О науке

О науке

Так пел чародей; и все собравшиеся незаметно попали, как птицы, в сети его мрачного, лукавого сладострастия. Только совестливого духом не удалось ему пленить: он быстро выхватил арфу из рук чародея и воскликнул: «Воздуха! Дайте чистого воздуха! Позовите Заратустру! Ты отравляешь воздух этой пещеры и делаешь его удушливым, старый, коварный колдун!

Ты внушаешь нам неведомые желания, ты соблазняешь нас жаждой неведомых пустынь. Горе, если такие, как ты, начинают превозносить истину и болтать о ней!

Горе всем свободным умам, которые не остерегаются подобных тебе чародеев! Пропала свобода их, ибо учением своим заманиваешь ты назад, в темницы;

— старый, мрачный демон уныния, манящие звуки свирели слышатся в жалобах твоих; ты похож на того, кто своим восхвалением целомудрия тайно склоняет к негам сладострастия!».

Так говорил совестливый духом, а старый чародей оглядывался вокруг, наслаждаясь победой, и потому проглотил досаду, причиненную ему словами совестливого духом. «Тише! — кротко ответил он. — Чтобы хорошие песни нашли отклик в душе, после них подобает хранить молчание.

Так ведут себя все высшие люди, собравшиеся здесь. Ты, должно быть, мало что понял в песне моей? Мало в тебе духа чар!»

«Ты воздаешь мне хвалу тем, что отделяешь от себя, — возразил совестливый духом, — вот и прекрасно! Но вы, сидящие здесь, я все еще вижу похоть в ваших глазах:

— вы, свободные души, где же свобода ваша, вы, свободные? Чем-то смахиваете вы на тех, кто долго пялился на пляшущих голых девок: так и души ваши — сами пустились в пляс!

Должно быть, много в вас того, что чародей называет своим злым духом чар и обмана: и этим отличаюсь я от вас.

И поистине немало мы переговорили и передумали тут, в пещере, пока не вернулся Заратустра, и для меня этого было достаточно, чтобы понять: мы с вами разные.

Разного ищем мы здесь, наверху, — вы и я. Ибо я ищу большей надежности, потому и пришел я к Заратустре. Он — самая прочная башня и самая крепкая воля

— ныне, когда все колеблется, когда трясется земля. Но глядя сейчас в глаза ваши, кажется мне, что вы, наоборот, ищете большей неустойчивости,

— вы хотите побольше ужасов, опасностей, землетрясений. Простите мне самоуверенность мою, но порой сдается мне, что вы, высшие люди,

— жаждете как раз такой жизни, которая меня страшит больше всего, жизни скверной, полной опасностей, жизни диких зверей; вас привлекают леса и пещеры, горные стремнины и лабиринты.

И больше всего вам нравится не тот, кто может избавить от всякой опасности, а совратитель, уводящий в сторону от всех дорог. Но если для вас жажда всего этого является чем-то подлинным, то для меня — желать подобное представляется невозможным.

Ибо страх — это врожденное и изначальное чувство человека; страхом объясняется все — и первородный грех, и унаследованная добродетель. Из страха выросла и моя добродетель, которая зовется наукой.

Ибо искони взращивался в человеке страх перед дикими животными, включая и того зверя, которого таит он в себе и сам же страшится: Заратустра называет этого зверя — „внутренний скот“.

Этот страх, древний и изначальный, ставший, наконец, утонченным и одухотворенным, теперь, как мне кажется, зовется наукой».

Так говорил совестливый духом; Заратустра же, который как раз входил в пещеру, — а он слышал последнюю речь и разгадал ее смысл, — бросил ему пригоршню роз, рассмеявшись над его «истинами». «Как? — воскликнул он. — Что слышу я? Поистине, кажется мне, что один из нас двоих — глупец, а „истину“ твою я мигом поставлю вверх ногами.

Ибо для нас страх — это исключение. Но мужество и дух приключения, жажда неизведанного и того, на что никто еще не решался, — мужество, вот что по моему разумению есть человеческая предыстория.

У самых диких и бесстрашных зверей похитил человек, ревнуя, все их добродетели: и только так сделался он человеком.

Это мужество, став, наконец, утонченным и одухотворенным, это человеческое мужество с крыльями орла и мудростью змеи, я думаю, зовется ныне —»

«Заратустра!» — воскликнули в один голос все собравшиеся и громко рассмеялись; но что-то наподобие тяжелой тучи отделилось от них и поднялось вверх. Рассмеялся и чародей и сказал не без лукавства: «Ну что ж! Злой дух мой ушел!

И разве я сам не предостерегал вас против него, когда говорил, что он плут и обманщик, этот дух лжи?

И в особенности тогда, когда показывается нагим. Но я не виноват в его кознях! Разве я создал этот мир и его вместе с миром?

Ну что ж! Будем же снова довольны и веселы! И хотя гневен взор Заратустры — взгляните на него! Он сердит на меня,

— но еще до наступления ночи вновь он полюбит меня и станет восхвалять, ибо не может обходиться долго без подобных глупостей.

Он — любит врагов своих: из всех, кого только видел я, лучше всех овладел он этим искусством. Но за любовь эту к врагам — мстит он друзьям своим!»

Так говорил старый чародей, и высшие люди выражали одобрение словам его: и тогда Заратустра стал ходить среди них, с любовью и ненавистью пожимая руки друзьям своим, словно желая примириться со всеми и испросить прощения. Но когда дошел он до выхода из пещеры, опять потянуло его на свежий воздух и к зверям его, и он собрался незаметно ускользнуть.