Политические формы. Тотальное пространство работы

Политические формы. Тотальное пространство работы

На тех главах «Рабочего», где Юнгер рассматривает возможности общественно-политического развития, мы остановимся лишь вкратце, поскольку они имеют второстепенный, преходящий и нередко спорный характер. Причиной этого стало в частности то, что «Рабочий» был написан еще до того, как прояснились отдельные политические перспективы последнего времени, окончательно выявившие те отклонения, к которым приводит неизбирательное принятие идей, на первый взгляд близких тем, которые отстаивались в этой книге. Некоторые из них подверг пересмотру и сам Юнгер во второй период своего творчества; причем, на наш взгляд, этот пересмотр иной раз имел даже чересчур радикальный характер.

Возвращаясь к анализу переходного периода, Юнгер показывает, что сопутствующие ему процессы стремятся охватить собой целиком всю землю. И хотя пока мы находимся лишь на революционной стадии, планетарные масштабы этих процессов уже весьма заметны. «Характерный для нашего времени строительный ландшафт, который принято называть индустриальным, покрывает земную поверхность своими однообразными строениями и сооружениями, городами и промышленными районами. Не осталось стран, не опутанных сетью железных и автомобильных дорог, электропроводов и радиоволн, воздушных и судоходных линий. Становится все труднее понять, в какой стране и даже в какой части света сделаны снимки, запечатленные фотообъективом… В ландшафте мы обнаруживаем следы тех же процессов, которые разрушили человеческое общество, уничтожив сначала касты и сословия, а затем и формы бюргерской жизни. И мы знаем, что такого рода разрушения слишком глубоки и слишком обоснованны, чтобы их было можно остановить, так же как и то, что, не пройдя через них, бессмысленно надеяться на установление новой гармонии». «Ни одна форма жизни, ни одно пространство не в силах ускользнуть от этого процесса, который уже издавна все больше напоминает нашествие варваров, что выражается в разнообразных формах колонизации, заселения континентов, освоения пустынь и первобытных лесов, истребления коренного населения, уничтожения древних культов и жизненных законов, тайного или явного разрушения социальных и национальных слоев посредством революционных и военных действий. В этом пространстве число жертв ужасающе, а ответственность велика. Но независимо от того, кто станет победителем, а кто побежденным, и гибель, и триумф равным образом возвестят господство рабочего».

Таким образом, сценическими подмостками становится весь мир. «Техника как средство, благодаря которому гештальт рабочего мобилизует мир, обладает всемирно-революционным характером; такой же характер имеет и тип, при помощи которого этот гештальт создает для себя расу господ. Повинуясь своей сокровенной природе, средства, вооружения и науки стремятся достичь всемирного господства, поэтому столкновения между крупными жизненными единствами приобретают характер мировых конфликтов». Само пространство, соответствующее гештальту и господству рабочего, также обретает планетарный размах. «Благодаря еще только нарождающемуся новому чувству, которое будет обладать достаточным мужеством для масштабного созидания и сумеет вместить в себя все противоречия, существующие в этом пространстве, весь земной шар будет восприниматься как единый».

В нынешнем состоянии эти противоречия легко заметны, что, в частности, проявляется в причудливом сосуществовании черт, предвосхищающих наступление нового порядка, с элементами анархии и хаоса. Согласно Юнгеру, основную причину подобного положения дел следует искать в том, что сопротивление, оказываемое идеями и жизненными формами, принадлежащими прошлой эпохе, еще не сломлено окончательно. Так, в материальной области не только противоречия, но также все волнения, кризисы и катастрофы как прошлого, так настоящего являются следствиями того, что во главе процесса индустриализации и технизации стоял буржуазный индивид, и сам этот процесс шел под знаком буржуазной, то есть абстрактной, свободы, отрицающей всякие обязательства. Отсюда дикая система конкуренции, экономическая борьба, неразборчивая эксплуатация всех ресурсов. Но сегодня становится все более очевидной необходимость мер тотального характера, пойти на которые способно только государство, точнее, вполне определенный тип государства, должный сменить собой либерально-социальные демократии Тот новый тип политического единства, который, с одной стороны, положит конец разрушительной, революционной и динамической стадии, а с другой, станет подготовительным этапом к наступлению устойчивой и положительной стадии всемирного господства рабочего, Юнгер называет рабочей демократией (Arbeitsdemokratie) или рабочим государством (Arbeitsstaat). Для читателя, уже знакомого с тем, какой смысл Юнгер вкладывает в понятие «работа», излишне объяснять, что и выбранное им название — «рабочее государство» не имеет ни малейшего отношения к тому режиму, который в наши дни притязает на это звание. То же самое, как мы увидим, относится и к понятию «демократия».

Согласно Юнгеру, основными идеями, на которые вынуждены ориентироваться все политические формы текущего переходного периода, являются национализм и социализм. И тот, и другой двойственны по своей природе. С одной стороны, они имеют динамический и нивелирующий характер, типичный для многих процессов настоящего времени, поэтому их необходимо оценивать на основе положительных целей, которые ставят перед собой соответствующие идеологии, но исходя из их чисто мобилизующего воздействия, имеющего подготовительный характер. Именно в этом смысле следует оценивать национализм и социализм, которые продолжают опираться на концепцию индивида и массы; в этом случае, как системы они принадлежат XIX веку. Другую свою сторону национализм и социализм открывают тогда, когда в них звучит притязание нового человеческого типа на овладение властью. Тогда здесь уместнее вести речь об активной форме типа как человека, желающего быть свободным не от чего-то, но для чего-то, который желает «достичь более надежной безопасности, нежели та, которую можно обеспечить исключительно силой оружия», и, следовательно, стремится «дать высшую оценку отдельным установлениям, наукам и видам деятельности на основе жизни, достигшей прямого осознания собственных возможностей». Тогда «типичные формы предстанут в виде системы, обладающей тщательно разработанными, точными и адекватными характеристиками, при помощи которой „гештальт“ будет отражать себя в подвижной и многообразной реальности. Тогда не останется ни одного частного вида деятельности как умственного, так и физического уровня, каковой не был бы ограничен и одновременно усилен своим служебным положением».

Национализм и социализм как подготовительные формы представляют собой нечто большее, нежели концепции, созданные XIX веком и, следовательно, идейно принадлежащие прошлому. Вклад в мир работы вносят не борьбой за свободу против государства, но путем утверждения особого понимания свободы, в котором господство и служение составляют одно и то же. Юнгер указывает отдельные формы, предвосхищающие такое понимание, которое существенным образом изменяет первоначальные общественно-политические принципы, исповедуемые национализмом и социализмом. Поэтому хотя Юнгер и не исключает возможности появления на подготовительной стадии авторитарных форм, могущих понадобиться для обуздания сил, высвобожденных процессом мобилизации и распадом предшествующих единств, тем не менее он не считает, что в данном случае уместно говорить о диктатуре. По его мнению, диктатуре нет места там, где свобода и служение являются одним и тем же. Учитывая, что такие определения, как «рабочая демократия» или «рабочее государство», могут вызвать определенные недоразумения, вследствие того смысла, которые они обрели сегодня, для адекватного понимания подлинной мысли автора, возможно, уместнее воспользоваться такими определениями, как органическое или функционально-иерархическое государство. Так, говоря о собственности, Юнгер замечает, что вопрос идет не столько о ее защите или отрицании, в соответствии с теми или иными морально-идеологическими убеждениями, сколько о ее оценке с точки зрения того вклада, который она вносит в тотальную мобилизацию. «Частная инициатива перестает вызывать возражения, когда ей придают ранг специального характера работы в рамках общего процесса», который к тому же не имеет ни малейшего сходства с процессом государственной бюрократизации, даже если государство мыслится как субъект тотальной мобилизации и тотального характера работы. Вкратце Юнгер указывает также на необходимость реформы парламентского института, нацеленной на его преобразование в технико-корпоративном направлении. Поэтому, несмотря на то значение, которым в терминологии Юнгера обладает выражение «тотальный», его общая ориентация явно не имеет «тоталитарной» направленности. «Органическая конструкция государства не произвольна, — говорит Юнгер, — она не предназначена к осуществлению утопии, в ней ни одно лицо или группа лиц не могут занять определенное положение или быть призваны к исполнению неких задач, им не соответствующих. Ее будет определять метафизика мира работы, а решающую роль будет играть то, в какой степени ответственные силы отражают гештальт, то есть утверждают тип по ту сторону ценностей как индивида, так и массы». Строго говоря, здесь даже нет смысла говорить о насильственном «захвате власти»; новый стиль будет революционным сам по себе, сам являя собою власть.

Поэтому Юнгер утверждает, что предлагаемый для переходной стадии тип государства «нельзя смешивать с диктатурой, даже если он использует технику плебисцитов. Чисто диктаторскую власть способна осуществлять любая сила; рассматриваемая же здесь система может быть реализована только типом в его активной форме. Типу не дозволено прибегать к произволу. Его власть ограничена средствами и задачами мира работы, и его приход к власти оправдан условиями, которые фактически противоречат бюргерскому пониманию свободы и соответствующему образу жизни».

В какой конкретной форме в зависимости от обстоятельств произойдет переход к новому типу политического единства, для Юнгера — несущественно; этот переход может быть осуществлен как министром, так и партийным вождем, в котором внезапно проявится тип в своей высочайшей форме, национальным или социал-революционным движением, сословием военных или даже чиновников, которые сумеют повести реорганизацию в соответствии с новым законом органической конструкции. «Нет никакой разницы, произойдет „захват власти“ на баррикадах или путем хладнокровного исполнения конкретного рабочего плана. Наконец, неважно, произойдет этот переворот под рукоплескания толпы и во имя триумфа коллективистского мировоззрения или его будут приветствовать те, кто усмотрит в нем торжество личности, сильного человека». Важен только конечный результат, его объективное значение в общем процессе развития. Важно установление органической системы, а не «гражданского общества», то есть системы, где на смену общественному договору и конституционным правам придет рабочий план, где принцип бытия в действии обретет силу закона, где каждый будет занимать четко определенное и надлежащее ему положение, ощущая радость и свободу от своей вовлеченности в действие. «Тип обретет чувство ответственности перед лицом своих высших возможностей, то есть перед тотальным характером работы, когда новые структуры достигнут максимального единства».

Таким образом, основным фактором предвещаемого переворота станет «поворот активного типа к государству», то есть пробуждение в нем политического призвания. Тогда «партии, движения и учреждения начнут преобразовываться в органические конструкции — в те новые формы единства, которые можно, пожалуй, назвать орденами и для которых характерна культурная связь с гештальтом рабочего. Таким образом, новой аристократией, овладевающей решающими духовными и техническими средствами, могут стать такие образования, как объединения бывших фронтовиков, армия, социал-революционная партия. Различие между величинами подобного рода и партией старого стиля очевидно. Здесь требуется подготовка и отбор человеческого материала, между тем как партия стремится исключительно к вербовке масс». Обращаясь к понятию «орден», Юнгер тем самым возвращается к возможности такого воспитания человека, которое налагает отпечаток даже на его физические черты, — возможности, доказанной как военными, так и религиозными традициями. Впрочем, он находит необходимым уточнить, что в данном случае подразумевает нечто совершенно иное, нежели «фантазии об отборе и улучшении расы, которые занимали видное место уже в первых политических утопиях». В сущности можно сказать, что здесь имеется в виду понятие элиты, расширяемое также на экзистенциальный уровень. Формирующее действие должно иметь строгий характер. Необходимы такие школы, «где человек увидит в работе стиль жизни и власть, а чисто экономический момент отойдет на задний план, обретет подчиненное положение». Точно так же в другом месте Юнгер говорит, что «речь идет не столько о презрении к разуму, сколько о необходимости его подчинения себе». Например, среди прочего следует выработать «более тонкий инстинкт относительно того, что нужно знать, а чего — не нужно». В другом месте автор говорит об элите как о «своего рода гвардии». Здесь возникает естественная аналогия с теми «стражниками» платоновского государства, которых кто-то определил как «вооруженное сознание государства». Одной из основных задач этой отборной группы станет создание «органической конструкции из вовлеченных в безграничное движение масс и энергий, которые высвободил процесс разложения бюргерского общества». Сюда же относится вопрос о надлежащем и последовательном использовании в антииндивидуалистических и антианархических целях средств формирования общественного мнения (печать, радио, кино и т. п.), усовершенствованных и обладающих большей мощью благодаря развитию техники «в пространстве, где возрастает одновременность, однозначность и предметность переживания». Действительно, в различных областях эти средства сегодня стали «свободными» в том смысле, что ими распоряжаются частные группы и силы, нередко безответственные и склонные к злоупотреблениям (на наш взгляд, поучительный пример этого являет собой современная Америка). Здесь Юнгер возвращается к сказанному им ранее по поводу техники в целом — я именно к тому, что иное органическое использование новых средств возможно лишь для типа, «поскольку только он обладает метафизической связью с техникой, надлежащей гештальту», и может считать своим новый объективный язык, соответствующий техническим средствам. Именно благодаря этому, типу открываются перспективы для формирующего действия, недоступного для какого бы то ни было свободного мнения, которое «накладывает свой отпечаток даже на выражение лица и интонацию голоса». Мы не будем задерживаться здесь на двойственном и опасном характере подобных возможностей, что многократно подтверждено опытом как прошлого, так и настоящего. Очевидно, что вся система Юнгера строится на оптимистическом допущении, то есть на идее, согласно которой рассмотренные структуры взломают границы мира абстрактной и индивидуалистической буржуазной свободы лишь ради того, чтобы перейти в услужение другим силам, коренным образом отличающимся от тех, которые были присущи вырождающемуся обществу. Мы вкратце вернемся к этому моменту в заключительных соображениях.

Юнгер считает, что на конструктивной стадии нет ни малейшего смысла в обращении к прежним добуржуазным традициям, связанным, например, с монархией. «Существуют столь тонкие связи, которые, оборвавшись однажды, уже не могут быть восстановлены». Он повторяет, что «овладеть положением смогут только силы, прошедшие через зону уничтожения и, тем самым, обретшие новое узаконение». Рабочее государство или рабочая демократия (которая, не будем забывать, имеет подвижный переходный характер, завершает один период и является началом нового) может иметь отдельные черты, схожие с теми, которые были свойственны государствам, существовавшим до революции третьего сословия, но оно будет отличаться от них своей способностью контролировать все силы, высвободившиеся в результате этой революции.

На данный момент фактическое положение таково, что, с одной стороны, во многих центрах наметились потенциальные тенденции к господству, но, с другой, говорить сегодня об истинном господстве более бессмысленно, чем когда-либо прежде. Можно последовать за Юнгером, когда он, желая отделить реальность от иллюзий, указывает на конкретные результаты, к которым незаметно приводит эпоха «свободы» и социальных завоеваний. Фактический социализм, который не следует смешивать с социализмом идеологическим, исповедующим интернационально-пролетарскую программу, проводит такую работу по разлагающей мобилизации, «о которой не могла мечтать ни одна диктатура»; а его исключительная эффективность вызвана тем, что она пользуется общим доверием и неизменно взывает к буржуазному пониманию свободы.

Юнгер описывает общее направление следующим образом. Отдельный человек есть атом, определенный прямыми влияниями. Все органические общественные сословия, частью которых он некогда был, окончательно исчезли; существующие связи имеют характер чисто внешних и договорных союзов, возникших, как грибы после дождя, после распада старого сословного деления. Многообразие партий — чистая видимость. Как человеческий материал, так и все партии по сути однородны, и столь же един результат, к которому ведет партийная борьба. Всякая видимость разнообразия служит исключительно целям создания у человека иллюзии возможного изменения перспектив и свободы выбора. В действительности же нет ни одной альтернативы, которая предлагала бы подлинные решения, ибо все они являются орудиями той же системы. Обратной стороной разнообразных мораториев, субсидий, пособий и финансовой поддержки, различных мер социальной защиты и социального обеспечения являются столь же многочисленные формы контроля и уравниловки. Публичное образование — схематизировано. Школы и университеты штампуют человеческий материал, достигший никогда ранее не виданного однообразия. Печать и СМИ, спорт и техника доводят это однообразие до совершенства. Да, есть критика, но и для нее характерна лишь простая разноголосица отдельных мнений, а не принципиальное различие позиций. Нет ни одного революционного требования, способного хотя бы в малейшей степени повлиять на ход развития науки и техники; никто не готов отказаться от использования хотя бы одного винтика, хотя бы одного механизма. Независимость по отношению к знанию, подобную той, которой обладали восточные властители, при необходимости утверждавшие свою власть кострами из книг, сегодня кажется немыслимой. Если бы социалисту из 1900 года довелось оказаться сегодня в странах «победившего социализма», он с изумлением констатировал бы, что основной заботой социалистического государства является не заработная плата, а производственные показатели, что за отказ от работы могут приговорить к расстрелу, как часового, покинувшего свой пост, что продовольственный рацион населения на протяжении долгих лет ограничен, как у жителей осажденного города. Эти и подобные вещи, которые еще в 1914 году показались бы чистой утопией, стали привычными для наших современников. В некоторых странах идеологический социализм, действующий где с крайней жестокостью, где чуть мягче, но по сути всегда одинаково, сбрасывает старую кожу, поскольку по мере исчезновения прежнего препятствия, то есть общества, разделенного на сословия, касты и классы, позиции, оставленные противником, захватывают их победители; социализм перестает быть адвокатом угнетенных и эксплуатируемых, но сам включается в государство и становится властью, сохраняя изначальные социальные идеи лишь в качестве простой маскировки.

Картину, нарисованную Юнгером на основе его наблюдений за ситуацией, обрисовавшейся еще в годы написания «Рабочего», можно бы дополнить множеством новых фактов, ставших общеизвестными в последнее время. Сегодня принято демонстративно подчеркивать противостояние между так называемым «свободным миром», где номинально еще остаются в силе режимы, рожденные буржуазным понятием свободы, и миром, контролируемым коммунизмом. Но это противостояние существует скорее на уровне идеологических фантазий, нежели в практической действительности. Кто-то удачно заметил, что на Западе победил «социализм без социалистов»; фактическая социализация и униформизация, система обязательств, которые не ощущаются таковыми лишь благодаря их восприятию как чего-то вполне естественного в общей атмосфере конформизма, в «свободных странах» отражают тот же процесс, который в «не свободных» странах имеет грубый и принудительный характер. Если не обращать внимания на идеологические надстройки, надо думать, со временем это сходство будет только усиливаться.

У Юнгера зрелище, которое представляет собой современный мир, сложившийся после краха старого, традиционного строя под влиянием уравнительских принципов XIX века, вызывает образ вспаханного поля, которое ждет только того, когда в него бросят семя. Все, прежде сопротивлявшееся, незримо готовило почву для нового типа государства. Речь идет пока о простом переходе от пассивной, то есть «социальной», стадии к активной стадии рабочего государства. Здесь все будет зависеть от прихода нового активного типа в духовно опустошенное пространство, лишенное истинного принципа порядка. Только он способен придать всем социальным обязательствам новый смысл и иное реальное узаконение. Для типа даже такие ситуации, как война, безработица, зарождающийся автоматизм, которые накладывают на отдельного человека как индивида печать бессмысленности, представляют собой источники силы, усиливающие мощь его действий. Тип сумеет истолковать ту тоску, которая, несмотря ни на что, по-прежнему живет «в грезах космополитов и в учении о сверхчеловеке, в вере в волшебные добродетели экономики и в смерти, навстречу которой устремляется солдат на поле сражения», как тоску по «единству господства, которое, ощущая ответственность перед высшими силами, владеет мечом власти и справедливости как единственным гарантом, обеспечивающим мир хижинам, роскошь дворцам и сплоченность народам». Очевидно, что решающим моментом здесь является легитимность принципа, на который должна опираться система виртуальных уз, свойственных пассивной, социальной стадии при переходе в активную стадию. В этом отношении особое значение обретает предостережение, заключенное в следующих словах Юнгера: «Подобно тому, как мы не можем принять подарка от мошенника, не сделавшись его сообщниками, мы не можем признать и законность порядка, устанавливаемого силами особого рода».