ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Красота, доставляющая удовольствие

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Красота, доставляющая удовольствие

Многие известные учения о красоте при ближайшем рассмотрении не выдерживают критики. Все сказанное довольно часто отменяется, пересматривается или просто испаряется. Иногда очередная версия дарит надежду, что мы уже подошли к точке понимания чего-то важного, что стоит лишь приоткрыть дверь — и мы постигнем суть красоты… Но — в лучших традициях афористических пророчеств — мы и далее пребываем в полной неопределенности… Возможно ли проникнуть мыслью за завесу тайны? Выполнимо ли такое обещание? И как выразить идею красоты простыми словами?

Критерий осмысленности любого утверждения, подавляющего нас своей глубокомысленностью, проверяется его переводом на язык, который лишен возвышенности и пафоса изначального высказывания и может быть использован в повседневной речи. Бульшая часть написанного о красоте не пройдет этой проверки. Поэтому, несмотря на существование большого количества красноречивых высказываний о красоте, мы остаемся безмолвными, то есть элементарно не можем подобрать нужных слов для выражения того, о чем мы думаем и что, как мы надеемся, понимаем.

Я совсем не хочу сказать, будто при обсуждении темы великих идей понятие красоты вызывает больше разногласий, чем концепции истины и блага. Фундаментальные вопросы соотношения объективного и субъективного касаются идеи красоты ровно в такой же степени, как и понятий блага и истины. Разница лишь в том, что эти вопросы во втором случае решаются с большей определенностью, которой явно не хватает в наших оценках красоты.

Говоря о ней, гораздо труднее выразить свою мысль столь же точно и ясно, как в рассуждениях об истине и благе. На следующих страницах я постараюсь ограничить свои наблюдения терминами, присущими обычной речи, и теми отличительными признаками, которые, я полагаю, смогут быть легко осмыслены.

Анализируя материал, я постараюсь не выходить за установленные границы. Пусть это приведет к тому, что без ответа останутся многие вопросы, но по крайней мере читатель поймет, почему они не получили опровержения.

В традиции западной мысли есть только два автора, создавших теории, которые помогут нам двигаться намеченным путем. Первый — богослов XIII века Фома Аквинский; второй — немецкий философ XVIII века Иммануил Кант[32]. По многим положениям взгляды двух мыслителей не совпадают, но некоторые выводы Канта помогут нам лучше понять наиболее важные понятия Фомы Аквинского в его определении прекрасного.

Фома Аквинский считал, что прекрасным называется то, что приятно для зрения и само восприятие чего доставляет удовольствие[33]. В этом определении важны два понятия: «доставлять удовольствие» и «приятно для зрения».

Мы получаем удовольствие от разнообразных вещей самым разным образом, но далеко не все из них являются прекрасными. Если мы используем слова доставлять удовольствие как синоним слова удовлетворять, то все благо, которое мы желаем, доставляет нам удовольствие или удовлетворяет нас — мы получаем его в свое распоряжение, и тогда наше желание успокаивается или временно затихает.

Удовольствие само по себе — физическая радость или плотское наслаждение — это чувство, которое стремятся испытывать все люди. Мы обладаем естественной тягой к чувственному опыту, обладающему свойством доставлять удовлетворение. Порой встречаются люди, имеющие пристрастие к физической боли — опыту ощущения, доставляющему скорее неудовольствие. Правда, это рассматривается как явление патологическое. Если наши желания, нормальные или патологические, удовлетворены, это дает нам радость и удовольствие.

Когда мы хотим испытать чувственное удовольствие или боль, они ничем не отличаются от тех объектов, которыми мы хотим обладать или в которых нуждаемся: еды или воды, богатства или здоровья, знаний или дружбы. Все, в чем мы нуждаемся или что желаем, доставляет нам удовольствие или удовлетворяет нас после того, как мы это получим. Сможем ли мы по какому-то особому признаку обнаружить прекрасное среди всех желанных нами объектов?

Ответ на этот вопрос содержится в определении, данном Фомой Аквинским. Объект, который мы называем прекрасным, «приятен для зрения», следовательно, он доставляет нам удовольствие особым образом — когда мы его созерцаем. Еда и вода, здоровье и богатство и большинство желаемого или нужного приносят удовольствие, когда мы ими владеем. Именно обладание ими, использование и потребление их дают чувство радости. Они доставляют удовольствие, когда мы удовлетворяем свое желание обладать ими, а не просто смотреть на них.

Пояснение Канта несколько проливает свет на особый характер удовольствия от объекта, названного нами прекрасным, — оно должно быть полностью незаинтересованным (по Канту, «чистым»). Под «незаинтересованностью» философ подразумевает состояние, когда «удовольствие, определяющее суждение вкуса, свободно от всякого интереса»[34]. Это объект, который мы не можем или не хотим приобрести, завладеть им, использовать, употребить его или любым другим образом включить в свою жизнь. Нам может быть достаточно просто созерцать его или мечтать увидеть. Довольствуясь этим и ничем больше, мы получаем ту особую радость, которую приносят нам объекты, доставляющие удовольствие, когда мы их видим. Но если мы — хоть в малейшей степени сверх созерцания — заинтересованы в обладании предметом, мы не считаем его красивым лишь на основании этого.

Именно таким образом человеку нравится природный ландшафт или картина в галерее — без какого-либо практического интереса к приобретению недвижимости или произведения искусства, обладание которыми приносит радость. Инстинкт покупателя или коллекционера может появиться из желания обладать объектом, считающимся красивым, но это желание имеет и другую мотивацию.

Один и тот же человек может быть ценителем и коллекционером, но встречаются собиратели предметов искусства, которые, не являясь знатоками, полагаются на мнение специалистов, что тот или иной объект может доставлять радость. Ровно так же ценителю не обязательно быть коллекционером. А большинство нас нельзя назвать ни тем ни другим. Мы не объявляем себя экспертом и не претендуем на привилегированное положение при обсуждении того, что можно назвать красивым. И мы не стараемся обладать тем, что приносит «чистое» удовольствие.

Рассмотрим теперь второе положение в определении прекрасного, данном Фомой Аквинским, — это понятие «приятно для зрения», связанное со словами видеть, созерцать. Получаем ли мы незаинтересованное удовольствие только от видимых объектов — тех, которых воспринимаем посредством зрения? Вряд ли. Тогда из области прекрасного пришлось бы исключить все музыкальные и поэтические произведения. Более того, при подобном взгляде на вещи пришлось бы отрицать то, что обычно называют «чистым разумным понятием красоты», когда говорят о математических доказательствах и научных теориях.

Проблема, с которой мы столкнулись, обсуждая в целом определение прекрасного в интерпретации Фомы Аквинского и в частности понятие «приятно для зрения», касается не только слова созерцать. В повседневной речи мы часто помещаем понятие «красота» в область видимого. «Красота» часто соседствует с такими прилагательными, как миловидный, симпатичный, привлекательный. Расхожая сентенция «Красота в глазах смотрящего» подтверждает эту тенденцию.

Это не означает, что мы отождествляем прекрасное с объектами, которые вполне привлекательны, милы, интересны и визуально заманчивы. Мы часто говорим о ком-нибудь, что он симпатичный или миловидный, но при этом не считаем этого человека красивым. Тем не менее речевые привычки обнаруживают, что мы воспринимаем прилагательное прекрасный как форму превосходной степени прилагательных миловидный, симпатичный, привлекательный. Все объекты, «отмеченные» этими определениями, доставляют нам незаинтересованную радость при их созерцании, но «прекрасными» мы называем только те из них, которые доставляют нам высшую степень исключительного удовольствия.

Эта тенденция подтверждается и тем, как мы используем слово искусство: во-первых, для понятия, которое мы, европейцы, называем «изящным искусством», или «высоким искусством» (англ. fine arts, фр. beaux arts, нем. die schцnen Kьnste); во-вторых, для определения «искусства прекрасного» (англ. arts of the beautiful); в-третьих, для описания «предмета искусства» (фр. objets d’arts) — во всех случаях имеется в виду то, что обычно в музеях висит на стенах и стоит на пьедесталах.

Привычное выражение «литература, музыка и изящные искусства» свидетельствует, что мы не включаем в изящные искусства ни литературу, ни музыку. Та же тенденция сохраняется в нашем отношении к природе, в которой мы находим завораживающую красоту исключительно в ландшафтах, деревьях, цветах, животных, понравившихся нам после того, как мы на них посмотрели.

Можем ли мы исправить этот явный перекос? Мы должны это сделать хотя бы ради того, чтобы дать равную возможность быть прекрасными и сонетам, и сонатам, доставляющим нам чистое удовольствие, не имеющим при этом никакого отношения к визуальным объектам? Ответ заключается в том, что слово видеть не всегда означает «зрительно воспринимать». Все мы порой говорим: «Я вижу, что ты имеешь в виду», чтобы заверить другого человека, что мы поняли его мысль. В данном случае видение связано с разумом, а не только зрением, хотя участие последнего может подразумеваться, если речь идет о чем-либо написанном.

Чтобы расширить зрительные, или оптические, коннотации глагола видеть, можно вспомнить, что мы часто говорим о взглядах великих реформаторов или религиозных лидеров как о видении в том случае, когда убеждение относится к стремлению к умозрительному идеалу, который обязательно должен быть достигнут. В данном случае речь явно не идет об опыте восприятия, получаемом посредством зрения.

В определении прекрасного Фомы Аквинского: «Pulchrum est id quod visum placet» (букв. «Красота — это то, что приятно своим видом») латинское существительное visum[35] имеет еще более широкие зрительные коннотации в отношении объектов, которые не могут быть увидены глазами, — как в случае вдохновляющих идеалов или того, что в христианской теологии называется блаженным видением — созерцание Бога, удостоившего своим посещением спасенную душу.

Чтобы укрепить наше понимание, предлагаю совсем забыть о глаголах видеть и созерцать и заменить их словами, не имеющими такой сильной сенсорной коннотации. Тогда мы можем перефразировать определение прекрасного одним из следующих способов.

Прекрасным называется то, что доставляет удовольствие после того, как это нами осмыслено, или …что доставляет удовольствие, когда мы воспринимаем это умом, или …что доставляет удовольствие, когда мы воспринимаем это чувствами — но отнюдь не с помощью зрения. Мы могли бы даже сказать, что прекрасное доставляет удовольствие, когда мы созерцаем это, — единственное, о чем мы должны помнить, употребляя эту формулировку, что видеть можно не только зрением.

В любом случае удовольствие должно быть, если следовать Канту, незаинтересованным, или чистым, удовольствием. Мы просто получаем его от созерцания или восприятия объекта. И не требуется ничего более добавлять к своему опыту, чтобы назвать объект красивым.

Введя критерий чистого удовольствия, Кант не только проясняет фразу доставлять удовольствие в определении Фомы Аквинского. Он также помогает понять чувственную разновидность познания, которую мы задействуем для понимания красоты, — созерцание. Восприятие, согласно Канту, лишено понятий. Правда, тот вид познания, который мы встречаем в научных и философских суждениях, в выводах исторических исследований и с которым, как правило, имеем дело в повседневной жизни, понятий не лишен. Суждения, оперирующие понятиями, касаются разных типов или классов объектов; даже в том случае, когда утверждение касается индивидуально-определенной вещи, оно использует понятия, поскольку индивидуально-определенная вещь рассматривается как частный случай того или иного вида.

Восприятие, полностью лишенное понятийного содержания, должно, следовательно, рассматривать каждый объект как уникальный, никак не связанный с каким-либо классом или видом, но воспринимаемый единственно и только сам по себе.

Когда объект, который мы созерцаем, дает нам чистое удовольствие, оно исходит просто от знания, не являющегося ни научным, ни философским, ни историческим, ни даже обывательским. Это совершенно особое восприятие, отказывающееся от всех понятийных составляющих — таким образом, это знание о единичном как таковом — просто одной вещи[36], неклассифицируемой и не относящейся ни к какому виду.

Все объекты, с которыми мы находимся в каких-либо отношениях, могут быть разделены на две основные категории. С одной стороны, это объекты желания, то есть то, в чем мы нуждаемся, что мы хотим или любим; они представляют для нас практический интерес, и по отношению к ним мы предпринимаем те или иные действия. С другой стороны, это объекты познания, постижения, памяти и мысли; понятийного знания или беспонятийного восприятия или созерцания. Как мы помним, благо — это ценность, относящаяся к сфере желания; истина — цель в области знания. Красота, по-видимому, принадлежит обеим этим сферам, каждой из них весьма особым образом.

Фраза доставляет удовольствие в определении прекрасного дает нам основание отнести идею красоты к сфере желания. Но поскольку это удовольствие особого вида — по Канту, незаинтересованное, и желание тоже особого вида — стремление знать. Познание, как мы видели, тоже специфично — беспонятийное созерцание, или восприятие единичного как такового. Тем не менее, несмотря на особый вид, это все же познание, поэтому красота является ценностью, связанной с той же сферой, что и истина. Поэтому можно сказать, что прекрасное относится к обеим областям — желания и знания.

Осталось еще несколько нюансов, о которых следует упомянуть в связи со взаимоотношениями идей красоты, истины и блага. Наше понимание красоты оставляет нерешенным один вопрос, подлежащий обязательному разъяснению. До сих пор мы рассматривали красоту как полностью субъективное понятие. Она, определенная как свойство объекта, которое доставляет нам удовольствие при созерцании или восприятии единичного как такового, оказывается полностью зависимой от вкусов человека. Пристрастия людей отличаются в зависимости от того, что доставляет им радость при восприятии.

Мы сумели отделить идею истины от сферы вкуса. Мы смогли разграничить действительное благо и кажущееся. Это позволило нам выявить объективную и субъективную сторону двух идей — истины и блага. В состоянии ли мы сделать то же самое по отношению к концепции красоты? Едва ли, если оно строго соотнесено с понятием приятного — то есть того, что приносит нам радость или наслаждение при его восприятии.

Многие из нас, наслаждающиеся чем-то и потому называющие объект красивым, хотят думать, что и остальные должны радоваться этому. Но у нас нет права навязывать свои вкусы, если только мы не найдем оснований для предписаний в сфере приятного. Допустим, мы не сможем найти их — но это не должно нас останавливать. Нам все равно следует выяснить, присутствует ли красота целиком «в глазах» или сознании смотрящего.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.