Даниил

Даниил

На вид ему лет сорок, у него умные, усталые глаза. «Затравленный интеллигент», - вместо отчества добавил он, представляясь. Познакомились в поезде, говорили о погоде, политике, всеобщей неустроенности...

Была ранняя весна, за окном плыли грязные поля и залитые солнцем голые леса.

- Хотите сон? - предложил вдруг Даниил, когда принесли чай. - Забавный и одновременно жуткий.

Я кивнул.

- Это продолжается много лет, - произнёс он со странной улыбкой, и его речь, перекрывая грохот колёс, сделалась похожей на глухой лай. - Из ночи в ночь повторяется один и тот же сон, точно заблудившийся гость возвращается к хозяину. Он мало отличается от яви, в нём я живу по тому же адресу, в окружении тех же вещей, людей и мыслей, разве что чувства мои обострены, как это бывает в снах. - Его взгляд упёрся мне в переносицу. - Так вот, в этом сне мне предстоит суд. Люди под чёрными капюшонами, строгие, как само небо, допрашивают меня в доме с решётчатыми окнами и лампадами по углам. Поначалу я держусь уверенно, но их равнодушный, казённый тон сбивает меня, и я заискиваю, как в детстве, когда не приготовил урока.

Однако поначалу всё идёт гладко. И тут заходит речь о моём аттестате (этот диалог обычно повторяется слово в слово):

- Я его потерял, - бледнею я.

- Ах, вот как! Извольте получить заново.

- А как? - чувствую я недоброе.

- Как все! Пройти школьный курс, сдать экзамены. Ровный, холодный голос, в котором читается презрение.

- Может быть, экстерном... - в ужасе шепчу я, трепеща бабочкой на булавке. - У меня за плечами университет.

Они неумолимы. Им нужна бумажка. Вы позволите? - Даниил потянулся за сигаретой. - Для вида я юлю, доказывая взрослость, прекословлю, но в душе уже смиряюсь с партой, тетрадями и рукавами в мелу.

А потом опускается тьма, и человеческая кисть на извести против лампады выводит мне приговор.

В следующее мгновенье я уже сижу в классе. «Верзила!» - дразнят меня школяры, я отвечаю им тумаками, а молодая учительница снисходительно прощает мне чернильные кляксы. Мелькает календарь, который я отмечаю каникулами, и постепенно привыкаю к своему положению. Лишь иногда жалуюсь директору. «Понимаю, голубчик, - сочувствует он. - Потерпите, что-нибудь придумаем». Его слова вселяют надежду, я завожу друзей, среди которых много прежних, умерших товарищей, и мне уже не стыдно, что превратился в мальчишку. Как все узники, я перестаю думать, почему оказался в тюрьме, я считаю, сколько лет в ней быть. - Даниил, не мигая, уставился в точку. - Вот такая загадка, такой символ.

На стаканах густело солнце, прыгали зайчики.

- Скоро станция, - пробормотал я, отвернувшись к окну.

Даниил глубоко задумался.

- А вы верите в перерождения? - неожиданно спросил он.

Я смутился:

- Рождаться здесь дважды - много чести.

- А я верю. Да-да, мы уже были здесь, быть может, даже ехали в этом поезде. Жизнь - вечный круговорот страдания.

- Вы что же, буддист? - деланно зевнул я.

- С возрастом поневоле становишься буддистом. Только круга не разомкнуть!

Он отхлебнул чаю.

- А знаете, как я разгадал свой сон? Если суждено возвращение, о котором мы не подозреваем, значит, память не хранит прежние жизни. Мы обречены на незнание. Но душа наша знает. Знает и не хочет возврата. Отсюда такие сны. И действительно, что мы здесь найдём? - Он широко развёл руками. - Опять окунуться в мерзость и переносить унижения? Опять слушать несносных, глупых учителей, чтобы потом убедиться в их лжи? Опять испытывать отчаяние и ночами, стискивая подушку, плакать, плакать.

Даниил замолчал. Я потянулся за чемоданом. В купе висел сизый дым, через оконные щели рвалась весна, и, передразнивая её, угрюмо стучал поезд: «Опять-опять-опять...»