15.3. Экзистенциализм

15.3. Экзистенциализм

Э. МУНЬЕ

Строго говоря, не существует философии, которая не была бы экзистенциалистской. Наука приводит в порядок внешнее бытие. Индустрия занята утилитарным. Возникает вопрос – что делала бы философия, если бы не эксплуатировала существование и существующее.

Однако более охотно с именем экзистенциализма напрямую связывают течение современного мышления. Это мышление наиболее общим образом можно было бы охарактеризовать как реакцию философии человека против крайностей философии идей и философии вещей. Для нее (философии человека) главной проблемой является не существование как таковое, а существование человека. Она упрекает традиционную философию за то, что та чаще всего склоняется в пользу философии внешнего мира или продуктов духа.

В этом смысле экзистенциализм опирается на мощную традицию. История мышления отмечена вехами экзистенциальных откровений, которые в то же время были для мышления поворотом к самому себе, возвращением к своей первоначальной миссии. Это призыв Сократа, противостоящий космологическим грезам ионийских физиков своим призывом “Познай самого себя”. Это обращение стоиков, призывающих к господству над собой и противостоянию судьбе. Это греки, увлекающиеся легковесными играми софистики и диалектики. Это и святой Бернар [Клервосский], направляющийся в крестовый поход от имени христианства для обращения и спасения против математизации веры Абелляром. Это и Паскаль с самого начала поднявшийся на борьбу против картезианской авантюры, которая была нацелена на развитие науки и подчинение ей всего человека, его жизнь и смерть. Но с Паскаля собственно и начинается современный экзистенциализм. Он пресекает все пути, он касается всех тем.

Иногда отцом этой школы называют Кьеркегора. Курьез судьбы состоит в том, что он действительно был одним из первых экзистенциальных философов. Его заслуга состояла в ясности изложения идей. Я не могу понять, что делали в течение ста лет датчане со своим пророком как Серен Кьеркегор, который так как был эксцентричен и так глубоко анализировал человека. Во всяком случае потребовалось дождаться начала этого века, чтобы он был переведен в Германии, и в смутные времена между двумя мировыми войнами чтобы он проник во Францию. Подобная же судьба у его предшественника Мэн де Бирана, звезда которого остается такой бесцветной даже в его собственной стране [Франции]. Мэн де Биран поднимал авторитет вселенского существования в пику сенсуалистическим философиям XVIII века, сплющивающим человека. (340)

Кьеркегор же боролся против системы Гегеля, абсолютной системы, систематизирующихся систем, которым он противопоставляет абсолютное существование.

Таковы корни экзистенциализма. С этого момента ствол экзистенциализма расщепляется на две ветви. Одна произрастает от старого христианского ствола. Возвышение над природой значения образа Бога [в человеке], искупленного через воплощенного Христа. Провозглашен примат спасения над активностями знания и пользы; имеется ли онтологический климат наилучшим образом удовлетворяющей экзистенциалистским требованиям? Не следует ли просто сказать, что экзистенциализм это иной способ говорить о христианстве? Таков без сомнения был бы ответ Паскаля и Кьеркегора рационалистам. Но последние окрестили бы их философию новым именем, весьма внешним для них. Они рассматривались бы как свидетельства христианской очевидности, очевидности, которая в большей мере связана со свидетельствами, чем с разумными доводами.

Экзистенциализм снискал наибольшие лавры в феноменологической школе. Его ветвь, питающаяся христианским соком, не была порождена уверенностью и безмятежностью христианского учения в его доктриальном оформлении. Наоборот, эта уверенность и безмятежность противоречили его мышлению. Наилучшим образом переход от ортодоксии вероучения к независимости осуществил Макс Шеллер. Ясперс, утверждавший незавершенность критерия человеческого существования, не может быть даже назван христианским философом, хотя все импульсы его мышления, особенно может быть последних его работ, сделаны из вполне христианского теста. Никто не был ближе Кьеркегору, чем он. Поль Луи Ландсбер, работы которого были преждевременно прерваны в лагере департации Ориентбурга, продолжил эту линию. Русская ветвь проходит через Соловьева, Шестова и Бердяева. Еврейская ветвь проведена Бубером. Карл Барт своей диалектической теологией немало содействовал введению вновь в современное мышление Кьеркегора. Бер-госовский призыв вернуть к жизни, который в поэтических терминах поддержали Пеги и Клодель, был направлен против позитивизма, обезличивающего человека. Этот призыв сыграл тогда свою роль и ныне еще блистает тем же внутренним огнем. Было бы несправедливым забыть, как это стремятся сделать сегодня, другое свечение той же струи: работы Лабертоньера и Блонделя, в которых прозвучал призыв обращения к внутренней жизни…

Во многих понятиях “Метафизического дневника” Габриель Марсель воспроизводит живой французский христианский экзистенциализм с некоторыми элементами персоналистского мышления.

Кьеркегор из тех людей, которые, строго говоря, не могут иметь учеников, поскольку они не имеют завершенной системы, но которые, однако, могут иметь многочисленных последователей. (341)

В начале второго течения находится другая изолированная величина – Ницше. Симметрично Иоанну Крестителю он хотел возвысить конец евангельской эры, провозгласив смерть Бога для людей, которые не осмеливаются брать на себя его роль. Этот призыв прозвучал в обстановке безраздельного оптимизма, царившего в конце века. Ницше как удар молнии осветил непристойность в пустом небе счастья, разрушающее осень Запада и открывающееся грозами равно действия, которые балансировали между нашими крышами и нашими садами. Ницше, так же как и Кьеркегор, ждал, что его голос будет услышан, когда отчаяние проникнет в сердце отделенных от божественного присутствия и разочаровавшихся в созерцании миров.

Из этого течения в силу обстоятельств сформировался новый стоицизм, в котором человек вдохновлялся на борьбу в своем фундаментальном одиночестве. Эта философия критиковалась современным рационализмом от имени решительного опыта за то, что она пропагандировала отчаяние, тоску, страх. Эта философия сталкивает нас непосредственно с ничто, не давая этому достаточно обоснования в глубинном опыте. Эта линия атеистического экзистенциализма, которая идет от Хайдеггера и Сартра и которую ошибочно принимают за весь экзистенциализм.

Простой взгляд убеждает нас, что первая экзистенциальная традиция не уступает второй ни в полноте, ни во влиянии, но связь между этими традициями так незаметна, что забывают их общий источник. Однако способ постановки проблем, резонанс многочисленных общих тем по крайней мере в истоке, обусловливает то, что диалог между теми способами мышления, которые остаются внешними для их общих предпосылок…

Мунье Э. Введение в экзистенциализмы. – Париж, 1947. – С. 8-14.

С. КЬЕРКЕГОР

Что такое поэт? – Несчастный, переживающий тяжкие душевные муки; вопли и стоны превращаются на его устах в дивную музыку. Его участь можно сравнить с участью людей, которых сжигали заживо на медленном огне…

Я, может быть, и постигну истину, но до познания блаженства душевного мне еще далеко. Что же мне делать? Скажут: “займись делом”. Каким? Чем мне заняться? Разве оповещать человечество о своей грусти, стараясь представить новые доказательства печального ничтожества человеческой жизни? Или открывать какие-нибудь новые, еще не известные доселе, темные стороны жизни? Этим я мог бы, пожалуй, стяжать себе редкую награду: прославиться, наподобие астронома, открывшего новые пятна на Юпитере. Предпочитаю, однако, молчать. (342)

…Я лежу пластом, ничего не делаю. Куда ни погляжу – везде пустота: живу в пустоте, дышу пустотой. И даже боли не ощущаю… Для меня же и страдание потеряло свою сладость. Посулите мне все блага или все муки земные – я не повернусь даже на другой бок ради получения одних или во избежание других. Я медленно умираю. Что может развлечь меня. Вот если бы я увидел верность, восторжествовавшую над всеми испытаниями, увлечение, все преодолевшее, веру, двигающую горы, если б я видел торжество мысли, примиряющее конечное с бесконечным… Но ядовитое сомнение разрушает все. Моя душа подобна Мертвому морю, через которое не перелететь ни одной птице, – достигнув середины, она бессильно падает в объятия смерти.

Сопротивляться – бесполезно. Нога моя скользит. Жизнь моя все-таки остается жизнью поэта. Можно ли представить себе более злосчастное положение? Я отмечен, судьба смеется надо мной, показывая мне, как все мои попытки к сопротивлению превращаются в поэтические моменты. Я могу описать надежду с такой жизненной правдой, что всякий, “надеющийся и верующий” в жизнь, узнает себя в моем описании, а оно все-таки – ложь: я создал его лишь по воспоминаниям.

…Я никогда не был веселым в душе, а между тем веселье как будто всегда сопутствует мне, вокруг меня словно всегда порхают невидимые для других, легкие гении веселья, любуясь которыми, глаза мои сияют радостью. И вот люди завидуют мне, когда я прохожу мимо их счастливый и веселый, как полубог, а я хохочу, – я презираю людей и мщу им. Я никогда не унижался до того, чтобы пожелать обидеть кого-нибудь фактически, нанести действительное оскорбление, но всегда умел повернуть дело так, что люди, вступавшие со мной в сношения, выносили впечатление какой-то обиды. Слыша, как хвалят других за честность и верность, я хохочу. Я никогда не был жестокосердным, но именно в минуты наисильнейшего сердечного волнения я принимал самый холодный и бесчувственный вид…

В воздухе разлита такая теплота, а город будто весь вымер… Мне вспоминается моя молодость, моя первая любовь, когда я так грусти. Теперь я грущу лишь по той первой грусти. Что такое юность? – Сон… Что такое любовь? – Сновидение…

Моя печаль – моя крепость; она расположена на вершине горного хребта среди облаков, как гнездо орла; никто не может овладеть ею. Оттуда я делаю набеги в действительную жизнь, хватаю добычу, приношу домой и тку из нее картину для украшения стен моей башни. Я живу там отшельником…

…Быть вполне человеком – все-таки выше всего… У меня на ногах появились мозоли – значит шаг вперед…

…Да, я не господин своей судьбы, а лишь нить, вплетенная в общую ткань жизни! Но если я не могу ткать сам, то могу обрезать нить… [Как один из открывателей экзистенции, Къеркегор (343) замечательно показывает необходимую поэтику экзистирующего субъекта, связанную с отсутствием каких-либо человеческих качеств и способностей. Их еще предстоит сформировать, выстроить. В экзистенции человек дан самому себе в форме отсутствия, т. е. в форме проблемы, которую еще предстоит решить, освоить как предмет самосозидательной работы. Поэтому все негативные определения собственного бытия следует в данном случае воспринимать не просто как печальную и огорчительную данность, но как деятельно ориентированную постановку проблем становления экзистирующего субъекта. У Къеркегора замечательна именно эта постановка. – Примечание составителя].

Кьеркегор С. Афоризмы эстетики. Наслаждение и долг.– Киев, 1994. – С. 15-40.

Проклятый случай. Ведь ты мой единственный друг, единственное, что я считаю достойным быть моим союзником или врагом: ты всегда остаешься верным самому себе в своей капризной изменчивости, всегда одинаково непостижим, всегда загадочен. Я воплотил твой образ в себе, зачем же ты не являешься своему живому воплощению?…

…Ужасная мысль! Значит вся жизнь остановилась от скуки! Нет, я жду тебя, жду, проклятый случай! Я не хочу победить тебя принципами, или, как выражаются эти жалкие люди, характером, – нет, я хочу поэтически воссоздать тебя…

Кьеркегор С. Дневник обольстителя. Наслаждение и долг. – Киев, 1994. – С. 75 .

Ж.-П. САРТР

У каждого человека свои природные координаты: уровень высоты не определяется ни притязаниями, ни достоинствами – все решает детство…

…Во всех детях есть искра Божия, они ни в чем не уступают поэтам, ведь поэты – те же дети…

…Смерть преследовала меня, как наваждение, потому что я не любил жизни. Этим объясняется ужас, который мне внушала смерть…

Сартр Ж.-П. Слова. – М., 1966. – С. 55-60, 136.

…Существуют две разновидности экзистенциалистов: во-первых, это христианские экзистенциалисты… и, во-вторых, экзистенциалисты-атеисты. Тех и других объединяет лишь убеждение в том, что существование предшествует сущности… (344)

…Человек просто существует, а он не только такой, каким себя представляет, но такой, каким он хочет стать. И поскольку он представляет себя уже после того, как начинает существовать, и после этого прорыва к существованию, то он есть лишь то, что сам из себя делает…

…Человек – это прежде всего проект, который переживается субъективно, а не мох, не плесень и не цветная капуста…

…Наш исходный пункт – это субъективность индивида, он обусловлен и причинами чисто философского порядка. В исходной точке не может быть никакой другой истины, кроме: “Я мыслю, следовательно существую”. Это абсолютная истина сознания, постигающего самое себя…

…Если невозможно найти универсальную сущность, которая была бы человеческой природой, то все же существует некая общность условий человеческого существования…

Сартр Ж.-П. Экзистенциализм – это гуманизм // Сумерки богов. – М., 1989. – С. 321-323, 335-336.

…По появлении человека среди бытия, его “облекающего”, открывается мир. Но исходный и существенный момент этого появления – отрицание. Так мы добрались до первого рубежа нашего исследования: человек есть бытие, благодаря которому возникает ничто. Но вслед за этим ответом тотчас возникает другой вопрос: что такое человек в его бытии, если через человека в бытие приходит ничто?

…Бытие может порождать лишь бытие, и если человек включен в этот процесс порождения, выйти из него он может, лишь выходя за пределы бытия. Коль скоро человек способен вопрошать об этом процессе, то есть ставить его под вопрос, предполагается, что он может обозревать его как совокупность, то есть выводить самого себя за пределы бытия, ослабляя вместе с тем структуру бытия…

…Свобода не может быть понята и описана как обособленная способность человеческой души. Мы старались определить человека как бытие, обусловливающее появление ничто, и это бытие явилось нам как свобода. Таким образом свобода – как условие, необходимое для нигилирования ничто, – не может быть отнесена к числу свойств, характеризующих сущность бытия человека. Выше мы уже отмечали, что существование человека относится к его сущности иначе, чем существование вещей мира – к их сущности. Свобода человека предшествует его сущности, она есть условие, благодаря которому последняя становится возможной, сущность бытия человека подвешена в его свободе. Итак, то, что мы называем свободой, неотличимо от бытия “человеческой реальности”. О человеке нельзя сказать, что он сначала есть, а затем – он свободен; между бытием человека и его “свободомыслием” нет разницы… (345)

Сартр Ж.-П. Бытие и ничто. Человек и его ценности. – Ч.1. – М., 1988. – С. 98-99.

А. КАМЮ

…Рано или поздно наступает время, когда нужно выбирать созерцанием и действием. Это и называется стать человеком…

…В этой вселенной единственным шансом укрепиться в сознании, зафиксировать в нем свои дерзания является творчество! Творить – значит жить вдвойне…

…Подлинное произведение искусства всегда соразмеримо человеку, и по самой своей сущности оно всегда что-то “недоговаривает”. Имеется своеобразная связь между глобальным жизненным опытом художника и произведением, которое его отображает…

…Мыслить – значит испытывать желание создавать мир (или, что то же самое, задавать границы собственному миру). Это значит, что, только исходя из фундаментального разлада между человеком и его опытом, можно найти почву для их согласия…

…Сегодня, когда мысль оставила притязания на универсальность, когда наилучшей историей мысли была бы история ее покаяний, мы знаем, что система неотделима от своего автора, если хоть сколько-нибудь значима…

…Глубокая мысль находится в непрерывном становлении, смыкаясь с жизненным опытом и формируясь в нем. Точно так же уникальное творение человеком самого себя подкрепляется последовательностью и многообразием создаваемых им образов…

Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде // Сумерки богов. – М., 1989. – С. 282-291, 292-302.

Что такое бунтующий человек? Это человек, который говорит “нет”. Но, отказываясь, он не отрекается: это также человек, который изначально говорит “да”. Раб, подчинявшийся приказам всю свою жизнь, вдруг находит новую команду неприемлемой. Каково содержание этого “нет”?…

…Бунтарство порождает, пусть смутно, осознание, осеняющее понимание того, что в человеке есть нечто, о чем он может, хотя бы временно, идентифицироваться. До сих пор эта идентификация не ощущалась по-настоящему. Раб переносил все репрессии, предшествовавшие бунту. Он даже часто безразлично воспринимал приказы более возмутительные, чем тот, который вызвал отказ. Он был терпелив, быть может, внутренне и противился им, но молчал, озабоченный сиюминутными интересами. Раб еще не осознавал своих прав. Потеряв терпение, он распространяет свое нетерпение на все, с чем раньше соглашался… (346)

Камю А. Бунтующий человек. Человек и его ценности. – Ч.1. – М.,1988. – С.90 – 98.

М. ХАЙДЕГГЕР

…Философия – ни наука, ни мировоззренческая проповедь. Наш курс объявлен под названием “Основные понятия метафизики”… Дело идет теперь о том, чтобы в рамках одного семестра представить – опуская многочисленные подробности – ее важнейшие понятия. Поскольку же метафизика – центральное учение всей философии, то разбор ее основных черт превращается в сжатое изложение главного содержания философии. Раз философия по отношению к так называемым частным наукам есть наука общего характера, наши занятия благодаря ей обретут должную широту и закругленность…

…Или все надежды на философию как абсолютную науку – одно суеверие? Скажем, не только потому, что одиночка или отдельная школа никогда не достигнут этой цели, но и потому, что сама постановка такой цели – принципиальный промах и непризнание глубочайшего существа философии. Философия как абсолютная наука – высокий, непревосходимый идеал…

…Метафизика есть вопрошание, с которым мы пытаемся охватить своими вопросами совокупное целое сущего и спрашиваем о нем так, что сами, спрашивающие, оказываемся поставлены под вопрос. Соответственно основные понятия тут – не обобщения, не формулы всеобщих свойств некоторой предметной области (животное, язык), но понятия особенного рода. Они схватывают каждый раз целое, они предельные смыслы, вбирающие понятия. Но они – охватывающие понятия еще и во втором, равно существенном и связанном с первым смысле: они всегда захватывают заодно и понимающего человека и его бытие – не задним числом, а так, что первого нет без второго и наоборот. Нет никакого схватывания целого без захваченности философствующей экзистенции. Метафизическая мысль есть мышление охватывающими понятиями в этом двояком значении: мысль, нацеленная на целое и захватывающая экзистенцию.

Хайдеггер М. Основные понятия метафизики // Вопросы философии. – 1989. – № 9. – С. 116-122.

Каким бы образом не брались толковать сущее, или как дух в смысле спиритуализма, или как материю и силу в смысле материализма, или как становление и жизнь, или как представление, или как волю, или как субстанцию, или как субъект, или как энергию, или как вечное возвращение того же, всякий раз сущее как сущее, бытие уже высветилось. Бытие в некой непотаенности пришло. Принесет ли бытие, как оно с собой приносит такую непотаенность, открывает ли, как Оно открывает себя в метафизике и в качестве метафизики остается скрытым. Бытие в своем высвечивающем существе, то есть в своей истине не продумывается. И все-таки в своих ответах на свой вопрос (347) о сущем как таковом метафизика говорит из незамеченной открытости бытия. Истина бытия может поэтому называться почвой, на которой держится метафизика как корень дерева философии, из которой она питается.

Хайдеггер М. Введение к “Что такое Метафизика?” – М., 1993. – С. 27.

Мышление, чьи мысли не только не настроены на счет, но вообще определяются Другим, чем сущее, пусть будет названо бытийным мышлением. Вместо того, чтобы считаться с сущим в расчете на него, оно рассматривает себя в бытии как истину бытия. Это мышление отвечает вызову бытия, когда человек передоверяет свое историческое существо той единственной необходимости, которая не понуждает вынуждением, но создает нужду, выполненную свободой жертвы. Нужда в том, чтобы сохранялась истина бытия, чтобы не выпало на долю человека и всему сущему. Жертва есть изъятое из всего принуждения, ибо поднимающееся из бездны свободы растрачивание человеческого существа на хранение истины бытия для сущего. В жертве осуществляет себя потаенная признательность, единственно достаточное отблагодарение за расположение, в качестве которого бытие препоручило себя существу человека в мысли, чтобы человек взял на себя в своем отношении к бытию сбережение бытия. Изначальное мышление – отголосок расположения бытия, где светит и сбывается единственное: что сущее – есть. Этот отголосок – человеческий ответ на слово беззвучного голоса бытия.

Хайдеггер М. Послесловие к “Что такое метафизика?” – М.,1993. – С.40.

Сущее существующее способом экзистенции, это человек. Только человек экзистирует. Скала существует, но она не экзистирует. Дерево существует, но оно не экзистирует. Лошадь существует, но она не экзистирует. Ангел существует, но он не экзистирует. Бог существует, но он не экзистирует. Предложение: “Только человек экзистирует” никоим образом не значит, что только человек оказывается действительно сущим, а все прочее сущее недействительно и только кажимость или представление. Предложение “Человек экзистирует” означает: человек есть то сущее, чье бытие отмечено открытым стоянием внутри непостоянности бытия, отличительно благодаря бытию, отмечено в бытии. Экзистенциальное существо человека есть основание того, что человек умеет представить сущее как таковое и иметь сознание о представленном. Всякое сознание заранее предполагает экстатически понятую экзистенцию в качестве essentia человека, причем essentia означает то, в качестве чего человек существует, пока он человек. Сознание, наоборот, и не создает впервые открытость сущего, и не представляет впервые (348) человеку открытость для сущего. Куда и откуда и каком свободном измерении должна была бы двигаться всякая интенциональность сознания, если бы человек не имел уже в том выстаивании своего существа? На что еще другое, если всерьез о том задуматься, должна указывать приставка “со”– в именах “со-знание” и “само-со-зна-ние”, кроме как на экзистенциальное существо того, что существует, поскольку экзистирует? Быть самостью – конечно, характеристика существа того сущего, которое экзистирует, однако экзистенция и не заключается в самости, и не определяется из нее. Но поскольку метафизическая мысль выводит человеческую самость из субстанции или, что в основе то же, из субъекта, постольку первый путь, ведущий от метафизики к экстатически-экзистенциальному существу человека, должен проходить через метафизическое определение.человеческой самости.

Хайдеггер М. Бытие и время. – С. 32.

Конечно, как следствие освобождения человека Новое время принесло с собой субъективизм и индивидуализм. Но столь же несомненным остается и то, что никакая эпоха до того не создавала подобного объективизма и ни в одну прежнюю эпоху неиндивидуальное начало не выступало в образе коллектива. Существенны здесь необходимые взаимопереходы между субъективизмом и объективизмом. Но как раз эта их взаимная обусловленность друг другом указывает на более глубокие процессы.

Решающее здесь не то, что человек освобождает себя от прежних связей себе самому, а то, что меняется вообще существо человека и человек становится субъектом. Это слово subiectum мы должны понимать конечно, как перевод греческого… Так называется подлежащее, то, что в качестве основания собирает все на себе. Это метафизическое значение понятия субъекта не имеет ближайшим образом никакого подчеркнутого отношения к человеку и тем более к Я.

Если теперь человек становится первым и исключительным субъектом, то это значит: он делается тем сущим, на которое в роде своего бытия и в виде своей истины опирается все сущее. Человек становится точкой отсчета для сущего как такового.

Хайдеггер М. Бытие и время. – С. 47-48.

Если “истина”, т. е. истинное и действительное, выводится и возводится в некий самосущий мир, то это подлинно сущее выступает как нечто такое, чему должна покориться вся человеческая жизнь. Истинное есть само по себе должное и желанное. Человеческая жизнь лишь тогда на что-то годится, только тогда определена истинными добродетелями, когда эти последние только к тому устремлены и только тому способствуют, чтобы осуществить желаемое и должное, следовать за ними и так подчинять себя “идеальному”. (349)

Человек, самоотрекающийся перед идеалами и прилежно стремящийся их исполнить, есть добродетельный, годный, т. е. “хороший человек”. Продуманное в ницшеанском смысле, это означает: человек, ваяющий сам себя как такого “хорошего человека”, учреждает над собой сверхчувственные идеалы, которые дают ему то, чему он должен подчиниться, чтобы в осуществлении этих идеалов объяснить себе жизненную цель.

Воля, волящая этого “хорошего человека” есть воля к подчинению идеалам как чему-то такому, что дано само по себе, над чем человек не может уже иметь больше никакой власти. Воля, волящая “хорошего человека” и его идеалы, есть воля к власти этих идеалов и тем самым воля к бессилию человека. Воля, волящая “хорошего человека” есть, конечно, тоже воля к власти, но в образе бессилия человека для власти. Этому бессилию человека для власти прежние верховные ценности обязаны своей проекцией в сверхчувственное и своим возвышением до мира “в себе” как единственно истинного мира. Воля, волящая “хорошего человека” и “хорошее” в этом смысле, есть “моральная” воля…

Поэтому Ницше может сказать (№ 400):

“В истории морали выражается таким образом, воля к власти, с которой то рабы и угнетенные, то неудачники и тяготящиеся собой; то посредственности делают попытку провести им благоприятные ценностные суждения”.

Соответственно этому говорится (№ 356):

“Смиренным, прилежным, благожелательным, умеренным: Таким Вы хотите человека? Хорошего человека? Но, чудится мне, это просто идеальный раб, раб будущего.

И в № 358:

“Идеальный раб (“добрый человек”) – Кто себя не может поставить “целью”, вообще не может от себя вводить цели, тот отдает честь мерам лишения самости – инстинктивно. В ней убеждается вся его разумность, его опыт, его сущность. И вера тоже есть некое лишение самости”.

Хайдеггер М. Бытие и время. – С. 106.

…Всякий гуманизм или основан на определенной метафизике, или сам себя делает основой для таковой. Всякое определение человеческой сущности, заранее предполагающее, будь то сознательно или бессознательно, истолкование сущего в обход вопроса об истине бытия, метафизично. Поэтому своеобразие всякой метафизики – имея в виду способ, каким определяется сущность человека, – проявляется в том, что она “гуманистична”. Соответственно, всякий гуманизм остается метафизичным. При определении человечности человека гуманизм не только не спрашивает от отношении бытия к человеческому существу. Гуманизм даже мешает поставить вопрос, потому что ввиду своего происхождения (350) из метафизики не знает и не понимает его. И наоборот, необходимость и своеобразие забытого в метафизике и из-за нее вопроса об истине бытия, не может выйти на свет иначе, как если среди господства метафизики будет задан вопрос: “Что такое метафизика?” Более того, всякий вопрос о “бытии”, даже вопрос об истине бытия, приходится на первых порах вводить как “метафизический”…

Хайдеггер М. Письмо о гуманизме. Проблема человека в западной философии. – М., 1988. – С. 319– 320.

Только странное дело: как раз, когда человек науки закрепляет за собой свою самую подлинную суть, он явно или неявно заговаривает и о чем-то другом. Исследованию подлежит только сущее и более – ничто; одно сущее и кроме него – ничто; единственно сущее и сверх того – ничто.

Как обстоит дело с этим Ничто? Случайность ли, что мы невзначай вдруг о нем заговорили? Вправду ли это просто манера речи – и больше ничто?

…Наука ничего не хочет знать о Ничто. С той же очевидностью, однако, остается верным: когда она пытается высказать свою собственную суть, она обращается к помощи Ничто. Ей требуется то, что она отвергает. Что за двойственность приоткрывается здесь?

При осмыслении нашей сегодняшней экзистенции как определяющейся через науку, мы попали в самую гущу противоречия. Противоречие само собой развертывается в вопрос. Вопрос только и дожидается, чтобы его явно высказали: как обстоит дело с Ничто?

…Разработка вопроса о Ничто должна поставить нас в положение, исходя из которого или окажется возможным на него ответить, или выявится невозможность ответа. Мы остались с Ничто в руках. Наука с высокомерным равнодушием по отношению к нему оставляет его нам как то, что “не существует”.

Попытаемся все же задать вопрос о Ничто. Что такое Ничто? Уже первый подступ к этому вопросу обнаруживает что-то непривычное. Задавая такой вопрос, мы заранее представляем Нечто как нечто, которое тем или иным образом “есть” – словно некое сущее. Но ведь как раз от сущего Ничто абсолютно отлично. Наш вопрос о Ничто – что и как оно, Ничто, есть – искажает предмет вопроса до его противоположности. Вопрос сам себя лишает собственного предмета.

Соответственно и никакой ответ на такой вопрос тоже совершенно невозможен. В самом деле, он обязательно будет получаться в форме: Ничто “есть” то-то и то-то. И вопрос и ответ в свете Ничто одинаково нелепы [Замечательна диалектика становления (человека), когда предмет дан в форме проблемы (в форме своего отсутствия по формуле: “да” как “нет”). Для содержательной (351) мысли противоречие, парадокс, нелепость, “пустота” – только начало и условие пуска мысли. Пустота звучит как экзистенциальный призыв: “Пусть будет!” – Примечание составителя].

Хайдеггер М. Что такое метафизика? // Время и бытие. – М.,1993. – С. 17-18.

Человек не только живое существо, обладающее среди прочих своих способностей также и языком. Язык есть дом бытия, живя в ко тором, человек экзистирует, поскольку, оберегая истину бытия| принадлежит ей…

Хайдеггер М. Письмо о гуманизме // Время и бытие. – М., 1993. – С. 203.

Филология делает национальную и народную литературу предметом объяснения и истолкования. Письменное литературное слово – это всегда сказавшее себя слово языка. Когда филология занимается языком, она обрабатывает его сообразно предметным acпектам, установленным грамматикой, этимологией и сравнительной историей языка, стилистикой и поэтикой.

Но язык говорит и без того, чтобы ему стать литературой, и совершенно независимо от того, достигает ли в свою очередь литература той предметной противопоставленности, которой соответствуют констатации литературоведческой науки. В филологической теории правит как ее необходимое язык…

Хайдеггер М. Наука и осмысление // Время и бытие. – М., 1993. – С. 17 – 18.

…Поворот, превращающий забывание бытия в хранение истины бытия совершается только тогда, когда опасность, обратимая в своей потаенной сути, впервые наконец выйдет на свет в качестве опасности, какая она есть. Возможно, мы уже стоим под надвигающейся тенью события этого поворота. Как и когда он совершится в нашей истории, не знает никто. Да и нет нужды знать о таких вещах. Знание этого рода было бы даже гибельным для человека, коль скоро его существо в том, чтобы быть хранителем, который ходит за существом бытия, обдуманно оберегая его. Только когда человек как пастух бытия ходит за истиной бытия, он может желать и ждать прихода события бытия, не опускаясь до пустой любознательности.

А что происходит там, где опасность опознана как опасность и тем самым впервые непотаенным образом выступает самою собою?

Чтобы услышать ответ на этот вопрос, прислушаемся к намеку, доносящемуся до нас в строках Гёльдерлина. В поздней редакции гимна “Патмос” поэт говорит:

Но где опасность, там вырастает

И спасительное. (352)

Если сегодня мы продумаем эти слова в их сути еще глубже, чем сложивший их поэт, осмыслим их до предельного смысла, то они скажут нам: где опасность выходит на свет как опасность, там уже восходит и спасительное…

…Сущность человека покоится в языке. Мы существуем, выходит, прежде всего в языке и при языке. Путь к нему, стало быть не нужен. Да путь к нему притом еще и невозможен, если мы уж и без того там, куда он должен был вести. Однако там ли мы? Так ли мы в языке, что касаемся его существа, понимаем его как язык и, вслушиваясь собственно в него, воспринимаем его? Оказываемся ли мы без всякого нашего старания в близости языка? Или путь к языку как языку длиннейший из всех, какие можно помыслить? Не только длиннейший, но и окруженный помехами, идущими от самого языка, как только мы пытаемся без оглядывания на попутные обстоятельства осмыслить чисто его?…

…Сказать и говорить – не одно и тоже. Человек может говорить; говорить без конца, но так и ничего и не сказать. Другой, наоборот, молчит, он не говорит, но именно тем, что не говорит, может сказать многое.

А что зовем мы словом “сказать”? Чтобы вникнуть в это, будем держаться того, о чем зовет нас здесь думать наш язык. Сказать – значит показать, объявить, дать видеть, слышать…

…В свете этих отношений сказывания мы называем существо языка в целом “сказом”, признаваясь, что даже и теперь еще не угадано то, чем единятся все отношения…

…Нам известна речь как артикулированное оглашение мысли посредством орудий речи. Однако говорение есть одновременно и слушание…

Хайдеггер М. Путь к языку // Время и бытие. – М., 1993. – С. 17 – 18.

К. ЯСПЕРС

В течение более чем полувека все настойчивее ставится вопрос о ситуации времени; каждое поколение отвечало на этот вопрос для своего мгновения. Однако если раньше угроза нашему духовному миру ощущалась лишь немногими людьми, то с начала войны этот вопрос встает едва ли не перед каждым человеком…

…Вопрос о современной ситуации человека как результате его становления и его шансов в будущем поставлен теперь острее, чем когда-либо. В ответах предусматривается возможность гибели и возможность подлинного начинания, но решительный ответ не дается. (353)

…То, что сделало человека человеком, находится за пределами переданной нам истории. Орудия в постоянном владении, создание и употребление огня, язык, преодоление половой ревности и мужское товарищество при создании постоянного общества подняли человека над миром животных.

…В водовороте современного существования часто становится непостижимым, что собственно происходит. Неспособные спастись на берегу, что позволило бы обозреть целое, мы носимся в своем существовании, как по морю. Водоворот создает то, что мы видим только тогда, когда он нас увлекает за собой.

Однако это существование рассматривается в настоящее время как само собой разумеющееся, как массовое обеспечение посредством рационального производства на основе технических открытий. Когда это знание постигаемого процесса в целом превращается в осознание бытия современности, неизбежным становится уже не непостижимый в своих возможностях водоворот, а действующий в ходе необходимого экономического развития аппарат.

…Индивид распадается на функции. Быть означает быть в седле; там, где ощущалась бы личность, деловитость была бы нарушена. Отдельный человек живет как сознание социального бытия. В пограничном случае он ощущает радость труда без ощущения своей самости; живет коллектив, и то, что отдельному человеку казалось бы скучным, более того невыносимым, в коллективе он спокойно принимает, и как бы под властью иного импульса. Он мыслит свое бытие только как “мы”.

Бытие человека сводится к всеобщему; к жизнеспособности как производительной единице…

Ясперс К. Духовная ситуация времени. Человек и его ценности.– Ч. 1. – М., 1988. -С. 61-83.