Ф. Бэкон

Ф. Бэкон

У Фр. Бэкона связь с его философией выявляется при характеристике искусства, в частности, поэзии, как познания. «Мы с самого начала, – пишет он, – назвали поэзию одним из основных видов знаний…»[266]. Для Бэкона, философа Возрождения и в еще большей степени мыслителя Нового времени, характерен подход к познанию вообще, в том числе и к художественному, с практической точки зрения[267]. Поэтому его в высшей степени интересует вопрос о том, как лучше, эффективнее передать, сообщить и выразить то, что найдено, о чем вынесено суждение и что отложено в памяти. Без всяких преувеличений можно сказать, что Бэкон был одним из первых философов Нового времени, увидевших глубокую связь между гносеологией и теорией коммуникации, которую он называл «искусством сообщения»[268].

Составной частью «искусства сообщения», по Бэкону, является учение о средствах изложения. Все, «что способно образовать достаточно многочисленные различия для выражения всего разнообразия понятий (при условии, что различия доступны чувственному восприятию), может стать средством передачи мыслей от человека к человеку[269]. Таково бэконовское определение знака. Помимо знаков – слов[270] бывают знаки вещей, выражающие значение или на основе сходства с ними («иероглифы», «жесты, «эмблемы»), или (не имея такого сходства и являясь чисто условными) на основе «молчаливого соглашения» (Бэкон их называет «реальными знаками»)[271]. Самыми удобными средствами сообщения Бэкон считает слова и письмо, но он полагает, что изобразительные знаки («иероглифы») имеют «не последнее значение» и было бы «полезно знать, что, подобно тому, как монеты могут делаться не только из золота и серебра, так можно чеканить и другие знаки вещей, помимо слов и букв»[272].

Бэкон различает два плана исследования знаков – план содержания (он называет его «смыслом», «значением») и план выражения («изложения, «формы»)[273], в частности, применительно к искусству. Так, понятие поэзии, – пишет он, – может восприниматься в двух смыслах: «с точки зрения словесного выражения либо с точки зрения ее содержания»; в первом случае «она представляет собой определенный род речи», «определенную форму выражения»[274].

Ч. Моррис, характеризуя семиотические идеи философов английского эмпиризма, правильно отмечает, что большое внимание они уделяли проблемам семантики, анализу значения с точки зрения сенсуалистической психологии[275]. Однако, Бэкон опять – таки в силу эмпирически – практического подхода к проблеме языка[276] много внимания уделяет и тому аспекту, который позже получит в семиотике название «прагматики», а у Бэкона называется «мудростью сообщения» и в значительной мере совпадает с риторикой. Так, формулируя задачу философской грамматики – исследовать не аналогию между словами, но «аналогию» между словами и вещами, т. е. «смысл»[277], Бэкон называет и другую цель – «как следует должным образом воспринимать чувства и мысли ума»[278]. Как вытекает из контекста, «прагматические» задачи, которые он ставит перед риторическим искусством, во многом относятся и к искусству.

Задача и функция риторики состоят в том, чтобы указания разума передавать воображению для того, чтобы возбудить желание и волю, она рисует образ добродетели и блага, делая его почти зрительно ощутимым, представляет их «в словесном облачении так живо, как это только возможное»[279]. Но и поэты дали «глубокий анализ и показали, как следует возбуждать и зажигать страсти, как следует их успокаивать и усыплять, как опять – таки сдерживать их и обуздывать, не давая им возможности придти в действие»[280]. Средства убеждения, используемые как оратором, так и музыкантом, должны изменяться применительно к характеру аудитории, их вкусам. Необходимо заботиться о «гибкости и приспособляемости стиля, о тех особенностях речи, которые бы помогли общению с каждым в отдельности». «И, конечно же, было бы целесообразно привести новое исследование этого вопроса, о котором мы сейчас говорили, дав ему название «мудрость частной речи» и отнеся к числу тех, которые требуют разработки»[281].

Бэкон – и это тоже характеризует его как мыслителя Возрождения – далек от того, чтобы подчинить теорию искусства риторике, он видит различие между ними[282]. Дело в том, что риторическое искусство использует воображение согласно указаниям разума. В искусстве же, поэзии, живописи часто возможны «преувеличения и произвольные изображения»[283], «невероятные» сочетания вещей[284], вот почему поэзия «скорее должна считаться своего рода развлечением ума», чем «наукой»[285].

Последняя характеристика как бы предвосхищает определение искусства как игры воображения, но для Бэкона все же более характерен взгляд на искусство как на «способ выражения научных истин или моральных идеалов»[286]. Этим объясняется та высокая оценка, которую дает Бэкон использованию в искусстве всякого рода символических средств: аллегории, мифов, притчей, загадок, образных сравнений, примеров, широко распространенных у древних. Все эти способы репрезентации делают наглядными и очевидными, более доступными для понимания новые и непривычные открытия и выводы и обладают исключительной силой воздействия, чем и пользуется религия[287]. В то же время Бэкон отдает себе ясно отчет в том, что всякого рода символические средства (аллегории и т. п.) могут быть использованы как «хитроумное орудие обмана» с целью затемнять смысл, скрывать истинный смысл и т. п.[288]. Критика Бэкона в этом направлении идет в общем русле его критики «идолов площади», то есть заблуждений, возникающих «в силу особенностей самой природы общения», связанной с использованием слов и знаков[289].

Представители современной «аналитической» эстетики, которые превратили эстетику в критику языка теорий искусства, нередко ссылаются как на свой теоретический источник на критику языка в английской эмпиристской философии XVII–XVIII вв. Когда эта ссылка касается Бэкона, Гоббса и Локка, она «затушевывает» различие между ними и семантиками. Уже говорилось о том, что Бэкон нацеливал философию языка на изучение аналогии между словами и вещами, а не между самими словами, и не одобрял скрупулезное исследование языка[290]. Что же касается теории искусства, в частности, стихотворного, то она должна, не ограничиваясь «формальными» задачами, «включать в себя и теорию того, какой стихотворный жанр лучше всего соответствует определенному содержанию или предмету»[291].