Глава 8 Patrem Omnipotentem (Отец Вседержитель): возникновение репрессивного общества

Глава 8 Patrem Omnipotentem (Отец Вседержитель): возникновение репрессивного общества

 Понятие о боге неба, далеком отце на небесах, постепенно становилось одним из самых распространенных понятий ранней религии. Такой бог есть у австралийских аборигенов и многих африканских соплеменников; древний бог неба был у китайцев, а император был представителем бога неба на земле; греческий Зевс и римский Юпитер, похоже, появились из тех же представлений. Однако обычно бог неба находится на расстоянии и не имеет непосредственного отношения к человеческой жизни[115].

Нарождающаяся христианская церковь, почти полностью основанная на учении и богословии святого Павла, быстро распространилась по главным центрам средиземноморского мира. Сам Павел остался в организационной структуре церкви. Он неоднократно утверждал, что Святой Дух действует через него и других; получается, человек не может влиять на то, что делает Дух. Значит, не требуется никаких законов и правил, поскольку Дух управляет церковью и ее отдельными членами. Руководители осуществляют власть благодаря дарам Святого Духа, и члены церкви и руководители одинаково открыты для его возвышенных даров пророчества и учительства.

Вероисповедание не было формализовано, за исключением того, что Павел сохранил принятые у ессеев общинные трапезы с хлебом и вином и добавил собственную, очень личную проповедь о Воскресшем Боге.

Новая церковь была восприимчива к проникновению более ранних герметических и гностических групп, которые обладали собственными духовными способностями. Церковь имела разветвленную сеть евангелистских корней. Быстрое распространение учения происходило благодаря активной миссионерской деятельности разных во всех отношениях учеников, каждый из которых проповедовал собственную версию учений Иисуса. Таким образом, церковь в действительности была не единым организмом, а собранием ересей. Самую большую опасность представляли разные группы эбионитов, следовавшие подлинным «путем», берущим начало из деятельности Иакова и ранней церкви в Иерусалиме. Храм был разрушен, последователи Иакова разбежались; некоторые из них нашли убежище в еврейских и христианских поселениях в диаспоре. Отсюда разнообразие христианских текстов, поскольку каждый излагал устную версию той или иной группы. Огромное количество документов содержало множество противоречий, и первым, кто взялся разрешать неясности, «извлечь из всего этого хлама несколько простых мыслей», был один весьма эксцентричный человек, Маркион из Понта[116].

Маркион применил к этим ранним письменным документам принцип сравнительно-исторического анализа и таким образом стал предшественником ученых Возрождения, опередив их более чем на тысячу лет. Используя рационализм в сочетании с историко-критическим анализом, он безжалостно отбросил все те противоречивые тексты, которые считал ложными. Он подверг суровой обработке Новый Завет и отверг Ветхий Завет на том основании, что в нем речь идет о другом Боге – мстительном, кровожадном, суровом, существенно отличающемся от доброго любящего Отца, о котором так трогательно говорил Иисус. Маркион искренне считал, что любящий Бог не станет опираться на страх и террор, чтобы заставить повиноваться, а вот с помощью Божественной любви каждый человек сможет жить истинной христианской жизнью. Однако вскоре этот набожный ученый был осужден как еретик Тертуллианом, который считал, что без страха и наказания человек быстро погрязнет в грехе и разврате. Таким образом, Тертуллиан был среди первых, но отнюдь не последних христианских «охотников на ведьм»[117]. Однако и Тертуллиан в свою очередь был осужден как еретик.

Странно, что этот злобный богослов, ненавидящий инакомыслящих, истинный бич еретиков, сам стал еретиком. Однако это не более странно, чем что идея канона одобренной литературы, или священных книг, предложенная Маркионом, другим еретиком, стала в конечном итоге мерилом, принятым Западной церковью для оценки ереси. Царившая атмосфера беспорядка усугублялась упорной борьбой и злословием первых богословских споров[118]. Брань, оскорбления и злобные выпады стали общепринятыми заменами интеллекта, духовности и заповедей христианской любви и милосердия; установилась атмосфера яростной нетерпимости, которая, к сожалению, царит сегодня во многих секторах христианского сообщества. Стремясь выжить во что бы то ни стало, церковь изливала на еретиков все больше и больше злобы. Это привело к появлению догматических, по всей видимости согласованных, заявлений о вере, которые сглаживали споры и неверие с диктаторской жестокостью, шедшей не от Бога, которому это приписывалось, а от властолюбивых манипуляторов людьми.

Хотя духовенство обращалось к нему «Отче наш», всемогущий Бог считался далекой, суровой и мстительной фигурой, которая управляла под страхом вечного наказания. Теперь не вызывает сомнения, что религиозные системы, основанные на страхе и карающем Боге, неизбежно приводят к появлению общественного строя, при котором нет места размышлениям, спорам и предположениям. Именно так было на стадии становления христианской церкви. Римская церковь не собиралась терпеть никаких конкурентов. Обретя реальную власть, она отбросила все знания духовного мира и энергично взялась за уничтожение и закрытие всех храмов и культовых центров других вероисповеданий, разоряя или захватывая святые места для использования в своих целях. Вскоре были закрыты греческие храмы, оракулов заставили замолчать, и они вместе с приверженцами древних тайных культов были вынуждены уйти в подполье, чтобы сохранить себе жизнь.

Однако не следует думать, что христианская церковь достигла какой-либо степени согласованности до установления полного согласия с Римской империей. Принятый канон Нового Завета, появившийся в течение II столетия, закрепил свидетельства устных преданий[119]. Реакцией на доктрину Маркиона было заметное расширение канона, благодаря чему укрепились позиции духовных лидеров в борьбе против ереси. Этот канон позволил церкви обращаться к большей аудитории, в том числе к потенциальным еретикам, и охватить своими всеобъемлющими руками последователей различных традиций. Как только эти люди укреплялись в вере и смиренно принимали одобренную доктрину, спорные документы попросту объявлялись «неканоническими» и уничтожались. По-видимому, именно так были запрещены и уничтожены многие документы ессеев, связанные с посвящением, и гностические.

Человеком, в первую очередь ответственным за движение к постепенному развитию и возможному укреплению канона, был Евсевий[120]. Он, несомненно, хотел продемонстрировать истинность письменных церковных документов. Это ускорило и укрепило движение к институционализации церкви. Повиновение церкви стало явной и неявной частью веры. Институт епископов поддержал создание всемирной церкви, обладающей абсолютной властью. Ориген помог этому авторитарному развитию, введя преподавание светских дисциплин наряду с религиозными и полностью исключив языческие представления Древней Греции[121]. Ориген первым построил здание христианского знания, тем самым укрепив и усилив притязания церкви быть источником и хранителем всего знания.

При наличии учения и строгой иерархии церковь стала расширяться, объединяться и процветать. За короткий промежуток времени она завладела значительной собственностью и богатством, тем самым гарантируя своим членам, что к ним будут относиться как к добропорядочным гражданам. В результате, несмотря на периодические гонения при Калигуле, Нероне и Домициане, христиане не подвергались серьезным, систематическим притеснениям до конца II столетия. Тогда растущее влияние церкви воспринималось как угроза власти Рима. Волна преследований была жестокой и впечатляющей. Многие христиане пошли на компромисс. Однако страдания, пытки и гонения истинно верующих имели непредвиденные последствия. Их смелость и сила духа вызвали общественное сочувствие и волну негодования против государства, охватившую даже армию.

Константин, одержав победу в гражданской войне и издав Миланский эдикт[122], провозгласивший религиозную терпимость в отношении христианской церкви, вернул ей собственность, конфискованную во время гонений, и освободил от налогов ее духовенство. Неизбежным результатом эдикта стало увеличение существовавшей тенденции к накоплению богатства, что, в свою очередь, привело к коррупции в церкви. Вскоре новых епископов стали назначать исходя из их высокого происхождения, личного богатства и организаторских способностей, а не за благочестие и справедливость. Эдикт оставил глубокий след в истории. С момента его издания христианство оказывало господствующее влияние на правительства Европы на протяжении почти 1700 лет. Для Константина христианство обернулось потоком ожесточенных богословских споров. Константин активно вмешивался в церковные дела, добиваясь единства всеобщей церкви как условия единства империи и выступая арбитром в межцерковных спорах.

Когда разгорелся спор, грозивший церковным расколом, Константин, приверженец языческого культа Sol Invictus, созвал Никейский собор. Император просто решил спор: отправил в ссылку одних, а другим, приняв их сторону, навязал свою политическую волю. Кроме того, каждый участник получил от императора подарок согласно занимаемому положению; император был не чужд взяточничеству и коррупции. Некоторые утверждают, что именно Константин был первым, кто овладел искусством подкупа духовной конференции[123]. В результате политического вмешательства Никейский собор утвердил Символ веры. На какое-то время ожесточенные споры, связанные с неуклюжими попытками духовенства определить природу Иисуса и Его отношение к Отцу, были разрешены введением понятия «Святая Троица»[124].

Очевидно, новое понятие, относящееся к учению о Святой Троице в рамках монотеизма, уходило корнями в глубокую древность, к Эхнатону[125]. Фараон-еретик был в некотором роде первым истинным монотеистом, однако в знаменитом лейденском гимне Амону содержатся следующие слова: «Трое [богов] суть все боги – Амон, Ра, Пта. Нет у них равных. Невидимый Амон есть Ра лицом и Пта телом». Единый бог в трех лицах. Получается, что у другого поклонника солнца, императора Константина, верующего в догмат Троицы, был предшественник царских кровей. Символ веры был не единственным искажением, которое вкралось в церковную доктрину и деятельность церкви под воздействием Константина Великого. Прямым следствием нечестивой связи между императором-язычником и христианской церковью является тот факт, что так называемые сыны Божьи были призваны, чтобы оправдать и очистить от грехов деятельность, принесшую горе многим христианам, деятельность того, кто шел вразрез с учениями Христа. Этой деятельностью была война.

Император Константин стал первым римским христианским «святым императором». Он стремился использовать христианство для объединения Римского государства и обретения религиозно-идеологической независимости от Персии. Константин способствовал преобразованию религии любви и пассивного сопротивления в форму воинствующего империализма, когда страна стала противостоять стране, культура пришла в противоречие с культурой, религия стала преследовать религию на протяжении следующих столетий во время жестоких войн; каждый был уверен, что «Бог с ними»[126] – все от имени Иисуса, который, как сказано в Евангелии, говорил нам: «Возлюби ближнего своего как самого себя» и «Возлюби врагов своих».

Изобретательный ум злого, однако набожного Отца Церкви, создавшего учение, которое оказало невероятное влияние на христиан всех конфессий, – учение о «первородном грехе» – стало богословским оправданием извращения главной заповеди Христа – любви к Богу и ближнему. Догматическая институционализация осознания вины сделала людей легко поддающимися влиянию, охваченными страхом марионетками в руках духовных учителей. И оправдание «справедливой войны», и вызывающие вину искажения понятия первородного греха родились в уме человека, который находился в таком контакте с Богом, что приписал главную причину греха человеческой природе и человеческим страстям. Этот человек, святой Августин, так любил все Божьи создания, что описывал женщин как «сосуды для экскрементов». Однако не совсем ясно, включил ли этот набожный богослов в данную категорию Марию, Мать Христа.

«Мать-церковь западного христианства унаследовала Римскую империю Миланским эдиктом в 312 году. В том столетии патриархальный и дуалистический богослов Августин Гиппонский создал теологическую теорию, которая узаконила… призыв христиан на военную службу, «справедливые войны» от имени Христа, подавление меньшинств, таких как донатисты, и необходимость задвигать женщин в тень и делать козлами отпущения. («Мужчина, а не женщина сделан по образу и подобию Божию».)…Только сейчас мы начинаем освобождаться от этого недоноска в утробе церкви, появившегося шестнадцать столетий назад»[127].

Августин был первым богословом, утверждавшим, что членство в церкви является абсолютным и неизбежным предварительным условием спасения любой души. Он использовал все свои способности, чтобы защитить церковь от ереси, и делал все возможное, чтобы внести наиболее значимый вклад в христианское учение[128]. Этот злой, извращенный, но набожный богослов использовал несколько сомнительное библейское основание для оправдания своей теологической позиции в отношении принуждения. Взяв одну фразу из Евангелия от Луки – «Заставьте их войти», – этот «святой» оправдал оказание физического давления на неверующих в массовом масштабе[129], тем самым создав теологическую основу для репрессий на протяжении многих столетий, религиозных войн и неописуемых беззаконий, творимых инквизицией. Этот педантичный интеллектуал не подвел сторонников войны. Он, похоже, учел все. Его учение о «справедливой войне» используется почти каждой воюющей стороной, начиная с того времени до наших дней.

Его лихорадочный ум был озабочен, помимо ереси и оправдания войны, проблемой полов. Первородный грех, согласно святому Августину, передавался от одного поколения к другому через половой акт. Секс – это не Божий дар человечеству, а похотливый и греховный способ размножения, с помощью которого грех всегда будет передаваться из поколения в поколение. Каждый человек, за исключением Иисуса, греховен с рождения – на основании самого факта рождения – и пребывает в опасном положении потенциального проклятого церковью, и только церковь может спасти его[130].

Что заставило Августина развивать теорию первородного греха? Откуда это взялось? По мнению многих ученых, древних и современных, нет никаких библейских подтверждений этого понятия[131]. Первородный грех не упоминается ни в иудаизме, ни в священных писаниях, комментариях и огромном количестве работ раввинов. Он не упоминается ни в одной из восточных церквей. Современный еврейский пророк и богослов Эли Визель ясно заявляет, что «понятие первородного греха чуждо иудейской традиции»[132]. Многие католические богословы категорически утверждают, что нет никаких библейских подтверждений этого учения.

«Учение о первородном грехе не найдено ни в одной из книг Ветхого Завета. Его, конечно, нет в главах с первой по третью Книги Бытия. Сегодня это следует признать не только специалистам по Ветхому Завету, но и догматическим богословам… Представление о том, что потомки Адама автоматически являются грешниками из-за греха предков и уже являются грешниками, когда входят в этот мир, чуждо Священному Писанию»[133].

Традиционное представление о человеческой природе, особенно учение о первородном грехе, вовлекло нас во все виды пагубных деяний. Это цена, которую мы заплатили на Западе, взявшись за разработку учения о первородном грехе»[134].

Восточная церковь всегда смотрела на сползание римской церкви в учение о первородном грехе с сожалением и подозрением[135], причем с весьма обоснованным подозрением, поскольку вызванное чувство вины и искаженное представление о Божьей любви стало отправной точкой полного отчуждения человека от высшего дара Бога – природы. Как ни печально, но это было не единственным разрушительным последствием чуда святого богословия. В процессе исследования Герберт Дж. Мюллер пришел к выводу, что «в истории христианства убеждение, что неотъемлемое право человека есть грех, поощрило нереалистичное одобрение социального зла или даже бездушие по отношению к человеческим страданиям. Это помогает объяснить спокойное принятие рабства и крепостничества и свидетельства церковных злодеяний, не сравнимых ни с одной религией»[136].

Вооруженная вызывающим вину учением о первородном грехе, церковь смогла осуществить чрезвычайно эффективную форму духовного шантажа в отношении своей паствы. Церковная иерархия утверждала, что Божественное откровение хранится в церковном учении и, самое главное, что церковь, одна только церковь, является хранителем способа личного спасения.

Ересь, по определению Августина, – это «искажение богооткровенной истины окрещенным христианином или неверующим». Этот аргумент дал церкви полную власть над паствой. Как мы уже говорили, церковные богословы нашли новое определение «богооткровенной истины», «то, что определила сама церковь». В следующем сражении с ересью святой Августин стал главным теоретиком гонений. Доктрины, вдохновленные этим блестящим, но заблуждающимся интеллектуальным фанатиком, создали теологическую основу для жесточайшего преследования еретиков, а затем и для инквизиции. Кроме того, Августин объявил, что «необходимость суровости более в расследовании ереси, нежели в наложении наказания»[137].

Одна из его доктрин стала основой для злоупотребления гражданскими правами, что стало характерным для всех тоталитарных государств в последующие столетия. По его мнению, было необходимо найти не только существующую ересь, но и зарождающуюся ересь[138]. С тех пор государство и церковь стали союзниками в безжалостном подавлении всех форм инакомыслия, и все христианские государства Европы развивались согласно этому «божественному» своду правил[139].

Теперь церковь стала самозваным хранителем всего знания. Духовенство было образованным слоем общества; светские лица, короли и люди незнатного происхождения были набожными неграмотными рабами всесильной церковной иерархии. Церковь стала главным законодателем слабеющей империи. Будучи единственными грамотными хранителями истории, священники записывали устные легенды, мифы и истории различных народов, приукрашивая там, где они считали нужным, опуская то, что не соответствовало принятой доктрине, добавляя то, что едва различимо изменяло историю и создавало почву для новой, христианской культуры. Таким образом церковь смогла изменить и исказить истории всех культур, навсегда избавившись от потенциальных конкурентов в сфере религиозных верований – и это все во имя точной истории!

Христианство унаследовало огромную озабоченность историчностью веры от иудаизма. Следуя путем, резко отличающимся от других религий и духовных традиций, письменных и устных, иудаизм поместил своих пророков, царей и мифических героев в историю, которая придала библейским событиям отчетливое ощущение реального времени и места. Это абсолютно иной подход, нежели в древних мифах племенных народов, в которых о событиях и героях повествуется так, словно это было в «мечтах, давным-давно». По утверждению христианского духовенства, то, что происходит в исторические времена, действительно произошло. Древние сохранившиеся племенные мифы и легенды превратили в рассказы, в обычную беллетристику, полностью лишенную силы и достоверности. Таким образом, церковь усилила контроль не только над настоящим племен, но и над их прошлым и древним культурным наследием. Дальше – больше. По новому христианскому летоисчислению языческие праздники были без разбору объединены и искажены. Праздник Астарты стал христианским праздником Истер; зимнее равноденствие – важным христианским праздником Рождеством; летнее равноденствие – праздником Иоанна Крестителя.

Это были не просто двери, открывавшие доступ к духовному и культурному наследию народов, которые плотно захлопнула церковная иерархия. В своем целенаправленном движении к неограниченной власти церковь боялась любого доступа к сферам священного и светского знания, которое она не монополизировала и не контролировала. Кто знает, что могло произойти, если бы людей охватила жажда учиться и задавать вопросы? По этой причине образование было доступно только духовенству. Духовный сан стал необходимым условием для получения начальной грамотности. Ограничивая доступ к книгам, образованию, познанию и духовному миру, церковь обозначила свои реальные цели и задачи – полная власть над королями, императорами и принцами; над территориями, народами и отдельными людьми; над этой жизнью и входом в другую жизнь. Одна только церковь, сама церковь, присвоила себе единоличное право решать, кто будет спасен, а кто будет обречен на вечные муки. Эти барьеры, установленные на пути образования, были в полном противоречии с уважением, с которым в языческом Риме относились к знаниям; все же имперский Рим был авторитарным государством. Философ Бертран Рассел комментирует: «Важно то, что цель [христианской] религии не способствует развитию интеллекта»[140].

Отцы расширяющейся христианской церкви считали, что могут запретить все знания о духовном мире, могут преследовать и терроризировать тех, кто обладает этими знаниями, и что они, только они, могут иметь доступ к духовной власти. На протяжении многих столетий это заблуждение оказывало влияние на взгляды религиозных руководителей и пап. До нас дошли вселяющие ужас истории о постоянных, жестоких гонениях, которые являлись результатом подобного заблуждения.

Законодательство, догматизм и удержание народа в состоянии полного невежества, несомненно, воспитали в людях молчаливое повиновение диктату Святой матери-церкви, но не удалили восприятие мира и духовные знания из народной памяти человечества в целом[141]. Власть над умами и верованиями людей не повлекла за собой власть над сверхчувствительной реальностью. Божий Дух продолжал информировать, наполнять и поддерживать временный мир. Папские декреты и решения церковного совета не могли ни изменить подлинность человеческого духа, ни отменить его. Знания и верования непрерывно вторгались в священные области растущей и все более влиятельной церкви. Атавистическая интуиция вновь обращенных в христианство германских северных племен поддержала эту тенденцию; природная духовность западных кельтских народов усилила эту тенденцию, и, несмотря на энергичное, упорное и жестокое преследование, древний гностицизм греков и египтян продолжал вторгаться в христианский мир. На Востоке вся Греческая православная церковь была ярким и постоянным напоминанием вечной истины относительно возможностей человека получать доступ к знанию и использовать умственные способности, в то время как на Западе тайные течения духовности, сохранившие истинные учения Иисуса, использовали древние, почитаемые обряды посвящения под завесой тайны, чтобы оросить бесплодную интеллектуальную и духовную пустыню, какой была христианская Европа. Последователи новой христианской веры, основанной на учении о Святом Граале, тоже упорно стремились исследовать подлинность духа. Их тайные поиски, замаскированные и секретные, скрывались за внешним слепым повиновением.

В стремлении монополизировать доступ к священным знаниям и в притязании на единоличность прав на духовные способности, знания и интуицию Святая мать-церковь потерпела поражение, страшной ценой которого стал кровавый перечень жесточайших гонений на протяжении столетий и бесконечный перечень имен невинных жертв наводящей ужас инквизиции. Еретики, реальные и потенциальные, разыскивались, подвергались пыткам, привлекались к суду и сжигались на кострах. За ересь полному истреблению подверглись катары. Церковь в основном была безнравственной, и ее влияние на интеллектуальную и духовную жизнь делалось бессмысленным.

После смерти Шарлеманя резко увеличились политические проблемы. Бароны ссорились с королями; короли воевали друг с другом и ссорились с папами. Шли активные поиски фактических, предполагаемых и потенциальных еретиков. Церковь, полностью продажная, накапливала богатства, похваляясь им перед своей погрязшей в бедности паствой. До XIX столетия влияние церкви на интеллектуальную жизнь полностью сводилось на нет. Духовенство было грамотным, богатым и влиятельным; народ оставался неграмотным, невежественным и, за исключением знати, доведенным до нищеты. Святая мать-церковь сознательно шла на это. Один современный философ сравнил уважительное отношение к знаниям, принятое в классическом мире Сократа, с отношением, которое господствовало в христианской сфере влияния.

«(О Сократе)…Хотя он всегда говорит, что ничего не знает, он не считает, что знание лежит вне пределов нашей досягаемости… он считает, что грешить человека заставляет отсутствие знаний. Необходимо лишь знание, чтобы сделать человека добродетельным. То есть одна из важнейших причин зла в невежестве. Следовательно, чтобы достигнуть добродетельности, необходимо обладать знанием, и, значит, добродетель есть знание. Связь между добром и знаниями – характерная черта всего греческого мышления. Христианская мораль категорически против этого мнения. Самым важным является чистое сердце, и это, вероятно, с большей готовностью было воспринято невежественной паствой»[142].

Неограниченная власть церкви над образованием, культурой и доступом в духовный мир имела серьезные последствия. Неограниченная власть означала власть над королями, императорами, принцами и народами. Это происходило по той простой причине, что человек, как считалось, рождается грешным и только церковь обладает единоличным правом решать, кто будет спасен, а кто будет навечно приговорен к адскому огню и проклятию. Как короли правили согласно Божественному праву, так церковь, как представитель Бога на земле, обладала более высокой властью, чем короли, императоры и принцы. Эта позиция христианского смирения, подкрепленная доктринами «справедливой войны» и «заставьте их войти», явилась прочным фундаментом для общества, подвергающегося репрессиям и гонениям, которые усиливались до тех пор, пока оно (общество) не получило сомнительную выгоду от Index Librorum Prohibitorum (список публикаций, которые были запрещены Римско-католической церковью), священной инквизиции и внушающего благоговейный ужас проявления «Божественной любви» – сжигания на костре. Тем не менее в этот период родились некоторые наиболее духовные люди, мужчины и женщины, когда-либо рождавшиеся на земле. Последователи тайных течений духовности, истинные духовные наследники Иисуса, мистики и посвященные, которые искренне, почтительно и беззаветно посвятили себя Богу, те, кто искали Святой Дух везде, где могли.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.