Аль-Кадраси

Погребённый в первые века Хиджры, духовный отец Джелал-ад-дина Руми, Джафар ибн Саул аль-Кадраси из братства бродячих дервишей был крив и горбат, так что мог чесать пятки, не сгибаясь. Топча босыми ногами пыльные дороги халифата, он проповедовал, что Аллах творит во сне. «Мы все - сон Аллаха, - торжественно струил он свет озарившей его истины через единственный глаз, сверкавший из-под зелёной чалмы. - А разве можно управлять сном?» В ответ дехкане бросали иногда финики, иногда камни. Но он и здесь видел знак. «Поступки нельзя предугадать, будущее неведомо самому Аллаху», - думал он, пританцовывая под градом булыжников.

Исколесив Сирию, Джафар направился в Хорасан. Согнувшись под тяжестью своего уродства, он смело пел любовные песни проплывавшим на носилках красавицам, восторгаясь их родинками и изогнутыми, как лань, бровями. Он надеялся на взаимность, ведь в хаосе сновидений всё возможно. Отрицая свободу воли, Джафар возводил в правители случай, который передвигает фишки добра и зла из-за спины и Бога, и дьявола. Даже на привычном к странностям Востоке он слыл чудаком. Иногда, созвав к мечети толпу, Джа-фар замирал, точно набрав в рот воды, и слова от него нельзя было добиться ни лестью, ни угрозами. Порой же часами распинался перед дорожным столбом, собакой или уснувшим ребёнком. В своём поведении он не находил ничего удивительного.

- На земле нет логики, - учил он.

- Как же тогда ты всё объясняешь? - спросил любознательный козопас.

- А тебе только кажется, что ты меня понимаешь, - не растерявшись, ответил Джафар.

«Любой разговор - это беседа глухонемых», - подумал он про себя.

- А ты думаешь, почему Всевышний столь молчалив? - добавил он вслух. - Пути Господни неисповедимы для Него Самого, их не в силах выразить не только земной, но и небесный глаголы! - Джафар смерил ко-зопаса с головы до пят победным взглядом. - Именно поэтому Его мудрость неизреченна.

Позже, когда из этого сложили притчу, смущённый (или озарённый) его толкованием козопас будто бы пал на колени.

Джафар отрицал и бессмертие души. «Наша смерть означает, что Аллах перестаёт нас видеть, - с упрямой последовательностью твердил он. - Смерть - это полдень, когда исчезают наши тени», - иногда пояснял он метафорой своё туманное верование. Однако со временем оно получило распространение и уже властвовало над умами берберов и согдийцев. Говорили, что в Малой Азии у него появился соперник. В отличие от нищего Джафара у того была верблюдица - он пил её молоко и пёк у неё под мышкой лепёшки. Кроме того, верблюдица метко плевала в его обидчиков. Опровергая Джа-фара, грек заявлял, что видит будущее также ясно, как клеймо у каторжника. Цокая языком и щурясь на звёзды, он с лёгкостью предсказывал бури, недород, затмения луны, болезнь падишаха и знал, через сколько времени молодой муж даст развод жене. «Будущее лежит вот здесь», - раскрывал он морщинистую ладонь. Он уверял также, что всегда знает точное количество волос в своей бороде, которую рвал ветер. И называл числа, до которых не мог досчитаться ни один смертный, так что все вокруг падали ниц.

Двум пророкам тесно во Вселенной, и вот однажды, в первую джуму месяца джумада-аль-авваля, они встретились на дороге в Балх.

- Я знал о нашей встрече ещё в Багдаде, когда отправлялся в путь, - насмешливо приветствовал Джа-фара грек, качаясь между горбами верблюдицы.

Джафар сверлил его глазом. Их уже окружала толпа, готовясь к схватке, люди черпали из арыка тухлую воду - для проигравшего.

- Ты ведаешь будущее, - произнёс Джафар таинственно и зло - молчать дальше было опасно, - значит, знаешь, что тебя ждёт через мгновенье.

Почуяв неладное, грек покосился по сторонам.

- Знай же, слепец, ты переживёшь меня лишь на сутки! - упреждая подвох, запричитал он.

В ответ Джафар неожиданно распустил пояс и, сунув руку по локоть, достал из-за пазухи змею. Рассекая воздух, она трижды свилась в кольцо, прежде чем ударила в грудь астролога.

- Будь проклят, подлый убийца! - завопил грек, сбрасывая гада на землю.

Джафар рассмеялся:

- Не бойся, я вырвал ядовитые зубы.

Снова запахнув халат, он уже отворачивался, когда ощутил тёплый плевок верблюдицы.

Выходки Джафара становились всё безобразнее, высказывания - всё кощунственнее. Они переполнили, наконец, чашу терпения мягкосердечных подданных падишаха. Столичный кади обвинил его в нарушении шариата, и дело привлекло внимание визиря. На соборе из почтенных мулл Джафар оставался верным себе, выказывая полное безразличие к приговору, который нельзя ни предугадать, ни предотвратить. Он оживлялся, лишь когда вспыхивал богословский спор, с жаром отстаивая свои представления о мире. «Единственное, что известно о мире, - вяло возразил ему визирь, - это то, что он не такой, каким его воображают». А после взмахнул платком. Жест перечёркивал Джафа-ру жизнь, но, следуя своей странной теории, он ещё надеялся.

- Во имя Аллаха, милостивого и милосердного! - молил он палача, и его тюрбан, съехав набок, обнажил кривой глаз. - Ты убиваешь человека!

- Я убиваю тень из сна, - возразил палач, слышавший его речи.

И проткнул ятаганом.