6. Окончательное решение. Знаменитый критерий фальсификации Карла Поппера

6. Окончательное решение. Знаменитый критерий фальсификации Карла Поппера

Карл Поппер в своей работе «Логика научного исследования» называл самым важным отличием (основанием для демаркации) проверяемого и имеющего смысл для науки предложения от метафизического предложения фальсифицируемость. Критерий фальсифицируемости изначально был связан с проблемой полноты научной индукции, которая заключается в том, что никакое количество повторяющихся единичных наблюдений логически не влечет теоретическое утверждение о постоянстве или закономерности. Индукция казалась ученым надежным методом научного исследования со времен Фрэнсиса Бэкона. Что Поппер предложил взамен?

«Вывод обычно называется „индуктивным“, если он направлен от сингулярных высказываний (иногда называемых также „частными высказываниями“) типа отчетов о результатах наблюдений или экспериментов к универсальным высказываниям типа гипотез или теорий.

С логической точки зрения, далеко не очевидна оправданность наших действий по выведению универсальных высказываний из сингулярных, независимо от числа последних, поскольку любое заключение, выведенное таким образом, всегда может оказаться ложным. Сколько бы примеров появления белых лебедей мы ни наблюдали, все это не оправдывает заключения: „Все лебеди белые“»[119].

Смысл проблемы в том, что сколько бы ни наблюдалось белых и только белых лебедей, утверждение о том, что все лебеди — белые, может быть опровергнуто демонстрацией одного-единственного черного лебедя. И хотя теоретически можно было бы перечислить каждого лебедя в мире, есть множество случаев, в которых полный перебор невозможен по очевидным причинам. Речь идет не о фактах и не о психологии исследования, а лишь о логических вопросах: «…можно ли оправдать некоторое высказывание? Если можно, то каким образом? Проверяемо ли это высказывание? Зависит ли оно логически от некоторых других высказываний? Или, может быть, противоречит им?»[120]

Поппер критикует принцип научной индукции не для того, чтобы лишить научное знание его особого логического статуса, а с противоположной целью: найти бесспорный логический критерий, отличающий науку от ненаучного знания вне зависимости от содержания научных суждений.

«Отбрасывая метод индукции, я, можно сказать, лишаю эмпирическую науку тех ее черт, которые как раз и представляются наиболее характерными для нее. А это означает, что я устраняю барьеры, отделяющие науку от метафизических спекуляций. Мой ответ на это возражение состоит в следующем: главной причиной, побудившей меня к отказу от индуктивной логики, как раз и является то, что она не устанавливает подходящего отличительного признака эмпирического, неметафизического характера теоретических систем, или, иначе говоря, подходящего „критерия демаркации“»[121].

Философские аргументы Поппера — наиболее важный поворот в логике научного исследования в XX веке. Он совершенно не похож на те принципы естествознания и философии XVII–XVIII веков (хотелось бы отметить, что анализ Поппера не отбрасывает индукцию как метод открытия. Доводы Бэкона, согласно которым мы открываем закономерность, обобщая единичные факты, остаются в силе. Разница заключается в том, что метод открытия не является методом обоснования. Тот способ, которым мы совершили открытие, не позволяет нам проверить наше открытие. Способом обоснования теоретических утверждений как раз и является метод Поппера).

«Позитивисты прежних времен склонялись к признанию научными или законными только тех понятий (представлений или идей), которые, как они выражались, „выводимы из опыта“, то есть эти понятия, как они считали, логически сводимы к элементам чувственного опыта — ощущениям (или чувственным данным), впечатлениям, восприятиям, элементам визуальной или слуховой памяти и так далее. Современным позитивистам удалось выработать более ясный взгляд на науку. Для них наука — не система понятий, а система высказываний. В соответствии с этим они склонны признавать научными или законными только высказывания, сводимые к элементарным (или „атомарным“) высказываниям об опыте — „суждениям восприятия“, „атомарным высказываниям“, „протокольным предложениям“ или еще чему-либо подобному. Очевидно, что подразумеваемый при этом критерий демаркации тождествен требованию построения индуктивной логики»[122].

Помните тот «новый инструмент», о котором в противоположность аристотелевскому категорическому силлогизму писал Бэкон? Да-да, этот принцип естествознания недостаточен для того, чтобы обосновать разницу между научным знанием и метафизикой. Витгенштейну, Карнапу, Шлику и Айеру это не удалось, в этом можно согласиться с Поппером. Я прошу еще немного проследить за этой логикой, потому что за этой маленькой внутренней проблемой философов науки скрывается грандиозное логическое открытие, предельно простое и предельно эффективное.

Это решение — фальсифицируемость как критерий демаркации.

«Исходя из этих соображений, можно предположить, что не верифицируемость, а фальсифицируемость системы следует рассматривать в качестве критерия демаркации. Это означает, что мы не должны требовать возможности выделить некоторую научную систему раз и навсегда в положительном смысле, но обязаны потребовать, чтобы она имела такую логическую форму, которая позволяла бы посредством эмпирических проверок выделить ее в отрицательном смысле: эмпирическая система должна допускать опровержение путем опыта»[123].

Выходит, что теоретические высказывания нельзя получить из высказываний о фактах. Но высказывания о фактах могут противоречить теоретическим высказываниям. Эмпиризм начиная с Бэкона никогда не отвечал на вопрос, что же на самом деле представляет собой индукция, каковы ее правила, что связывает высказывания о фактах и теории. Отмечу, что фальсифицируемость теории не означает ее фальсифицированность. Фальсифицируемость — это логическое качество предложения, а не онтологическое качество действительности. Проще говоря, принципы сохранения энергии фальсифицируемы. Можно представить себе утверждение о факте, которое бы опровергло эти принципы. Другое дело, что мы ни в коем случае не ожидаем нарушения этих принципов, поскольку эти принципы являются обобщением всего множества наблюдаемых нами фактов и всех других принципов, которые мы выводим из всего множества доступных нам фактов, включая причинность. Проще говоря, мы не можем экстраполировать последствия нарушения таких принципов. Но это уже разговор о реальности, а не о логическом качестве наших суждений и познавательных способностей. И реальность, если так можно метафорически выразиться, уже бросала нашей логике и нашему опыту вызовы, вроде квантовой запутанности.

Но не будем о квантовой механике и вернемся к логике и философии, а конкретно — к проблеме демаркации и критерию фальсификации. Можно подумать, что это очень специфическая логическая проблема научного метода, попперовское решение которой изящно, но бессмысленно за рамками камерной дискуссии о неполноте индукции. Но это совершенно не так!

Оказалось, что принцип фальсифицируемости, сформулированный Карлом Поппером, очень просто выразить вне контекста специальной философской дискуссии о научном методе: если для утверждения нельзя сформулировать условия возможного экспериментального опровержения, такое предложение является непроверяемым, то есть метафизическим[124]. Знаменитый пример Бертрана Рассела с «космическим чайником» (речь идет о знаменитейшем примере Рассела, согласно которому утверждение о существовании бога так же непроверяемо, как существование крошечного фарфорового чайника, находящегося на орбите вокруг Солнца где-то в Солнечной системе — он так мал, что его невозможно обнаружить в самый мощный телескоп) можно назвать публицистическим раскрытием принципа демаркации Карла Поппера, хотя лишь при определенных самим Расселом условиях. Очевидно, что при некоторых условиях (отправка космического корабля с чувствительными датчиками) можно проверить утверждение в определенной точке пространства «маленького чайника». Короче говоря, несчастный чайник повис в чистилище для не слишком удачных примеров, где-то на полпути между «мемом» и логическим доказательством. Но существуют такие утверждения, которые в силу самой своей формы вообще исключают проверку. Ироническим отражением таких утверждений являются пародирующие религии утверждения о «Летающем Макаронном Монстре» или «Невидимом Розовом Единороге». В этих случаях за комической формой скрывается важный эпистемологический аргумент.

Для любого общего утверждения любой научной теории можно представить условия опровержения. Но метафизическое утверждение — это такое утверждение, которое нельзя опровергнуть в принципе. С точки зрения логического позитивизма, у него нет истинностного значения, оно не является ни истиной, ни ложью. По сути дела, метафизическое утверждение является буквальной бессмыслицей. С точки зрения критического рационализма, такое утверждение не является знанием (ведь научное знание по крайней мере может оказаться ложью).

Короче говоря, что не может быть уличено во лжи — то не предмет серьезного спора, не новое знание и не аргумент.

В этом и заключается главное философское начало современного атеизма: все множество утверждений, составляющих содержание христианства, или буддизма, или ислама, или любой другой религии, для научного метода буквально не имеют смысла. Философский атеизм (но имеет ли смысл на этом этапе вообще пользоваться словом атеизм?) не отрицает отдельные религиозные утверждения, такие как утверждение о всеобщем Спасении или об антиномической природе Христа, а лишь находит их все в совокупности не имеющими смысла. Более того, для подобной логики нет принципиальной разницы между религиями, метафизическими философскими системами, вроде того же платонизма или дуалистических представлений Декарта о материи и разуме, современными городскими легендами, суевериями, народными мифами, магией и лженаукой.

Что касается тех сверхъестественных утверждений, которые могут быть ложью, то их можно проверить.

Все эти феномены вместе взятые есть лишь продукт способности мозга к воображению с точки зрения нейробиологии и продукт злоупотребления языком с точки зрения аналитической философии. Становление естествознания в Новое время раз и навсегда меняет отношение человечества к этим фикциям.