Глава XVI. ЕДИНАЯ ЕВРОПА: ФОРМА И ПРЕДПОСЫЛКИ ОБЪЕДИНЕНИЯ

Глава XVI. ЕДИНАЯ ЕВРОПА: ФОРМА И ПРЕДПОСЫЛКИ ОБЪЕДИНЕНИЯ

Сегодня в различных кругах все настойчивее слышны призывы к объединению Европы. Однако следует четко отделить тех сторонников европейского единства, кто исходит исключительно из материальных и прагматических соображений, от тех, кто, руководствуясь высшими принципами, ставит на первое место духовные и традиционные ценности.

В лучшем случае стремление к объединению порождается внутренним протестом против нынешнего положения Европы, которая в результате определенных событий (немалое влияние на которые оказали силы «тайной войны») из субъекта большой мировой политики, каковым она была прежде, превратилась в объект, обусловленный иностранными влияниями и интересами. Вынужденная лавировать между двумя великими державами, борящи-мися за мировое господство, Америкой и СССР, она в конце концов согласилась принять американскую, «атлантическую» опеку, дабы избежать худшего — полного порабощения коммунизмом.

Очевидно, что разобщенность европейских наций лишь усугубляет подобное положение дел. Как известно, на сегодняшний день все конкретные шаги по объединению Европы ограничивались созданием Общего рынка, Союза угольной и сталелитейной промышленности и т. п., то есть чисто экономическими мерами без соответствующей политической составляющей. И не стоит питать особых надежд относительно возможности улучшения ситуации. Плачевные последствия двух мировых войн, в значительной мере также вызванных разобщенностью и ослеплением европейских наций, преодолеть непросто. Мерой конкретной свободы, независимости и самостоятельности является в первую очередь мощь. Европа могла бы стать третьей великой мировой державой, если бы при объединении ей удалось сохранить свои обширные источники сырья и зарубежные рынки, и в законодательном порядке установить принцип тесной солидарности, согласно которому все европейские нации обязывались бы в случае опасности незамедлительно встать на защиту союзного государства. Но по этому пути не пошли. Впрочем, для новейшей европейской истории (исключая примеры из более далекого прошлого: римский период, гибеллинское Средневековье и Священный Союз) это не удивительно. В результате за одной капитуляцией следовала другая.

Сегодня некоторые говорят о возможности образования европейской империи с более чем 400-миллионным населением, что позволит ей противостоять как Соединенным Штатам, насчитывающим на сегодня 179 млн человек, так и СССР с его 225 млн..[116] Правда, в эту цифру включают и народы, оказавшиеся за железным занавесом. Впрочем, даже одна Западная Европа со своими 364 млн могла бы стать достаточно сильным блоком, если бы не проблема промышленного потенциала (от которого зависит и военная мощь), для развития которого необходимы соответствующие сырьевые запасы. Ранее этот недостаток восполнялся за счет неевропейских стран, зависимых от Европы, но на сегодня эти резервы оказались по большей части утраченными, как и прежние зоны влияния, где ныне промышляют американцы, русские и даже китайцы.

Первым шагом к созданию единой Европы должен стать совместный выход всех европейских стран из ООН, этой смешанной, ублюдочной и лицемерной организации. Вторым обязательным условием является окончательное освобождение ото всякого рода влияния как со стороны Америки, так и СССР. Однако подобные шаги потребовали бы столь тонкого и осмотрительного владения политическим искусством, какого не приходиться ожидать от современных европейских государственных деятелей. Действительно, если между отказом от американской «атлантической» опеки и реальным объединением Европы в единый блок, способный самостоятельно отстаивать свои интересы (там, где это возможно), образуется значительный временной промежуток, то в результате возможных внутренних потрясений и внешней агрессии плохо защищенная — как материально, так и духовно — Европа рискует стать добычей коммунизма и СССР. Поэтому шаги подобного рода нельзя предпринимать без предварительной подготовки. Однако эти конкретные политические проблемы выходят за рамки настоящей книги, поскольку здесь мы затрагиваем лишь вопросы, связанные с формой и духовно-доктринальными предпосылками единой Европы. В этом смысле неопределенные решения федералистского толка могут носить исключительно конъюнктурный характер, как и проблема оборонительного экономико-политического союза, образование коего относится скорее к следствиям. Единственно верное решение должно носить органичный характер и основываться на проблеме формирующего, внутреннего, высшего влияния, присущего общей идее и традиции. Вопреки этому отдельные круги отстаивают активную и прагматическую точку зрения, согласно которой нации не являются в готовом виде с небес, но образуются на основе общей задачи, которая — в противоборстве со средой или перед лицом исторического вызова — ставится перед разрозненными силами деятельной и решительной инициативной группой, что некогда и приводило к возникновению той или иной исторической нации. Полагают, что нечто подобное может произойти и с грядущей «европейской нацией», для формирования которой достаточно прибегнуть к единому мифу и идее общей судьбы, отстаиваемых европейским революционным фронтом. Подобная точка зрения представляется нам неудовлетворительной, поскольку, говоря о происхождении исторических наций, нельзя забывать того существенного вклада, который был внесен в этот процесс династиями как носителями традиции и их верноподданным окружением (приведем в качестве примера Пруссию). В настоящее время эти факторы отсутствуют. Поэтому имеет смысл говорить лишь о некоей чрезвычайной ситуации, которая могла бы дать толчок к объединению, что, однако, — необходимо это признать, — для европейской истории является довольно редким случаем; излишне даже упоминать хорошо известные примеры, но не единства, а европейской раздробленности, как то Столетняя война, религиозные войны, войны за престол и т. д. вплоть до двух последних мировых войн.

Кроме того, следует указать на свойственные сторонникам европейского объединения колебания между понятиями империи, пусть даже в приблизительном смысле (его используют ТИРИАР и ВОРАНЖ[117] — и «европейской нации» (как, в частности, называется один немецкий журнал).[118] Здесь требуется внести некоторый уточнения. Понятие нации никоим образом не применимо к органическому наднациональному типу единства. Отказываясь от формулы «Европа отечеств» и простой федерации европейских наций, не следует впадать в двусмысленность. Как мы уже указывали в другой главе, понятия отечества (родины) и нации (или этноса) по сути относятся к натуралистическому, «физическому» уровню. В единой Европе, безусловно, могут сохраняться отечества и нации (этнические общности отчасти признаются даже в тоталитарном СССР). Но следует решительно отказаться от национализма (с его чудовищным довеском в виде империализма) и шовинизма, то есть от всякой фанатичной абсолютизации частного единства. Поэтому с точки зрения доктрины правильнее использовать понятие Империи, а не «европейской нации» или «европейского отечества». Необходимо пробудить в европейцах чувство высшего порядка, качественно отличного от просто «национального», ибо оно коренится в иных слоях человеческого существа. Нелепо говорить о «европейцах», взывая к чувству, родственному тому, которое заставляет людей ощущать себя итальянцами, пруссаками, басками, финнами, шотландцами, венграми и т. п., в надежде на то, что подобное чувство общности может пустить корни в единой «европейской нации», устранив и сведя на нет существующие межнациональные различия. Однако серьезные проблемы возникают и в том случае, если само слово «империя» не пробуждает ничего большего, кроме анахроничных и неосуществимых фантазий.

Образцом истинного и органичного имперского мышления (четко рознящегося ото всякого рода империализма, ибо последний есть не что иное как нежелательное обострение национализма) может служить, например, европейский средневековый мир. В нем сосуществовали единство и многообразие. Входящие в его состав отдельные государства имели характер частичных органических единств, тяготеющих к unum quod поп est pars (используя выражение ДАНТЕ), то есть к принципу единства, авторитета и верховной власти, по своей природе отличного от принципа, лежащего в основе каждого отдельного государства. Качественно высшая природа имперского принципа обуславливается исключительно его превосходством по отношению к узко политической области, поскольку он опирается на идею, традицию и обладает духовной властью, что и придает ему законность. Именно это трансцендентное качество Империи дает ей право налагать ограничения на суверенитет отдельных европейских государств перед лицом имперского «суверенного права». Империя строится как «организм, состоящий из организмов» или, если угодно, имеет федеральное устройство. Однако это не федерализм, образно говоря, «без царя в голове», но федерализм органичный, отчасти напоминающий внутреннее строение немецкого Второго Райха, как он был задуман Бисмарком. Таковы основные черты истинной Империи.

Однако есть ли в современной Европе возможности и условия для реализации этой идеи? Понятно, что подобный замысел требует воли и власти, готовых решительно пойти наперекор общему течению. Как говорилось, следует отказаться от идеи «европейской нации», поскольку ее результатом может стать кровосмешение отдельных европейских наций в некоего единого общеевро-пейца за счет стирания языковых, этнических и исторических различий. Если же нашей целью является органичное единство, то предварительным условием является объединение и сплочение всех наций в иерархически и органически сочлененное целое. Природа части должна отражать природу целого. Предварительно каждая отдельная нация должна достичь устойчивого единства на иерархической основе безо всяких примесей националистического hybris (того, что Вико называл «национальным тщеславием»), каковое почти неизбежно сопряжено с демагогией и коллективизмом, и лишь затем может пробудиться общее стремление к высшему единству, превосходящему рамки отдельных национальных территорий. Возвышенная природа этого стремления позволит отдельным национальностям, в соответствии с их природной и исторической индивидуальностью, пользоваться достаточно широкой свободой. Известно, что согласно принципу органичности чем выше уровень сплоченности и совершенства высшего единства, тем большей самостоятельностью наделены его отдельные части, и тем больше допустимая степень различий между ними. Главное — твердая готовность к взаимодействию и взаимопомощи.

Любому органическому единству свойственен принцип устойчивости. Однако невозможно говорить об устойчивости целого, если его отдельные части лишены стабильности. Поэтому политическая сплоченность внутри каждой отдельной нации также является первичным условием возможного европейского единства. Однако последнее неизбежно окажется непрочным, если будет опираться на нечто типа международного парламента, не обладающего единым высшим авторитетом и состоящего из представителей различных политических режимов демократического типа, вынужденных подчиняться желаниям большинства, а, следовательно, совершенно не способных обеспечить преемственность политической воли и направления. При демократическом режиме государственная верховная власть — призрачна, нация лишена настоящего единства, а политическая воля ежедневно меняется в зависимости от количества голосов, заработанных одной из политических партий, маневрирующих в нелепой системе всеобщего равного избирательного права, при которой совершенно немыслимо органическое «составное целое». Естественно, никто не собирается навязывать всем европейским нациям одинаковый строй; тем не менее на первом месте должен стоять органический и иерархический принцип, — как антииндивидуалистический, так и антидемократический, — способный менять свою форму в зависимости от соответствующих местных условий. Исходя из этого предварительным условием является общая антидемократическая прочистка мозгов, что, однако, при нынешнем положении дел представляется почти утопией. Учитывая повсеместное торжество демократии, при которой общеевропейский парламент неизбежно превратится в столь же удручающее и плачевное зрелище, как и демократические парламенты отдельных европейских стран, идея единой Европы звучит поистине смехотворно. В общем, следовало бы задуматься об органичном единстве, реализуемом сверху, а не снизу. Только элиты различных европейских наций могли бы договориться между собой, наладить сотрудничество и, преодолев партийные пристрастия и дух раскольничества, благодаря своему авторитету выдвинуть на первый план более высокие интересы и мотивы. Так поступали в прежние времена Монархи и Вожди, творцы великой европейской политики, ощущавшие себя почти кровными родственниками (и отчасти действительно бывшие таковыми благодаря династическим связям), даже несмотря на серьезные распри, возникавшие иной раз между их странами. Таким образом, каждая нация должна обрести свой прочный «центр», и тогда за счет симфонии, содействия этих центров сможет родиться деятельное высшее европейское единство. Итак, началом европейского объединения должен стать процесс двойной интеграции. С одной стороны, необходима национальная интеграция, реализуемая путем признания принципа авторитета в качестве основы для органического, анти-индивидуа-листического и корпоративного формирования отдельных национальных общественно-политических сил; с другой, наднациональная, европейская интеграция, реализуемая путем признания принципа верховной власти, должной настолько превышать власть, присущую отдельным государствам, чтобы ей подчинялись все входящие в них индивиды. В ином случае даже не имеет смысла говорить об органически единой Европе.

Однако при подобной постановке вопроса возникают существенные трудности, вызванные необходимостью в не только политической, но и духовной основе возможного европейского единства.

Где же найти эту основу? На первый взгляд, казалось бы наиболее уместным обратиться к религии. Однако это не так. Испрашивать у католичества санкцию и благословение для верховного принципа авторитета бессмысленно, во-первых, поскольку не все европейские нации исповедуют католичество, во-вторых, ввиду демократического и модернистского расслоения современной Церкви (о чем мы уже говорили в X главе), и, наконец, учитывая плачевные последствия общего процесса десакрализации и обмирщения Европы. Столь же бессмысленно обращаться к христианству как таковому ввиду очевидной беспочвенности, несостоятельности и неопределенности подобного обращения, не говоря уже о том, что христианство не является специфически европейским духовным движением и принадлежностью исключительно европейской цивилизации; христианами являются и негры обеих Америк. Следует помнить также сказанное нами в X главе относительно маловероятности примирения между чистым христианством и «метафизикой государства».

Перейдем теперь к более низкому уровню. Охотно говорят о «европейской традиции» и «европейской культуре». К сожалению, обычно это не более чем слова. Что касается «традиции», то уже с давних пор Европа — и Запад — утратили даже представление о высшем значении этого слова. Можно сказать, что «традиция» в целостном смысле (который, как мы надеемся, понятен тем, кто внимательно следовал нашей мысли), отличном от ее истолкования «традиционализмом», является категорией, принадлежащей почти исчезнувшему миру, тому времени, когда единая формо-образующая сила проявлялась как в обычаях, так и в верованиях, как в праве, так и в политических формах и культуре — в общем, во всех областях существования. Никто не осмелится утверждать, что в нынешней Европе существует такая «единая традиция», могущая стать опорой для узаконения европейской идеи. Напротив, приходится констатировать отсутствие одухотворяющего центра, без которого последняя теряет всякий смысл. В современной Европе от «традиции» в глубинном понимании сохранились лишь жалкие исторические останки.

Что до «европейской культуры», то о ней сегодня, как правило, заводят разговор салонные европеисты, интеллектуалы-дилетанты либерально-гуманистического толка, любящие пофилософствовать о «личности», «свободе», «свободном мире» и т. п., склонные заигрывать с ЮНЕСКО и другими убогими организациями подобного рода. Общий уровень их идей точно соответствует общей атмосфере распада, воцарившейся после Второй мировой войны. Нам не верится, что диалог подобных представителей «европейской культуры» различных стран может привести к чему-то стоящему. Следует также помнить, что «культурой» сегодня, как правило, величают некий придаток буржуазного общества третьего сословия, породившего также нелепый и, к сожалению, до сих пор популярный в определенных кругах миф так называемой «аристократии мысли», аристократии, состоящей преимущественно из parvenu[119] антитрадиционной, либеральной и светской направленности. Поэтому, с нашей точки зрения, «интеллектуалов» — как европейски ориентированных, так и нет — по большей части не следует принимать в расчет; собственно, так и делали коммунисты начального периода. Современные деятели «культуры» никак не могут быть выразителями авторитета, свойственного хранителям и носителям высшей идеи. Гете, фон Гумбольдту и прочим представителям великой культуры следует отдать должное, но нелепо надеяться на то, что в этой среде может пробудиться одухотворяющая сила, способная подвигнуть революционные силы и элиты на борьбу за единую Европу. Все, связанное сегодня с «культурой», относится исключительно к области «представительства» чисто исторического характера и достойно разве что европейского «салона».

С другой стороны, попытка отойти от общих рассуждений и дать конкретное, осязаемое содержание понятию «общеевропейской культуры» приводит к серьезным затруднениям. Это подтвердил Конгресс Вольта, созванный в свое время Итальянской Академией и посвященный теме «Европа». Несмотря на присутствие множества известных представителей европейских стран, он завершился практически безрезультатно. Но главное даже не в этом. Суть в том, что именно «культура» ответственна за комплекс вины, лежащий тяжким бременем на Европе. Оставляя в стороне поверхностную культуру литературно-гуманитарного характера, не связанную с глубинными историческими силами (в связи с чем хотелось бы напомнить, что европейская история знает гораздо больше примеров истощающей разобщенности, нежели случаев союза и сотрудничества), разве можно отрицать, что начиная с эпохи Возрождения западные культура и цивилизация (в целом тождественные европейским) почти всегда шли рука об руку с антитрадиционным духом? Ведь именно зародившиеся тогда идеи, воспеваемые ныне большинством либеральных и прогрессистских ревнителей европейской культуры, цивилизации и традиции как едва ли не высшее достижение, в конце концов стали основной причиной духовного кризиса, охватившего сегодня Европу; европеизация мира обернулась расползанием фермента разложения и крамолы, пробудившего силы, которые позднее рикошетом ударили по самой Европе. Разве не Европа стала очагом зарождения просветительства, либерализма, демократии (американская демократия не оказывала почти никакого влияния на европейский континент) и, наконец, марксизма и коммунизма? Таков роковой вклад «европейской культуры» в современную историю, и этому немало поспособствовали интеллектуалы, гуманисты и прочие «возвышенные души»; между тем влияние культуры, непосредственно связанной с областью литературы и искусства, осталось незначительным. Так есть ли смысл в призывах разделить «общую судьбу», о чем пекутся сегодня отдельные европеисты; «судьбу», которую на Востоке скорее назвали бы кармой. На вышеупомянутом Конгрессе Вольта об этом говорил академик ФРАНЧЕСКО КОППОЛА, указавший на упомянутый комплекс вины и «нечистой совести» Европы. О какой духовной основе для защиты Европы от сил и идеологий (вполне по праву считающихся варварскими и антиевропейскими) может идти речь, если последние являются ничем иным, как крайними следствиями тенденций и болезней, очагом зарождения которых была сама Европа? В этом кроется причина ослабления иммунитета европейского мира перед пресловутыми «передовыми обществами» американского и советско-коммунистического образца.

Итак, проблема духовной основы для органически единой Европы остается нерешенной, поэтому возможное наступление активных революционных сил под знаменем европейского единства неизбежно окажется лишенным надежных духовных тылов. За спиной передовых отрядов останется заминированная земля, если предварительно не искоренить как явные, так и скрытые внутренние болезни, которые сегодня как в увеличительном стекле видны в неевропейских и антиевропейских силах. Поэтому необходимо сначала провести широкомасштабную внутреннюю дезин-токсикацию, даже если она обойдется дорогой ценой. Например, выходя за рамки политико-экономической области, позволительно ли закрыть глаза на почти повальную американизацию привычек, вкусов и увлечений европейских масс? Следовательно, прежде всего необходимо занять решительную позицию по отношению ко всему, что можно назвать современным миром, и позиция эта должна быть «реакционной» и консервативно-революционной, как мы уже говорили в первой главе. Некоторые утверждают, что проблему единого четкого мировоззрения следует отложить на более позднее время, поскольку сейчас важнее не конкретные «идеологические взгляды» сторонников европейского единства, но их готовность к созданию «общеевропейской партии» и отказ от сотрудничества с неевропейскими силами. Однако подобное отношение равнозначно безыдейному и бесхребетному иррациональному активизму, поскольку в этом случае даже при удачном решении практической задачи по созданию европейского блока последний неизбежно будут сотрясать расколы и противоречия. Мы настаиваем на том, что такая единая Европа (то есть созданная без предварительной реализации указанного нами условия, необходимого для образования органической, а не просто «объединяющей» структуры) не сможет стать носительницей особой идеи. Это будет лишь новый силовой блок среди прочих, — американского, русского, китайского и, возможно, даже афро-азиатского, — качественно ничем от них не отличающийся; а станет ли она сотрудничать с ними или, наоборот, им противостоять, не имеет существенного значения в общей атмосфере «современной» цивилизации, ответственность за возникновение которой, как уже было сказано, во многом лежит на самой Европе.

Естественно, практический отказ от всех материальных достижений современной цивилизации был бы чистой утопией; ведь пришлось бы отказаться от средств, действительно необходимых сегодня для обороны и нападения. Однако вполне реально установить четкую дистанцию и границу. Все «современное» в материальной и «физической» области, которая должна быть взята под строгий контроль, следует отнести к уровню простых средств, подчиненных более высокому и надлежащим образом защищенному уровню, где безоговорочным признанием должны пользоваться консервативно-революционные ценности. Еще недавно Япония доказала возможность и плодотворность подобного решения. Лишь тогда Европа сможет стать чем-то иным, качественно отличным, и занять достойное место среди мировых держав. Некоторые утверждают, что общности культуры вполне достаточно для слияния европейских народов в единую нацию. Однако им можно возразить, что даже не считая сказанного нами чуть выше, эта культура отныне является общей не только для европейцев, но и для большей части «цивилизованного» мира. Она не имеет границ. Европейский вклад — в области литературы, искусства, науки и т. п. — был усвоен неевропейскими странами, и наоборот. Нельзя забывать и того, что фактическое общее стирание различий (распространившееся также на образ жизни и вкусы), сопровождающее научно-технический прогресс, служит доводом также и для тех, кто стремится не к единой Европе, но к единообразному миру, объединенному в одну организацию или наднациональное мировое государство. Очевидно, что только серьезный подход к решению указанной проблемы позволит единой Европе обрести особое духовное достоинство, не нуждаясь в заимствованиях, и даже взять на себя руководящую роль в тот момент, когда весь современный мир окажется в глубоком кризисе.

Вернемся к более частным проблемам. В начале книги мы говорили о необходимости преодоления ложной дилеммы «фашизм-антифашизм», отказа от бездумного причисления к фашизму всего, что выходит за рамки демократии, марксизма и коммунизма. Это относится и к европейской идее. Стоит ли говорить, что не может быть никаких компромиссов или «переговоров» с защитниками принципов, входящих в формулу «антифашизма». Европейская дезинтоксикация должна быть направлена в первую очередь на «антифашизм», эту навязчивую идею, вчерашний лозунг «крестового похода», обратившего Европу в руины. Однако нельзя согласиться и с теми сторонниками европейского единства, кто в деле создания нового порядка ориентируется исключительно на вчерашние режимы Германии и Италии, поскольку они не учитывают наличия в этих движениях различных, порой противоборствующих тенденций, которые могли бы принять правильное, положительное, консервативно-революционное направление лишь при соответствующем стечении обстоятельств и дальнейшем их развитии, прерванном непродуманной войной и последующим поражением. Поэтому тем, кто желает использовать эти движения в качестве ориентира, следовало бы по меньшей мере четко разграничить эти тенденции.

Не считая вкратце рассмотренных нами доктринальных сложностей, в практическом плане основным препятствием на пути к европейскому единству является отсутствие чего-либо конкретного, могущего стать отправной точкой, надежной опорой и центром кристаллизации для возможного действия. Совсем недавно мы были свидетелями удивительного зрелища зарождения наднациональной европейской армии, с дивизиями из легионеров-добровольцев различных европейских стран, сражавшихся на восточном фронте против советских войск; но тогда основой служил Третий Райх. Сегодня европейские правительства предпринимают конкретные меры к объединению (впрочем, редкие и незначительные) исключительно на экономическом уровне, не заботясь о выработке соответствующих идеалов и идеологии. Между тем представители европейских наций, понимающие необходимость высшей идеи единой Европы, малочисленны и не только не получают поддержки со стороны властей своих стран, но даже подавляются ими — и тем усерднее, чем откровеннее они заявляют о своих неизбежно антимарксистских и антидемократических убеждениях. Однако, как было сказано, европейское объединение возможно лишь при условии консервативно-революционного возрождения и реорганизации отдельных европейских стран; но признать это значит признать поистине ошеломляющий масштаб поставленной задачи.

Несмотря на неблагоприятные условия, в качестве перспективы можно выдвинуть идею Ордена, члены которого действовали бы в отдельных странах, делая по возможности необходимое для будущего европейского единства. Но для этого требуется нечто большее, чем голый энтузиазм молодых бойцов, пытающихся развернуть пропагандистскую работу (хотя они, несомненно, заслуживают уважения). Необходимы особо подготовленные люди, занимающие или могущие тем или иным образом занять в будущем ключевые позиции в различных государствах. Какими должны быть эти люди? Если взять за точку отсчета буржуазное общество и цивилизацию, мы считаем, что следовало бы привлечь к делу людей, которые духовно или еще не дошли до этой точки и, следовательно, не считают своими ценности этого общества и цивилизации, или тех, кто эту точку уже преодолел. Объясним это чуть подробнее. В первую группу могут войти потомки древних европейских родов, сумевшие выстоять в этом мире, чья ценность определяется не только их именем, но также личными достоинствами. Мы согласны, что отыскать подобных людей довольно непросто; но исключения существуют, подтверждением чему служат недавние события времен Второй мировой войны и послевоенного периода. Иногда необходимо просто пробудить в крови то, что еще не потеряно безвозвратно, но только дремлет в ней. Наиболее ценным в подобных людях является наличие врожденных склонностей, «расы» (в элитарном, а не расистско-биологи-ческом понимании слова), что позволяет им действовать и реагировать четко и уверенно. Они не нуждаются в теориях и отвлеченных принципах, так как по самому своему рождению хранят верность тем принципам, ценность которых была очевидна для любого благородного человека до победы революции третьего сословия и всего, что за ней последовало.

Второе, более многочисленное подразделение Ордена, на наш взгляд, могут составить люди, соответствующие человеческому типу, который формируется благодаря отбору и испытаниям преимущественно воинского характера и особой подготовке. Экзистенциально этому типу присуща способность «развенчивать басни»; он легко распознает обман и лицемерную ложь во всем цепком наследии идеологий, бессовестно использованных не столько для уничтожения той или иной европейской нации, сколько для нанесения смертельного удара всей Европе. Таких людей отличают нетерпимость ко всякой риторике, безразличие к любому интеллектуализму и политике политиканов и партократий, реализм высшего типа, способность действовать четко и решительно. В недавнем прошлом их можно было встретить в элитарных воинских формированиях, сегодня — среди представителей десантных и других спецподразделений, особые подготовка и опыт которых способствуют возникновению указанного типа (причем черты, свойственные последнему, присущи представителям всех наций). Таким образом, одинаковый образ жизни становится потенциально связующим элементом независимо от национальных различий. Примкнув к европейскому делу, эти люди могли бы стать «ударной силой» Ордена в наиболее активных аспектах его деятельности. Если между двумя этими группами будут налажены прямые, взаимодополняющие контакты — что на самом деле не так уж сложно, как может показаться — главная задача будет решена. На первом месте для них будет стоять европейская идея (в смысле особых ценностей и мировоззрения), затем Орден и, наконец, собственная нация.

Естественно, крайне важное значение имеет личность истинного вождя, стоящего в центре и на вершине Ордена. К сожалению, такого человека сегодня нет; попытка выдвинуть в качестве вождя кого-либо из тех, кто сегодня — даже из самых благих побуждений и бескорыстно — прилагает усилия по организации европейских групп, представляется довольно рискованной. В связи с этим было верно замечено, что на первых порах никто не способен распознать в том или ином человеке его потенциальных качеств будущего вождя великого движения. Однако вполне очевидны преимущества, которые несет с собой наличие с самого начала человека, чьи авторитет и престиж признаются окружающими.

Однако повторим еще раз, что общим предварительным условием успеха европейского действия в указанном смысле является вытеснение политического класса, который в нынешний период междуцарствия и европейской зависимости стоит у власти почти во всех европейских странах; для этого необходимо вывести широкие слои народа из состояния наркоза и отупения, методически создаваемого господствующими общественно-политическими идеологиями. Основным препятствием на пути реализации истинной европейской идеи является глубокий кризис принципа авторитета и идеи государства. Некоторым это может показаться парадоксальным, поскольку принято считать, что их усиление ведет к расколу и партикуляризму, твердолобому антиевропейскому плюрализму. Мы уже объясняли, почему это не так, когда, говоря о «мужском союзе», определили реальный уровень, соответствующий идее истинного государства и его авторитета, как превышающий все относящееся только к «народу» и «нации». Чистая политическая верность требует от индивида определенной степени трансцендентности, особого героического настроя, выходящих за рамки чисто натуралистических факторов. Переход от национального уровня к наднациональному характеризуется непрерывностью, а не наоборот; здесь сохраняется тот же общий настрой, который был свойственен ранним индоевропейцам и лучшим временам феодального строя — готовность к свободному объединению сил со стороны людей, гордых своей причастностью высшему порядку, что ничуть не умаляет их, но, напротив, придает им цельность. Настоящими препятствиями могут стать лишь фанатичный национализм и растворение в бесформенной общности. Подытоживая, можно сказать, что думающие люди все глубже осознают: объединение Европы, создание европейского блока в нынешней ситуации является необходимым условием ее выживания, единственной возможностью ее сохранения в ином качестве, нежели просто географического названия чисто материального порядка в окружении держав, стремящихся к контролю над миром. Однако с учетом всех вышеперечисленных причин эта ситуация ставит перед нами двойную внутреннюю проблему. С одной стороны, говоря о прочной основе, глубинном смысле, органическом характере грядущей Европы, мы сталкиваемся с необходимостью решительного сопротивления всему, что представляет собой «современная цивилизация», и принятия соответствующих мер, направленных на духовную и умственную дезинток-сикацию; с другой стороны, налицо потребность в особой «метафизике», которая позволит обосновать европейский — как национальный, так и наднациональный — принцип истинного авторитета и законности.

Эту двойную проблему можно воспринимать и как двойную задачу. Сумеем ли мы справиться с ней, зависит от того, скольким людям, несмотря ни на что, удалось выстоять среди руин, и что они представляют собой.