000 лет, причем после Зороастра следовал длинный ряд магов-преемников — и Остан, и Астрампсих, и Гобрий, и Пазат, вплоть до сокрушения Персии Александром Македонским.[4]

И все же это большая ошибка — приписывать варварам открытия эллинов: ведь не только философы, но и весь род людей берет начало от эллинов. В самом деле, достаточно припомнить, что именно среди афинян родился Мусей, а среди фиванцев — Лин.

Мусей, сын Евмолпа, первый, по преданию, учил о происхождении богов и первый построил шар; он учил, что все на свете рождается из Единого и разрешается в Едином.[5] Умер он в Фалере, и над его могилой начертана такая надпись:

Здесь, в фалерской земле, покоится в этой гробнице Бренным телом своим отпрыск Евмолпа Мусей.[6]

От Евмолпа, отца этого Мусея, получил свое имя афинский род Евмолпидов.[7]

Лин, по преданию, был сыном Гермеса и музы Урании; он учил о происхождении мира, о путях солнца и луны, о рождении животных и растений. Поэма его начинается так:

Было время, когда все в мире явилося вместе…

Отсюда и взял Анаксагор свое учение, что все в мире возникло совокупно[8] и лишь потом явился Ум и внес в это порядок. Умер этот Лин на Евбее от стрелы Аполлона, и надпись ему такая:

Музы Урании сын, прекрасновенчанной богини, В Фивах родившийся Лин в этой гробнице лежит.[9]

Вот таким образом началась у эллинов философия, самое имя которой чуждо варварской речи.

Те, кто приписывают открытие философии варварам, указывают еще и на фракийца Орфея, называя его философом, и притом древнейшим. Но я не уверен, можно ли называть философом человека, который говорил о богах так, как он; да и вообще не знаю, как назвать человека, который бесстыдно приписывает богам все людские страсти, в том числе такие мерзкие дела, которые редкому человеку и на язык придут. Сказание гласит, что Орфей был растерзан женщинами;[10] но в македонском городе Дне есть надпись о том, что он погиб от молнии:

Музами здесь погребен Орфей, златолирный фракиец, Зевса, владыки небес, дымным перуном сражен.[11]

Сторонники варварского происхождения философии описывают и то, какой вид она имела у каждого из народов.

Гимнософисты и друиды, по их словам, говорили загадочными изречениями, учили чтить богов, не делать зла и упражняться в мужестве; гимнософисты презирали даже смерть, как свидетельствует Клитарх в XII книге.

Халдеи занимались астрономией и предсказаниями.

Маги проводили время в служении богам, жертвоприношениях и молитвах, полагая, что боги внемлют только им; рассуждали о сущности и происхождении богов, считая богами огонь, землю и воду; отвергали изображения богов, в особенности же различение богов мужеского и женского пола. Они составляли сочинения о справедливости; утверждали, что предавать покойников огню — нечестиво, а сожительствовать с матерью или дочерью — не нечестиво (так пишет Сотион в XXIII книге); занимались гаданиями, прорицаниями и утверждали, будто боги являются им воочию, да и вообще воздух полон видностей,[12] истечение или воспарение которых различимо для зоркого глаза. Они не носили золота и украшений, одежда у них была белая, постелью им служила земля, пищей — овощи, сыр и грубый хлеб, посохом — тростник; тростником же они прокалывали и подносили ко рту кусочки сыра за едой. Колдовством они не занимались, как свидетельствуют Аристотель в книге "О магии" и Дион в V книге «Истории»; последний добавляет, что, судя по имени, Зороастр был звездопоклонником,[13] и в этом с ним согласен Гермодор. Аристотель в I книге "О философии" считает, что маги древнее, чем египтяне, что они признают два первоначала — доброго демона и злого демона и что первого зовут Зевс и Оромазд, а второго — Аид и Ариман; с этим согласны также Гермипп (в I книге "О магах"), Евдокс (в "Объезде Земли") и Феопомп (в VIII книге "Истории Филиппа"), причем последний добавляет, что, по учению магов, люди воскреснут из мертвых, станут бессмертными и что только заклинаниями магов и держится сущее; то же самое рассказывает и Евдем Родосский. А Гекатей сообщает, что сами боги, по их мнению, имели начало. Клеарх из Сол в книге "О воспитании" считает гимнософистов учениками магов, а иные возводят к магам даже иудеев.[14] Между прочим, сочинители книг о магах оспаривают рассказ Геродота: они утверждают, что Ксеркс не пускал стрел в солнце и не погружал оков в море, ибо маги считают солнце и море богами, и что кумиры богов Ксеркс ниспроверг[15] тоже в согласии с учением магов.

Египтяне в своей философии рассуждали о богах и о справедливости. Они утверждали, что началом всего является вещество, из него выделяются четыре стихии и в завершение являются всевозможные живые существа. Богами они считают солнце и луну, первое под именем Осириса, вторую под именем Исиды, а намеками на них служат жук, змей, коршун и другие животные (так говорят Манефон в "Краткой естественной истории" и Гекатей в I книге "О египетской философии"), которым египтяне и воздвигают кумиры и храмы, потому что обличие бога им не ведомо. Они считают, что мир шарообразен, что он рожден и смертей; что звезды состоят из огня в огонь этот, умеряясь, дает жизнь всему, что есть на земле; что затмения луны бывают оттого, что луна попадает в тень земли; что душа переживает свое тело и переселяется в другие; что дождь получается из превращенного воздуха; эти и другие их учения о природе сообщают Гекатей и Аристагор. А в заботе своей о справедливости они установили у себя законы и приписали их самому Гермесу. Полезных для человека животных они считают богами; говорят также, будто они изобрели геометрию, астрономию и арифметику. Вот что известно об открытии философии.

Философию философией [любомудрием], а себя философом [любомудром] впервые стал называть Пифагор, когда спорил в Сикионе с Леонтом, тираном Сикиона или Флиунта (как пишет Гераклид Понтийский в книге "О бездыханной женщине"[16]); мудрецом же, по его словам, может быть только бог, а не человек. Ибо преждевременно было бы философию называть «мудростью», а упражняющегося в ней — «мудрецом», как если бы он изострил уже свой дух до предела; а философ ["любомудр"] — это просто тот, кто испытывает влечение к мудрости. Мудрецы назывались также софистами [мудрователями], и не только мудрецы, но и поэты: так называет Гомера и Гесиода Кратин в «Архилохах», желая похвалить этих писателей.

Мудрецами почитались следующие мужи: Фалес, Солон, Периандр, Клеобул, Хилон, Биант, Питтак; к ним причисляют также Анахарсиса Скифского, Мисона Хенейского, Ферекида Сиросского, Эпименида Критского, а некоторые и тирана Писистрата. Вот кто были мудрецы.

Философия же имела два начала: одно — от Анаксимандра, а другое — от Пифагора; Анаксимандр учился у Фалеса, а наставником Пифагора был Ферекид. Первая философия называется ионийской, потому что учитель Анаксимандра Фалес был ионийцем, как уроженец Милета: вторая называется италийской, потому что Пифагор занимался ею главным образом в Италии. Ионийская философия завершается Клитомахом, Хрисиппом и Феофрастом, италийская же — Эпикуром.[17]

А именно преемником Фалеса был Анаксимандр, за ним следовал Анаксимен, затем — Анаксагор, затем — Архелай, затем — Сократ, который ввел этику; за Сократом — сократики, и среди них Платон, основатель Старшей академии, за Платоном — Спевсипп и Ксенократ, затем Полемон, затем Крантор и Кратет, затем Аркесилай, с которого начинается Средняя академия; затем Лакид, начинатель Новой академии, затем Карнеад, затем Клитомах; вот как эта философия завершается Клитомахом. Хрисиппом же она завершается так: учеником Сократа был Антисфен, за ним следовал киник Диоген, затем Кратет Фиванский, затем Зенон Китайский, затем Клеанф, затем Хрисипп. А Феофрастом она завершается так: учеником Платона был Аристотель, а учеником Аристотеля — Феофраст. Вот каким образом завершается ионийская философия.

Италийская же философия такова: учеником Ферекида был Пифагор, за нам следовал сын его Телавг, затем Ксенофан,[18] затем Парменид, затем Зенон Элейский, затем Левкипп, затем Демокрит, затем многие другие, в том числе Навсифан (и Навкид),[19] а за ними — Эпикур.

Философы разделяются на догматиков и скептиков. Догматики — это все те, которые рассуждают о предметах, считая их постижимыми; скептики — это те, которые воздерживаются от суждений, считая предметы непостижимыми.

Некоторые философы оставили после себя сочинения, а некоторые совсем ничего не писали. Среди последних — Сократ, Стильпон, Филипп, Менедем, Пиррон, Феодор, Карнеад, Брисон, а по мнению иных, также и Пифагор и Аристон Хиосский (если не считать нескольких писем). По одному лишь сочинению оставили Мелисс, Парменид, Анаксагор. Много написал Зенон, еще больше Ксенофан, еще больше Демокрит, еще больше Аристотель, еще больше Эпикур, еще больше Хрисипп.

Некоторые философы получили наименование по городам, например элейцы, мегарики, эретрийцы и киренаики; некоторые — по местам занятий, например академики и стоики;[20] некоторые — по особенностям занятий, например перипатетики-гуляющие; некоторые — в насмешку, например киники-собаки; некоторые — по предрасположению, например евдемоники — искатели счастья; некоторые — по образу мыслей, например филалеты-правдолюбцы, эленктики-опровергатели,[21] аналогеты-сопоставители; некоторые — по именам своих наставников, например сократики, эпикурейцы и прочие.

Наконец, одни философы называются физиками, за изучение природы; другие — этиками, за рассуждение о нравах; третьи — диалектиками, за хитросплетение речей. Физика, этика и диалектика суть три части философии; физика учит о мире и обо всем, что в нем содержится; этика — о жизни и о свойствах человека; диалектика же заботится о доводах и для физики, и для этики. До Архелая [включительно] существовал только один род — физика; от Сократа, как сказано выше, берет начало этика; от Зенона Элейского — диалектика.

В этике существуют десять школ: академическая, киренская, элидская, мегарская, киническая, эретрийская, диалектическая, перипатетическая, стоическая, эпикурейская. Основателем старшей академической был Платон, средней — Аркесилай, новой — Лакид; основателем киренской — Аристипп Киренский; основателем элидской — Федон Элидский; основателем мегарской — Евклид Мегарский; основателем кинической — Антисфен Афинский; основателем эретрийской — Менедем Эретрийский; основателем диалектической — Клитомах Карфагенский; основателем перипатетической — Аристотель Стагирийский; основателем стоической — Зенон Китайский; эпикурейская же школа прямо названа по Эпикуру. Впрочем, Гиппобот в своей книге "О философских школах" перечисляет девять школ и учений: во-первых, мегарскую, во-вторых, эретрийскую, в-третьих, киренскую, в-четвертых, эпикурейскую, в-пятых, Анникеридову, в-шестых, Феодорову,[22] в-седьмых, Зенонову стоическую, в-восьмых, старшую академическую, в-девятых, перипатетическую; ни кинической, ни элидской, ни диалектической он не упоминает.

Пирроновскую школу из-за неясности ее воззрений по большей части тоже не включают в счет, а некоторые считают, что отчасти она является школой, отчасти же нет. Ее можно считать школой постольку, поскольку школой мы называем тех, кто придерживается (или делает вид, что придерживается) того или иного истолкования видимых явлений; на этом основании действительно можно говорить о скептической школе. Если же школой называть тех, кто привержен к известным догмам и придерживается их, то здесь нельзя говорить о школе, ибо догм у нее нет.

Вот каковы в философии начала, преемственности, деление на части и деление на школы. К этим школам не так давно Потамон Александрийский прибавил еще одну,[23] эклектическую, отобрав из всех школ то, что ему хотелось. По его мнению (как он пишет в книге "Первоосновы"), критериев истины существует два: первый — тот, который выносит решение, то есть ведущее начало души, и второй — тот, благодаря которому выносится решение, например ясный и точный образ; началами всего являются вещество, деятель, качество и место, то есть "из чего", «что», «как» и «где». Конечно же, целью, к которой все стремится, он считал жизнь, совершенную во всех добродетелях, но вместе с тем не лишающую и тело его благ, как природных, так и внешних.

Теперь мне следует повести речь о самих этих мужах, начиная с Фалеса.

1. ФАЛЕС

Итак, Фалес (по согласному утверждению и Геродота,[24] и Дурида, и Демокрита) был сын Эксамия и Клеобулины из рода Фелидов, а род этот финикийский, знатнейший среди потомков Кадма и Агенора.[25] [Он был одним из семи мудрецов], что подтверждает и Платон;[26] и когда при афинском архонте Дамасии эти семеро получили именование мудрецов, он получил такое имя первым (так говорит Деметрий Фалерский в "Перечне архонтов"). В Милете он был записан в число граждан, когда явился туда вместе с Нелеем, изгнанным из Финикии. Впрочем, большинство утверждает, что он был коренным жителем Милета, и притом из знатного рода.

Отойдя от государственных дел, он обратился к умозрению природы. По одному мнению, от него не осталось ни единого сочинения, — ибо приписываемая ему "Судоводная астрономия" принадлежит, говорят, Фоку Самосскому. (А Каллимаху он был известен как открыватель Малой Медведицы, что видно из таких стихов в «Ямбах»:

В небесной колеснице он открыл звезды, По коим финикийцы правят путь в море.[27])

По другому же мнению, он написал только две книги: "О солнцестоянии" и "О равноденствии", считая остальное непостижимым.

Некоторые полагают, что он первый стал заниматься астрономией, предсказывая затмения и солнцестояния (так утверждает Евдем в "Истории астрономии", и за это им восторгаются Ксенофан и Геродот;[28] о том же свидетельствуют Гераклит и Демокрит). Некоторые же утверждают также, что он первый объявил душу бессмертной (в их числе поэт Херил). Он первый нашел путь солнца от солнцестояния до солнцестояния; он первый (по мнению некоторых) объявил, что размер солнца составляет одну семьсот двадцатую часть [солнечного кругового пути, а размер луны — такую же часть][29] лунного пути. Он первый назвал последний день месяца «тридесятым». Он первый, как говорят иные. стал вести беседы о природе.

Аристотель[30] и Гиппий утверждают, что он приписывал душу даже неодушевленным телам, ссылаясь на магнит и на янтарь. Памфила говорит, что он, научившись у египтян геометрии, первый вписал прямоугольный треугольник в круг и за это принес в жертву быка. Впрочем, иные, в том числе Аполлодор Исчислитель, приписывают это[31] Пифагору; Пифагор же ввел в употребление по большей части и то, что Каллимах в «Ямбах» считает открытием Евфорба Фригийского, — например, разносторонние фигуры, треугольники и все, что относится к науке о линиях.

Можно думать, что и в государственных делах он был наилучшим советчиком. Так, когда Крез пригласил милетян к союзу, Фалес этому воспротивился и тем самым спас город после победы Кира.[32] Впрочем, в повествовании Гераклида он сам говорит,[33] что жил в уединении простым гражданином. Некоторые полагают, что он был женат и имел сына Кибисфа, некоторые же — что он оставался неженатым, а усыновил сына своей сестры; когда его спросили, почему он не заводит детей, он ответил: "Потому что люблю их"; когда мать заставляла его жениться, он, говорят, ответил: "Слишком рано!", а когда она подступила к нему повзрослевшему, то ответил: "Слишком поздно!" А Иероним Родосский (во II книге "Разрозненных заметок") сообщает, будто, желая показать, что разбогатеть совсем не трудно, он однажды в предвиденьи большого урожая оливок взял в наем все маслодавильни и этим нажил много денег.[34]

Началом всего он полагал воду, а мир считал одушевленным и полным божеств. Говорят, он открыл продолжительность года и разделил его на триста шестьдесят пять дней.

Учителей он не имел, если не считать того, что он ездил в Египет и жил там у жрецов. Иероним говорит, будто он измерил высоту пирамид по их тени, дождавшись часа, когда наша тень одной длины с нами. Жил он и у Фрасибула, милетского тирана (как сообщает Миний).

Общеизвестен рассказ о том треножнике, который был выловлен рыбаками и который граждане Милета посылали от мудреца к мудрецу. Рассказывают, что несколько ионийских юношей сторговались купить у милетских рыбаков то, что вытащит их сеть. Сеть вытащила треножник, и о нем возник спор; наконец, милетяне послали в Дельфы,[35] и бог дал такое вещание:

Отпрыск Милета, меня ты спросил о треножнике Феба? Вот мой ответ: треножник — тому, кто в мудрости первый!

Треножник поднесли Фалесу; он передал его другому мудрецу, тот — третьему и так далее, до Солона; а тот заявил, что первый в мудрости — бог, и отослал треножник в Дельфы.

Но Каллимах в «Ямбах» повествует иначе, взяв свой рассказ у Меандрия Милетского. Некий аркадянин Бафикл оставил чашу, завещав:

Отдать ее тому, кто в мудрецах лучший.

Ее поднесли Фалесу, она обошла всех и вернулась к Фалесу, а он отослал ее Аполлону Дидимейскому, написав при этом, по словам Каллимаха, так:

Принес царю Нелеевых мужей, Фебу, Меня Фалес, по чести заслужив дважды;

в прозе же так: "Фалес Милетский, сын Эксамия, — Аполлону Дельфинийскому[36] свою дважды заслуженную меж эллинов награду". А носил эту чашу от мудреца к мудрецу Фирион, сын Бафикла (об этом пишут Элевсий в книге "Об Ахилле" и Алексон Миндский в IX книге "О мифах").

А Евдокс Книдский и Еванф Милетский утверждают, что это Крез дал одному из своих ближних золотой кубок, чтобы вручить его мудрейшему из эллинов, а тот вручил его Фалесу. Кубок обошел всех до Хилона; Хилон спросил пифию, кто выше его мудростью, и бог назвал Мисона (о Мисоне речь будет далее; последователи Евдокса включают его в перечень вместо Клеобула, Платон[37] — вместо Периандра). Вот что сказал о нем пифийский бог:

Есть, говорю я, Мисон, рожденный в Хене на Эте, Лучше, нежели ты, снаряженный пронзительной мыслью, -

а с вопросом к богу приходил Анахарсис.

А Клеарх и платоник Даимах утверждают, что чаша Креза была послана Питтаку и уже от него пошла по мудрецам.

А в сочинении «Треножник» Андрон говорит, что жители Аргоса объявили треножник наградой мудрейшему из эллинов; он был присужден Аристодаму Спартанскому, но тот уступил его Хилону. Этот Аристодам упоминается и у Алкея вот каким образом:

Так молвил Аристодам разумное в Спарте слово: В богатстве — весь человек,[38] кто добр, но убог, — ничтожен.

А некоторые сообщают, что это Периандр отправил груженый корабль к Фрасибулу, милетскому тирану, и, после того как этот корабль потерпел крушение в косских водах, рыбаки вытащили из моря треножник. Впрочем. Фанодик говорит, что треножник был найден в аттических водах, доставлен в город и по решению народного собрания послан Бианту; а почему Бианту — об этом будет сказано в его жизнеописании.

А иные говорят, что треножник был выкован Гефестом в подарок Пелопу к его свадьбе; от Пелопа он перешел к Менелаю, вместе с Еленою был похищен Александром, и лаконянка бросила его в Косское море, сказав: "Быть за него борьбе!" Прошло время, и несколько жителей Лебедоса в этих местах купили у рыбаков их улов, и вместе с уловом к ним в руки попал треножник; они стали за него ссориться с рыбаками, ссорились до самого Коса, но ничего не добились и обратились в Милет, свою метрополию. Милетское посольство было отвергнуто, милетяне пошли на Кос войною, много народу пало с обеих сторон, и наконец оракул велел отдать треножник мудрейшему;[39] тогда и те и другие согласились, что это Фалес. А после того как треножник обошел всех, Фалес посвятил его Дидимейскому Аполлону. Вещание, полученное жителями Коса, было таково:

Не суждено перестать ионийцев с мероцами[40] битве, Прежде чем брошенный в море треножник, изделье Гефеста, Не устранится отселе, доверенный оному мужу, Коему ведомо все, что было, что есть и что будет.

А вещание жителям Милета таково:

Отпрыск Милета, меня ты спросил о треножнике Феба?

и так далее, как сказано выше.[41] Вот что рассказывается о треножнике.

Гермипп в «Жизнеописаниях» приписывает Фалесу то, что иные говорят о Сократе: будто бы он утверждал, что за три вещи благодарен судьбе: во-первых, что он человек, а не животное; во-вторых, что он мужчина, а не женщина; в-третьих, что он эллин, а не варвар. Говорят также, будто однажды старуха вывела его наблюдать звезды, а он свалился в яму и стал кричать о помощи, и старуха ему сказала: "Что же, Фалес? ты не видишь того, что под ногами, а надеешься познать то, что в небесах?"[42] Как астроном он известен и Тимону, который в «Силлах» хвалит его так:

Между семью мудрецами Фалес — мудрец-звездоведец.

В писаниях его (по словам Лобона Аргосского) не менее 200 стихотворных строк. А на статуе его надпись такая:

Град ионийский Милет воскормил и воздвигнул Фалеев, В мудрости старшего всех, в звезды вперяющих ум.[43]

Из песенных присловий[44] ему принадлежат такие:

Многая речь на устах — еще не залог разуменья. Мудрость единую знай, единого блага ищи. Только этим ты и свяжешь празднословиев языки.

А изречения его известны такие:

Древнее всего сущего — бог, ибо он не рожден. Прекраснее всего — мир, ибо он творение бога. Больше всего — пространство, ибо оно объемлет все. Быстрее всего — ум, ибо он обегает все. Сильнее всего — неизбежность, ибо она властвует всем. Мудрее всего — время, ибо оно раскрывает все.

Он сказал, что между жизнью и смертью нет разницы. — "Почему же ты не умрешь?" — спросили его. "Именно поэтому", — сказал Фалес. На вопрос, что возникло раньше, ночь или день, он ответил: "Ночь — раньше на один день".[45] Кто-то его спросил, можно ли скрыть от богов дурное дело. "Ни даже дурное помышление!" — сказал Фалес.

Один прелюбодей спросил его: "Не поклясться ли мне, что я никогда не блудил?" Фалес ответил: "Прелюбодеяние не лучше клятвопреступления".

Его спросили, что на свете трудно? — "Познать себя". Что легко? — "Советовать другому". Что приятнее всего? — «Удача». Что божественно? — "То, что не имеет ни начала, ни конца". Что он видел небывалого? — "Тирана в старости". Когда легче всего сносить несчастье? — "Когда видишь, что врагам еще хуже". Какая жизнь самая лучшая и справедливая? — "Когда мы не делаем сами того, что осуждаем в других". Кто счастлив? — "Тот, кто здоров телом, восприимчив душою и податлив на воспитание".

Он говорил, что о друзьях нужно памятовать очно и заочно; что надобно не с виду быть пригожим, а с норову хорошим. "Не богатей дурными средствами, — говорил он, — и пусть никакие толки не отвратят тебя от тех, кто тебе доверился". "Чем поддержал ты своих родителей, — говорил он, — такой поддержки жди и от детей". А разливы Нила, сказал он, бывают оттого, что пассатные ветры встречным напором преграждают ему течение.

Аполлодор в «Хронологии» пишет, что родился Фалес в 1-й год 39-й олимпиады,[46] прожил семьдесят восемь лет (или, по словам Сосикрата, девяносто) и скончался в 58-ю олимпиаду. Таким образом, жил он при Крезе, для которого отклонил течение Галиса, чтобы перейти реку без мостов.[47]

Были и другие мужи по имени Фалес, как о том сообщает Деметрий Магнесийский в «Соименниках», и было их пять: первый — ритор из Каллатиса, весьма вычурный; второй — живописец из Сикиона, большого дарования; третий — из древнего времени, живший при Гомере, Гесиоде и Ликурге; четвертый — о котором упоминает Дурид в книге "О живописи"; пятый — из недавнего времени, малоизвестный, о нем упоминает Дионисий в «Критике».

Умер Фалес, глядя на гимнастические состязания, от жары, жажды и старческой слабости. На гробнице его написано:

Эта гробница мала, но слава над ней необъятна: В ней пред тобою сокрыт многоразумный Фалес.

Есть и у нас о нем такие стихи в I книге сборника "Эпиграммы, или Все размеры":

Солнечный Зевс, ты унес премудрого мужа Фалеса В час, когда он взирал на состязанья борцов. Благо, что ты его принял к себе: очам престарелым Трудно было с земли видеть движенье светил.[48]

Ему же принадлежит пословица "Познай себя", хотя Антисфен в «Преемствах» говорит, будто сказано это было Фемоноей, а присвоено Хилоном.

А обо всех семи мудрецах — именно здесь уместнее всего упомянуть о них — имеются вот какие известия. Дамон Киренский в сочинении "О философах" обличает всех, но этих семерых в особенности. Анаксимен сообщает, что все они занимались и стихотворством. Дикеарх полагает, что они не были ни мудрецами, ни философами, а просто умными людьми и законодателями. Архетим Сиракузский записал их беседу у Кипсела, при которой ему самому случилось быть; Эфор говорит о беседе у Креза, при которой не было, однако, Фалеса; а некоторые относят эту встречу к Всеионийскому празднику,[49] или в Коринф, или в Дельфы. Высказывания их также передаются разноречиво и приписываются разным по-разному, например:

Лакедемонский Хилон промолвил мудрое слово: "Лишку — ни в чем!" Хорошо то, что блюдет свой предел.

Спорят даже о том, сколько их было. Так, Меандрий вместо Клеобула и Мисона включает в перечень Леофанта Лебедосского (или Эфесского), сына Горгия, а также Эпименида Критского; Платон в "Протагоре"[50] включает Мисона вместо Периандра; Эфор — Анахарсиса вместо Мисона; иные добавляют еще и Пифагора. Дикеарх сообщает, что нет разногласий только о четверых — это Фалес, Биант, Питтак, Солон; а троих оставшихся нужно выбрать из — шестерых, перечисляемых далее, — это Аристодем, Памфил, Хилон Лакедемонский, Клеобул, Анахарсис, Периандр; кое-кто добавляет еще Акусилая Аргосского, сына Каба или Скабра. Наконец, Гермипп в книге "О мудрецах" называет семнадцать человек, из которых по-разному выбирают семерых: это Солон, Фалес, Питтак, Биант, Хилон, Мисон, Клеобул, Периандр, Анахарсис, Акусилай, Эпиме-нид, Леофант, Ферекид, Аристодем, Пифагор, Лас Гермионский, сын Хармантида или Сисимбрина (или Хабрина, как пишет Аристоксен), и Анаксагор. А у Гиппобота в "Перечне философов" перечисляются: Орфей, Лин, Солон, Периандр, Анахарсис, Клеобул, Мисон, Фалес, Биант, Питтак, Эпихарм, Пифагор.

Письма Фалеса известны такие.[51]

Фалес — Ферекиду. "Дошло до меня, что ты первым среди ионян вознамерился явить эллинам сочинение твое о божественных предметах. Пожалуй, ты и прав, что думаешь сделать писанное тобою общим достоянием, а не обращаешь его без всякой пользы к избранным лицам. Но если тебе угодно, то и я хочу стать твоим

собеседником в том, о чем ты пишешь; и если ты скажешь, я буду к тебе на Сирое. После того как мы с Солоном Афинским плавали на Крит ради наших там изысканий и плавали в Египет ради бесед с египетскими жрецами и звездочетами, право, мы были бы безумцами, если бы не поплыли и к тебе; говорю «мы», ибо и Солон приедет, если ты на то согласишься. Ты ведь домосед, в Ионии бываешь редко, новых людей видеть не любишь, и одна у тебя, как я полагаю, забота — о том, что ты пишешь. Мы же не пишем ничего, но зато странствуем по всей Элладе и Азии".

Фалес — Солому. "Покинувши Афины, лучше всего тебе обосноваться в Милете, вашем же афинском поселении: здесь тебе ничего не грозит. И если даже тебе будет не по нраву, что нами, милетянами, правит тиран — ты ведь враг всем властодержцам, — то пусть тебя утешит, что ты будешь жить среди нас, твоих друзей. К тебе посылал и Биант, приглашая в Приену; и если ты предпочтешь жить в городе приенян, то и мы готовы переселиться к тебе".

2. СОЛОН

Солон, сын Эксекестида, с Соломина, прежде всего произвел в Афинах "снятие бремени",[52] то есть освобождение от кабалы людей и имуществ. Дело в том, что многие занимали деньги под залог самих себя и потом по безденежью попадали в кабалу. Солон первый отказался от долга в семь талантов, который причитался его отцу, и этим побудил к тому же самому и остальных. Закон этот был назван "снятием бремени" — причины такого названия понятны. А потом он издал и начертал на вращающихся столбах[53] остальные законы, перечислять которые было бы слишком долго.

Самое же главное: так как Саламин, его родное место, был предметом спора между афинянами и мегарянами и афиняне, претерпев в этой войне много поражений, постановили казнить смертью всякого, кто предложит вновь воевать за Саламин, — то Солон, притворившись сумасшедшим, в венке[54] ворвался на площадь, огласил перед афинянами через вестника свою волнующую элегию о Саламине и этим возбудил в них такой пыл, что они тотчас пошли войною на мегарян и благодаря Солону одержали победу. Строки, более всего воспламенившие афинян, были такие:

Лучше бы мне позабыть об Афинах, оставить отчизну, Лучше бы родиной мне звать Фолегандр и Сикинн,[55] Чтобы за мною вослед худая молва не летела: Вот из Аттики трус, вот саламинский беглец!

И затем:

На Саламин! Поспешим и сразимся за остров желанный, Чтобы с отчизны стряхнуть горький и тяжкий позор.

Он же убедил афинян захватить и Фракийский Херсонес. А чтобы стало ясно, что Саламин приобретен не только силою, но и по праву, он раскопал там несколько могил и показал, что мертвые лежат в них головою на восток, по афинскому обычаю, и сами гробницы обращены на восток, и надписи на них высечены с упоминанием демов,[56] как водится у афинян. Некоторые даже утверждают, будто в гомеровский перечень кораблей он после стиха:

Вывел Аянт Теламонид двенадцать судов саламинских -

вставил стих:

И с приведенными стал, где стояли афинян фаланги.[57]

С этих пор афинский народ шел за ним и с радостью принял бы даже его тираническую власть. Однако он не только сам от нее отказался, но и Писистрату, своему родственнику, препятствовал в его замыслах, о которых догадался (как пишет Сосикрат): ворвавшись в народное собрание с копьем и щитом, он предостерег о злонамерении Писистрата и провозгласил, что готов помогать против него. "Граждане афиняне, — сказал он, — иных из вас я умней, а иных из вас я храбрей: умнее тех, кто не понимает Писистратова обмана, и храбрее тех, кто понимает его, но боится и молчит". Совет, стоявший за Писистрата, объявил Солона сумасшедшим; Солон на это ответил:

Точно ли я сумасшедший, покажет недолгое время: Выступит правда на свет, сколько ее ни таи.

А элегические стихи, в которых он предсказал тиранию Писистрата, таковы:

Из нависающей тучи рождается снежная буря, Яркой молнии блеск гром за собою ведет. Так от сильных мужей погибают целые грады, Так ослепленный народ стал властелину рабом.

По приходе Писистрата к власти Солон, не сумев вразумить народ, сложил свое оружие перед советом военачальников и сказал: "Отечество мое! я послужил тебе и словом и делом!" — и отплыл в Египет, на Кипр и к царю Крезу. Здесь-то на вопрос царя: "Кого бы ты назвал счастливым?" — он сказал: "Афинянина Телла", "Клеобиса и Битона" и все прочее, что известно каждому. Некоторые добавляют, что Крез, воссев на трон в пышном наряде, спросил Солона, видел ли он что-нибудь прекраснее; а Солон ответил: "Видел — и петухов, и фазанов, и павлинов: их убранство дано им природою и прекрасней в тысячу раз".[58]

Покинув Креза, он явился в Киликию, основал там город и назвал по своему имени «Солы»; там он поселил и тех немногочисленных афинян, речь которых с течением времени испортилась и стала называться «солецизмом». Жители этого города называются «солейцами», тогда как жители Сол на Кипре — "солийцами".[59] А когда Солон узнал, что Писистрат уже стал тираном, он послал в Афины вот какие стихи:

Если дурные плоды принесло вам злонравие ваше, Не возлагайте вину на промышленье богов. Сами сдались вы беде, несчастья умножили сами. И оттого-то на вас горького рабства ярмо. Порознь каждый из вас — как лис, по пятам за добычей, Вкупе же все и всегда праздны и тупы умом. Только гибкий язык и льстивая речь вам по духу, А на поступки льстеца ваши глаза не глядят.

Таков был Солон. Писистрат ему в изгнание послал такое письмо:

Писистрат — Солону. "Я не единственный среди эллинов посягнул на тираническую власть, и я достоин ее, ибо я из потомков Кодра; я лишь вернул себе то, что афиняне обещали воздавать Кодру и его роду, но не сдержали обещания. В остальном же на мне нет греха перед богом или перед людьми. Афинянам я оставляю тот же государственный уклад, какой установил им ты, и управляются они лучше, чем при народовластии, ибо я никому не дозволяю превозноситься. Хоть я и тиран, но не пользуюсь сверх меры ни званием, ни почестью, а только тем, что издревле причиталось царям. И хотя каждый афинянин платит десятину со своего надела, но не мне, а на расходы по всенародным жертвоприношениям и на другие общие траты, или же на случай войны. Тебя я не виню, что ты обличал мой умысел, — ибо делал ты это, желая добра отечеству, а не желая зла мне. Ты не знал, какое я установлю здесь правление, а если бы знал, то, быть может, и примирился бы с ним и не уходил бы в изгнание. Так воротись домой, поверь мне без клятвы, что ничего дурного Солону не будет от Писистрата. Знай, что даже из врагов моих никто не потерпел вреда, — если же ты почтёшь за благо стать одним из моих друзей, то будешь между них первым; ибо знаю, ты верен и нековарен. Если, наконец, захочешь ты жить в Афинах как-нибудь по-иному, то и на это будет тебе дозволение. Только не ожесточайся на отечество из-за нас". Таково письмо Писистрата.

Меру человеческой жизни Солон определил в семьдесят лет.[60]

Некоторые законы его представляются превосходными: например, кто не кормит родителей, наказуется бесчестьем; кто растратит отцовское имущество — также; кто празден, на того всякий желающий вправе за это подать в суд. Впрочем, Лисий в речи против Никида говорит, что последний закон издан Драконтом. Солон же запретил говорить в собрании продажным распутникам.

Далее, Солон сократил награды за гимнастические состязания, положив 500 драхм за победу в Олимпии, 700 драхм — на Истме и соответственно в других местах: нехорошо, говорил он, излишествовать в таких наградах, когда столько есть граждан, павших в бою, чьих детей надо кормить и воспитывать на народный счет. Оттого-то и явилось столько прекрасных и благородных воинов, как Полизел, как Кинегир, как Каллимах, как все марафонские бойцы, как Гармодий, и Аристогитон, и Мильтиад, и тысячи других. Гимнастические же борцы и в учении недешевы, и в успехе небезопасны, и венцы принимают за победу не столько над неприятелем, сколько над отечеством; в старости же они, по Еврипидову слову,

Изношены, как плащ, рядном сквозящий,[61] -

это и имел в виду Солон, когда поощрял их столь сдержанно.

Превосходен и такой его закон: опекуну над сиротами на матери их не жениться; ближайшему после сирот наследнику опекуном не быть. И такие: камнерезу не оставлять у себя отпечатков резанных им печатей; кто выколет глаз одноглазому, тому за это выколоть оба глаза; чего не клал, того не бери,[62] а иначе смерть; архонту, если его застанут пьяным, наказание — смерть.

Песни Гомера он предписал читать перед народом по порядку: где остановится один чтец, там начинать другому: и этим Солон больше прояснил Гомера, чем Писистрат[63] (как утверждает Диевхид в V книге "О Мегарах"), — главным образом в тех стихах, где говорится: "Но мужей, населяющих град велелепный, Афины…"[64] и далее.

Солон впервые назвал тридцатый день месяца старым и новым.[65] Он первый завел собрания девяти архонтов для собеседований (как говорит Аполлодор во II книге "О законодателях"). А когда начались раздоры, он не примкнул ни к городской стороне, ни к равнинной, ни к приморской.[66]

Он говорил, что слово есть образ дела; что царь лишь тот, кто всех сильней; что законы подобны паутине: если в них попадается бессильный и легкий, они выдержат, если большой — он разорвет их и вырвется. Он говорил, что молчание скрепляет речи, а своевременность скрепляет молчание. Те, кто в силе у тиранов, говорил он, подобны камешкам при счете: как камешек означает то большее число, то меньшее, так они при тиранах оказываются то в величии и блеске, то в презрении. На вопрос, почему он не установил закона против отцеубийц, он ответил: "Чтобы он не понадобился". На вопрос, как изжить преступления среди людей, он ответил: "Нужно, чтобы пострадавшим и непострадавшим было одинаково тяжело" — и добавил: "От богатства родится пресыщение, от пресыщения — спесь".

Афинянам он присоветовал считать дни по лунным месяцам. Феспиду он воспретил представлять трагедии, полагая, что притворство пагубно; и когда Писистрат сам себя изранил,[67] Солон сказал: "Это у него от трагедий!"

Заветы его людям Аполлодор в книге "О философских школах" передает так: "Прекрасным и добрым верь больше, чем поклявшимся. Не лги. Пекись о важном. Заводить друзей не спеши, а заведши не бросай. Прежде чем приказывать, научись повиноваться. Не советуй угодное, советуй лучшее. Ум твой вожатый. С дурными не общайся. Богам — почет, родителям — честь". Говорят, когда Мимнерм написал:

Если бы на земле без тяжких забот и страданий Лет шестьдесят прожить, чтобы потом умереть! -

то Солон побранил его так:

Если готов ты послушать меня, переделай все это И не сердись, если я лучше придумал, чем ты. Лигиастад! Измени свою песню и пой теперь вот как: "Восемь десятков прожить — и лишь потом умереть!"[68]

Из песен ему принадлежит такая:

Со всеми людьми осторожен будь — Не таят ли злобу в сердце своем За светлым лицом, И из черной души Не двойной ли язык лукавит?

Бесспорные его писания — это законы, речи к народу, наставления самому себе, элегические стихи о Саламине и об Афинском правлении, в которых 5000 строк, ямбы и эподы.

На изваянии его надпись такая:

Здесь, в Саламинской земле, сокрушившей мидийскую дерзость. Законодатель рожден — богохранимый Солон.[69]

Расцвет его приходится на 46-ю олимпиаду, в 3-й год которой он был архонтом в Афинах (по словам Сосикрата); тогда он и издал свои законы. Скончался же он на Кипре, прожив восемьдесят лет, и завещал ближним отвезти его останки на Саламин и пеплом развеять по всему краю. Оттого и Кратин в «Хиронах» говорит от его лица:

Гласит молва, что я живу на острове, Развеянный по всей земле Аянтовой.

Есть и у нас эпиграмма в названной книге "Все размеры", где я писал о смерти всех знаменитых людей всеми размерами и ритмами, как в эпиграммах, так и в песенных стихах:

Тело Солона огонь на Кипре пожрал отдаленном, Кости приял Саламин, злаки из праха взросли, Дух же его к небесам вознесли скрижальные оси, Ибо афинянам был легок Солонов закон.[70]

Изречение его, говорят, было: "Ничего слишком!"

Диоскурид в «Записках» рассказывает, что, когда он оплакивал сына (о котором более ничего не известно), кто-то ему сказал: "Ведь это бесполезно!" — "Оттого и плачу, что бесполезно", — ответил Солон.

Известны такие его письма.

Солон — Периандру. "Ты пишешь, что против тебя есть много злоумышленников. Не медли же, если хочешь от них отделаться. Ведь злоумыслить против тебя может самый негаданный человек (иной — боясь за себя, иной — презирая тебя за то, что ты всего боишься), потому что, подстерегши миг твоего невнимания, он заслужил бы благодарность всего города. Самое лучшее для тебя — отречься, чтобы не осталось причин для страха; но если уж быть тираном во что бы то ни стало, то позаботься, чтобы чужеземное войско при тебе было сильнее, чем гражданское, — тогда никто тебе не будет страшен и никого не понадобится изгонять".

Солон — Эпимениду. "Вижу: ни мои законы не были на пользу афинянам, ни ты твоими очищениями не помог согражданам. Ибо не обряды и законодатели сами по себе могут помочь государству, а лишь люди, которые ведут толпу, куда пожелают. Если они ведут ее хорошо, то и обряды и законы полезны, если плохо, то бесполезны. Мои законы и мое законодательство ничуть не лучше: применявшие их причинили пагубу обществу, не воспрепятствовав Писистрату прийти к власти, а предостережениям моим не было веры: больше верили афиняне его лести, чем моей правде. Тогда я сложил свое оружие перед советом военачальников и объявил, что умнее тех, кто не предвидел тирании Писистрата, и сильнее тех, кто убоялся ей воспротивиться. И за это Солона объявили сумасшедшим. Наконец, я произнес такую клятву: "Отечество мое! я, Солон, готов тебя оборонять и словом и делом, но они меня полагают безумным. Поэтому я удаляюсь отселе как единственный враг Писистрата, они же пусть служат ему хоть телохранителями. Ибо надобно тебе знать, друг мой, что человек этот небывалыми средствами домогался тирании. Поначалу он был народным предводителем. Потом он сам себя изранил, явился в суд и возопил, что претерпел это от своих врагов, в охрану от которых умоляет дать ему четыреста юношей. А народ, не послушав меня, дал ему этих мужей, и они стали при нем дубинщиками. А достигнув этого, он упразднил народную власть. Так не вотще ли я радел об избавлении бедных от кабалы, если ныне все они рабствуют Писистрату?"

Солон — Писистрату. "Верю тебе, что не претерплю от тебя худого — ибо и до тирании твоей я был тебе другом и теперь враждебен тебе не более чем любой из афинян, кому не мила тирания. Лучше ли быть под владычеством единого, лучше ли под всенародным — об этом пусть из нас каждый судит сам. Я согласен, что из всех тиранов ты — наилучший; но возвращаться в Афины, думается, мне не к лицу, чтобы меня не попрекнули, будто я дал афинянам равноправие, отклонил возможность стать тираном, а теперъ-де вернулся одобрить твои дела".

Солон — Крезу. "Я счастлив твоим добрым расположением ко мне; и, клянусь Афиною, не будь мне дороже всего жить под народовластием, я охотнее принял бы кров в твоем дворце, чем в Афинах, где насильственно властвует Писистрат. Однако житье мне милее там, где для всех законы равные и справедливые. Все же я еду к тебе, готовый стать твоим гостем".

3. ХИЛОН

Хилон, сын Дамагета, лакедемонянин. Он сочинил элегические стихи в двести строк; он говорил, что добродетель человека в том, чтобы рассуждением достигать предвидения будущего. Когда брат его сердился, что Хилон стал эфором, а он нет, Хилон ответил: "Это потому, что я умею выносить несправедливости, а ты нет". Эфором он стал в 55-ю олимпиаду (или в 56-ю, как уверяет Памфила); а Сосикрат говорит, что он первым стал эфором в архонтство[71] Евфидема — именно он учредил должность эфоров при царях, тогда как Сатир утверждает, что это сделал Ликург.

Это он, по словам Геродота (в I книге), когда при жертвоприношении в Олимпии у Гиппократа[72] сам собою закипел котел, посоветовал Гиппократу не жениться, а если он женат, то жену отпустить и от детей отречься. И это он, говорят, спросил Эзопа, чем занимается Зевс, а Эзоп ответил: "Высокое принижает, низкое возвышает". На вопрос, что отличает людей с воспитанием от людей без воспитания, он ответил: "Подаваемые надежды". А на вопрос, что трудно, — "Хранить тайну; не злоупотреблять досугом; терпеть обиду".

Вот его предписания. Сдерживай язык, особенно в застолье. Не злословь о ближнем, чтобы не услышать такого, чему сам не порадуешься. Не грозись: это дело бабье. К друзьям спеши проворнее в несчастье, чем в счастье. Брак справляй без пышности. Мертвых не хули. Старость чти. Береги себя сам. Лучше потеря, чем дурная прибыль: от одной горе на раз, от другой навсегда. Чужой беде не смейся. Кто силен, тот будь и добр, чтобы тебя уважали, а не боялись. Хорошо начальствовать учись на своем доме. Языком не упреждай мысль. Обуздывай гнев. Гадательству не перечь. На непосильное не посягай. Не спеши в пути. Когда говоришь, руками не размахивай — это знак безумства. Законам покорствуй. Покоем пользуйся. Из песен его известнее всех такая:

На пробном камне испытуют золото — Нет надежней пробы; А золотом испытывают разницу Меж добрым и недобрым.

Говорят, в старости он признался, что не знает за собою ни единого противозаконного поступка за всю жизнь, а сомневается только в одном: когда судили его друга, он осудил его по закону, но товарища своего уговорил его оправдать; так он услужил и закону и дружбе.

Особенную славу меж эллинов доставило ему пророчество о Кифере, лаконском острове; познакомившись с тем, каков он есть, Хилон воскликнул: "Лучше бы ему не возникать или, возникнув, утонуть!" И предвидение это было верным: сперва Демарат, спартанский изгнанник, посоветовал Ксерксу остановить там корабли, и если бы Ксеркс послушался, то Греция была бы в плену; а потом Никий в Пелопоннесскую войну, отбив этот остров и посадив там афинскую засаду, причинил лакедемонянам великий вред.

Отличался он немногословием, и Аристагор Милетский даже называет такой слог «Хилоновым»; [а другие зовут его «Бранховым», от того][73] Бранха, который основал святилище в Бранхидах.

Он был уже старцем в 52-ю олимпиаду, когда в расцвете сил был баснописец Эзоп. А умер он (по словам Гермиппа) в Писе, приветствуя своего сына после олимпийской победы в кулачном бою, от избытка радости и от старческого слабосилия; и все, кто был на празднествах, с честью предали его земле. У нас о нем есть такие стихи:

Благодаренье тебе, Полидевк светоносный, за то, что Сын Хилона стяжал славу в кулачной борьбе! Умер счастливый отец, на дитя-победителя глядя: Надо ли плакать о нем? Мне бы подобную смерть!

А на изваянии его написано вот что:

Этого мужа взрастила себе копьеносная Спарта — Был из семи мудрецов в мудрости первым Хилон.[74]