С. Возврат к событию, верности, истине

С. Возврат к событию, верности, истине

Напомним, что тремя основными измерениями процесса истины являются:

— событие которое заставляет явиться «что-то другое», нежели ситуация, мнения или устоявшиеся знания; которое есть случайное, непредвиденное, тотчас же по появлении исчезающее пополнение;

— верность, каковая служит названием процесса: речь идет о последующем исследовании ситуации согласно императиву самого события; это продолжающийся и имманентный разрыв;

— собственно истина, каковая является той внутренней для ситуации множественностью, которая мало-помалу выстраивает верность; каковая есть то, что верность заново сочетает и производит.

Эти три измерения процесса обладают существенными «онтологическими» характеристиками:

1) Событие сразу и ситуативно — оно является событием в той или иной ситуации, — и дополнительно, а стало быть, абсолютно оторвано, или освобождено, от всех правил данной ситуации. Так, внезапное возникновение с Гайдном (или под именем этого «кого-то», Гайдна) классического стиля относится к музыкальной — и ни к какой другой — ситуации, к ситуации, которая определяется господством барочного стиля. Для этой ситуации оно составляет событие. Но с другой стороны, допускаемое этим событием в качестве музыкальных конфигураций не прочитываемо в рамках достигнутой барочным стилем полноты, речь действительно идет о чем-то другом. Тогда возникает вопрос: что же осуществляет связь события с тем, «для чего» оно является событием? Эта связь есть пустота в предшествую щей ситуации. Что под этим следует понимать? Что в сердцевине всякой ситуации, то есть положения дел, как основа ее бытия заложена некая «ситуативная» пустота, вокруг которой и организуется полнота (или устойчивые множественности) означенной ситуации. Именно так в самом сердце достигшего своей виртуозной завершенности барочного стиля имеется пустота (незаметная и в то же время решающая) — отсутствие подлинного осмысления музыкальной архитектоники. Событие-Гайдн оказывается своего рода музыкальным «именованием» этой пустоты. Ибо собственно событие состоит в совершенно новом архитектоническом, тематическом принципе, новом способе сочинения музыки на основе варьируемых элементов. Как раз в том, что изнутри барочного стиля было просто-напросто невозможно заметить (в его рамках знанию об этом не было места).

Можно сказать, что, поскольку ситуацию составляют обращающиеся в ней знания, событие, именуя незнаемое в данной ситуации, именует пустоту. Рассмотрим один прославленный пример. Маркс составляет событие в политической мысли тем, что обозначает именем пролетариата центральную пустоту зарождающихся буржуазных обществ. Ибо пролетариат — всего лишенный, отсутствующий на политической сцене — и является тем, вокруг чего организуется самодовольная полнота власти собственников капитала. В конечном счете, скажем, что фундаментальная онтологическая характеристика события— включение, именование ситуативной пустоты того, для чего оно составляет событие.

2) Что касается верности, мы уже достаточно сказали о том, как обстоит дело. Важнее всего, что она никогда не необходима. Принципиально неразрешимым остается вопрос, может ли предполагаемая ею для «кого-то» в ней участвующего незаинтересованная заинтересованность, пусть даже в фикции самопредставления, сойти просто за интерес. И, следовательно, поскольку единственным принципом упорствования является принцип интересов, упорствование кого-то в верности — продолжение бытия-субъектом человеческого животного — остается случайным. Мы знаем, что именно из-за этой случайности и есть место этике истин.

3) Наконец, если речь идет об истине как результате, то в первую очередь надо подчеркнуть ее силу. Мы уже затрагивали эту тему по поводу «возвращения» платоновского узника в пещеру, каковое является возвращением истины к знаниям. Истина «дырявит» знания, она им чужеродна, но она также и единственный известный источник новых знаний. Скажем, что истина вынуждает знания. Глагол «вынуждать» указывает, что, поскольку сила истины есть сила разрыва, истина, возвращаясь к непосредственности ситуации или перерабатывая ту своего рода портативную энциклопедию, которой питаемы мнения, коммуникации и социальность, вершит насилие над устоявшимися и находящимися в обращении знаниями. Хотя отдельная истина как таковая всегда некоммуникабельна, ее отдаленным следствием является мощная переработка форм и референтов коммуникации. Без того, однако, чтобы эти переработки «выражали» истину или указывали на «прогресс» мнений. Так, вокруг великих имен классического стиля очень быстро складывается целое музыкальное знание — то знание, которое доселе не поддавалось формулировке. В этом нет никакого «прогресса», ибо классический академизм или культ Моцарта ничуть не выше того, что было до них. Но это — вынуждение знаний, часто весьма обширное обновление коммуникативных кодов (или мнений, которыми обмениваются по поводу «музыки» человеческие животные). Естественно, эти преображенные мнения преходящи, в то время как истины, каковыми являются великие творения классического стиля, остаются навечно.

Точно такова же и судьба наиболее поразительных математических изобретений: попасть в конце концов на страницы университетских учебников, а то и служить отбору нашей «правящей элиты» через вступительные экзамены в элитные учебные заведения. Порожденная математическими истинами вечность здесь ни при чем, но зато эти истины вынудили знания, теперь привлекаемые доя обустройства социальности, и это — форма их возвращения к интересам человеческого животного. От этих трех измерений процесса истины — воззвания событием к пустоте ситуации, неуверенности верности, силы вынуждения знаний истиной — и зависит осмысление Зла.

Ибо у Зла есть три имени:

— воображать, что событие взывает не к пустоте, а к полноте предшествующей ситуации, есть Зло как личина, или террор;

— не сохранить верность есть Зло как предательство в самом себе Бессмертного, каковым являешься;

— отождествлять истину с некоей тотальной мощью есть Зло как катастрофа.

Террор, предательство и катастрофу и стремится парировать, единичным образом опираясь на вершащуюся истину, этика истин — а отнюдь не бессильная мораль прав человека. Но, как мы увидим, эти возможности вынесены на повестку дня самим процессом истины. И, следовательно, неоспоримо: Зло имеет место только потому, что действует некое Добро.