1. Понятия и категории

1. Понятия и категории

Каждая наука имеет свой терминологический лексикон. Услышав слова «электрон» или «квант», любой грамотный человек понимает, что речь идет о физике. Когда произносят слово «молекула» – речь о химии, а аббревиатуру ДНК – о биологии. Некоторое усложнение происходит на стыке наук, например в астрофизике, тем не менее область исследования очевидна. Значительно сложнее в обществоведении, особенно в таких близких научных подразделениях, как, например, социология и политология. Многие ключевые термины (государство, общество, власть и т. д.) могут относиться к той и другой науке. Еще более запутанная ситуация на стыке социологии, политологии и сферы знания в области международных отношений. В этом одна из причин того, что знания о международных отношениях не сформировались в самостоятельную научную дисциплину, о чем не устают говорить теоретики ТМО.

Итак, существует проблема: нет общепринятого понятийно-категориального лексикона ТМО, как, например, в экономике или политэкономии. Вне зависимости от политических или идеологических пристрастий ученые-экономисты понимают одно и то же под понятиями стоимость, цена, потребительная стоимость, спрос, предложение и т. д. При этом надо помнить, что и в политэкономии в свое время было, по словам Маркса, «смешение категорий», пока благодаря работам того же Маркса и последующих экономистов не утвердились устойчивые понятия и категории. Это освобождает их от всяческих споров относительно тех или иных терминов, позволяя концентрироваться главным образом на новых явлениях в экономической жизни или на углублении старых с привлечением более усовершенствованных научных методов. В ТМО же, скажем, одно из ключевых слов при анализе международных отношений – сила имеет такое же количество смыслов, сколько интерпретаторов.

Несмотря на это, как ни странно, немало международников стараются избегать четких понятий и категорий. Бросается в глаза и то, что, даже употребляя слово понятие, они искажают его смысл, а скорее всего, и не понимают его значения. Возможно, это неслучайно, поскольку в англоязычных философских словарях нет даже упоминания слова notion как понятия в гегелевском смысле. А современные русские философские словари вообще убрали термин понятие, который, дескать, перестал быть актуальным. Правда, для большинства российских теоретиков он никогда и не был актуальным.

Следует учесть, что если для некоторых ученых понятия это просто fagon de parler, то другие отказываются от понятий и категорий, теоретически обосновывая это следующим соображением. Они полагают, что дать определение какому-нибудь явлению, т. е. дать его понятие, означает жестко зафиксировать одно мнение, но это ведь диктатура, а они, будучи демократами, являются сторонниками плюрализма, что предполагает множество мнений об одном и том же явлении. Здесь – очевидное смешение явлений общественной жизни и науки.

Такой подход привел к тому, что многие современные исследователи, в отличие от философов XIX и XX веков, разучились определять явления и придавать им понятийный смысл, операбельный для науки. К примеру, один из авторитетных теоретиков, рассматривая слово power как понятие, сохраняет в нем три значения: власть, сила, государство. При этом такие теоретики даже не подозревают, что существует разница между понятиями в интерпретации Канта и Гегеля. В первом случае оно обозначается как concept – уровень формальной логики, во втором как notion – диалектика. Правда, это общая проблема западного обществоведения.

В свое время К. Маркс писал:

Все твердые предпосылки сами становятся текучими в ходе дальнейшего анализа. Но лишь благодаря тому, что они твердо устанавливаются в самом начале, возможен дальнейший анализ без перепутывания всего[108].

Тем не менее до сих пор печать «перепутывания всего» – особая примета в работах по внешней политике и международным отношениям, поскольку отсутствует единый понятийный аппарат. Обнаружились различные подходы, толкования тех или иных категорий, в том числе таких ключевых, как престиж, сила и мощь государства, внешняя политика и международные отношения. Возможно, это и естественно в ходе первоначального накопления знаний в указанных областях.

Отсюда следует вывод: ТМО как область знаний только тогда станет наукой, когда будет сформулирован стройный понятийно-категориальный аппарат, отражающий каждое значимое звено объективной реальности в системе мировых отношений. Именно такая попытка предпринята в данной работе.

Я напомню, что Гегель в своей диалектике понятиям и категориям придавал первостепенное значение. Он писал:

Лишь в своем понятии нечто обладает действительностью; поскольку же оно отлично от своего понятия, оно перестает быть действительным и есть нечто ничтожное; осязаемость и чувственное вовне-себя-бытие принадлежат этой ничтожной стороне[109].

Другими словами – бытийной стороне жизни, но не научной. Следовательно, явления, которые стоят за вышеприведенными словами, пока непонятны, малоизучены, непредсказуемы.

Парадокс состоит в том, что, несмотря на это, именно это размытое «нечто» положено в основу множества научных теорий и даже законов. Оказывается, возможно и такое[110]. Об этом с некоторым раздражением писал Ньютон в своих «Началах»: дескать, я не в состоянии открыть феномен гравитации, поскольку гипотез не измышляю; я занимаюсь экспериментальной философией. Лаконично эту идею сформулировал физик Анри Пуанкаре: «Не важно знать, что такое сила, а важно знать, как ее измерить»[111]. Если так, то возникает вопрос: а что же измеряется?

В какой-то степени я также следовал этому правилу, формулируя законы полюса (мощи) и центров силы, не зная, что такое сила по существу[112]. При этом возникает очень серьезная опасность: действительно ли мы измеряем силу? А вдруг нечто другое? На интуитивном уровне все чувствуют, что сила – нечто фундаментальное. Но что?

Политологи и международники давали множество определений, и в соответствующем месте они будут изложены. Но они сразу же напоминали мне удачное высказывание Ю.М. Батурина: «В науке иногда не очень ясно говорят о том, что не очень ясно себе представляют. Значительно опаснее, однако, когда ясно говорят о том, что неясно представляют»[113].

Ясность же можно внести только установлением иерархии языковых знаков и их значений, переводя их на научный язык, который оперирует понятиями и категориями. Известно, какое значение проблемам научного языка придавали философы, например Кондильяк и Лейбниц. Даже простое уточнение лексикона на уровне терминов нередко проясняет суть проблем.

Напомню, что Гегель не случайно обрушивался на математиков, претендовавших на истинность доказательств в физике, за то, что математика в принципе не в состоянии вскрыть «качественную природу моментов». Причина проста: математика – «не философия, не исходит из понятия, и поэтому качественное, поскольку оно не почерпается с помощью лемм из опыта, находится вне ее сферы»[114]. Иначе говоря, качество природы, ее суть может быть вскрыта только через понятия, через определения этих понятий, которые «суть законы».

Если согласиться с тем, что без понятий и категорий невозможно научно познавать сущности и явления, сразу возникает проблема различия понятий и категорий. Нередко даже у великих философов встречаются эти слова как синонимы. Например, у Ленина дается трактовка материи как категории и тут же говорится о ней как о понятии.

Здесь мы сталкиваемся с проблемой нерасчлененного единства категории и понятия. Как пишет М. Булатов, «оно имеет место в текстах, в которых одновременно понимаются отношения категории к вещам, расчлененным на рубрики, и их собственное внутреннее содержание»[115].

Поэтому с самого начала надо определить, что такое понятие и что такое категория. Между прочим, сам этот предмет является одной из философских проблем, по-разному решаемой различными философами и философскими течениями.

Конечно, наиболее интересные и глубокие определения этим терминам давал Гегель. В своей теории познания он четко различал объективную логику (это наука о понятии самом по себе, о категориях) и субъективную логику, которая есть наука о понятии как понятии о чем-то. «Понятие – это всеобщее, которое вместе с тем определено и остается в своем определении тем же самым целым и тем же самым всеобщим, т. е. такая определенность, в которой различные определения вещи содержатся как единство»[116]. Естественно, диалектика Гегеля ведет его к признанию внутренней противоречивости понятия, поскольку

…вообще всякое понятие есть единство противоположных моментов, которым можно было бы, следовательно, придать форму антиномических утверждений[117].

В той же работе Гегель дает определение термину категория. Он пишет:

Категория, согласно этимологии этого слова и согласно дефиниции, данной Аристотелем, есть то, что говорится, утверждается о сущем (там же, с. 369).

Существуют, как уже оговаривалось, другие воззрения на понятия и категории, которые достойны анализа в специальной работе. Я же хочу ограничиться изложением своего понимания данных терминов, которое сводится к следующему. Категория определяет наиболее общие свойства бытия или реальности, например, материи, времени и пространства. Понятия – это моменты категорий, или форма мысли, отражающая ту или иную сторону категориального бытия.

В упрощенном виде категориями оперируют при анализе «вещи в себе», понятиями – «вещи вовне», т. е. в понятии предполагается п о н я т ь, познать сущность через ее проявления.

М. Булатов в указанной работе различия эти объясняет таким образом:

Двойственность категорий возникает в зависимости от того, какой момент их принимается во внимание – бытие «или» мышление. В понятии же, в самом его названии выражено субъективное – «понимание» предмета, а не сам предмет (с. 193).

При этом надо иметь в виду, что слово категория употребляется также и в смысле систематизации, рубрикации, членения той или иной группы объектов. В таком значении дается этот термин, например, в Оксфордском философском словаре: «Категории. Наиболее фундаментальные разделения некоторых субъектов-материй»[118]. Именно в таком ключе и понимается термин категория большинством философов. К примеру, авторы специальной науковедческой работы «Знания, понятия и категории» почти буквально повторяют словарное определение термина категория, под которым они понимают только «категоризацию»[119]. Удивительно, но даже Исайя Берлин в специальной работе о понятиях и категориях ограничивает значение последнего термина свойствами «описания». Он пишет: «Анализировать понятие человека значит осознать те категории, которые его описывают»[120]. То есть первое нечто абстрактное, второе предназначается для ранжирования в данном случае неких качеств, составляющих суть человека. Подобная интерпретация подтверждается последующим его умозаключением: «Базовые категории (и соответствующие понятия [concepts]), отраженные в терминах, которые мы употребляем по отношению к людям, таких как общество, свобода, чувство времени и изменения, страдание, счастье, производительность, добро и зло, правильное и неправильное, выбор, усилие, истина, иллюзия (их все можно взять произвольно), не являются индукцией и гипотезами» (р. 166).

Из этого пассажа становится очевидным также, что Берлин не обращал внимания на то, что такие термины, как общество или свобода, могут быть одновременно и понятиями и категориями в зависимости от контекста анализа. И этот момент будет пояснен чуть ниже.

Чтобы в дальнейшем постоянно не сталкиваться с путаницей, надо заранее определиться с такими категориями, как бытие, общество и реальность. Определяя их, мы эти категории превращаем в понятия. А в случае их слияния с сущностью этих категорий, мы получим понятия о понятиях, т. е. возвращаем им статус категорий. И здесь возникает проблема с категорией бытия, у которой нет определения. Напомню, как «определял» его Гегель: «Бытие, чистое бытие – без всякого дальнейшего определения»[121]. Вроде бы тупик. Это нечто первичное, у которого нет определения. И эту позицию защищал Ленин, который писал: «Что значит дать „определение“? Это значит, прежде всего, подвести данное понятие под другое, более широкое. Например, когда я определяю: осел есть животное, я подвожу понятие «осел» под более широкое понятие. Спрашивается теперь, есть ли более широкие понятия, с которыми могла бы оперировать теория познания, чем понятия: бытие и мышление, материя и ощущение, физическое и психическое? Нет. Это – предельно широкие, самые широкие понятия, дальше которых по сути дела (если не иметь в виду всегда возможных изменений номенклатуры) не пошла до сих пор гносеология»[122]. Против такого подхода в свое время возражал А. Богданов. Чтобы выйти из этого тупика, необходимо найти «более общее понятие», равносильное категориальному статусу. Богданов в чисто махистском духе среди таковых назвал опыт, элементы, связь[123]. Я же попробую выйти из этого тупика другим путем, принимая во внимание необходимость «развода» категории и понятия.

Весь окружающий нас мир в самой общей форме делится на не зависимое от нашего сознания бытие и познающее это бытие человечество, организованное в общество. И то и другое есть реальность. Другими словами, реальность – более общее понятие, покрывающее и бытие, и общество. Само же общество состоит частично из материального бытия (люди как организмы, орудия труда и пр.). Этой своей частью общество входит в непосредственное бытие. И в то же время оно состоит из мыслящей его части, обнаруживающей себя в нематериальных феноменах типа свобода, любовь, знания, информация и т. д. Эту часть можно было бы назвать ноосферой общества, которая в бытие не входит, но является частью реальности. Именно этой мыслительной частью и создаются реальные явления – знания о мире, а также мифологические придумки, включая бога, чертей или тот же ранее упоминавшийся Дракон и другие мифы, т. е. весь набор явлений, существующих в эпистемологии или гносеологии, но не существующих в онтологии, т. е. бытии. Возьмем, к примеру, понятие бога. Его нет в бытии (так же как кэролловского снарка – помесь змеи с акулой, Кощея Бессмертного или Бабы-яги), но оно есть в нашей общественной реальности: мы, люди, его придумали, и оно стало занимать важное место в человеческом сознании.

Сказанное можно представить в виде схемы понятийных кругов:

R здесь – реальность, категория философии, чистая абстракция, которая сама по себе не существует, а проявляет себя в бытии или в обществе[124]. Таким образом R=B+S.

В – бытие, т. е. реальность, проявляющаяся в различного рода материи/энергии. Существует объективно, независимо от сознания наблюдателя. В философии изучается онтологией, т. е. наукой о сущностях. Все сущности, связанные с бытийной онтологией, являются категориями. Категории внедрены в саму объективную реальность, отражают наличное бытие в мышлении.

S – общество, состоящее из двух частей: материальной и ноосферной (мыслительной). Одной своей частью оно входит в бытие и является его частью точно так же, как и часть бытия входит в часть общества. Зона BS – зона материального мира, анализ которого может строиться как на основе онтологии в случае взаимодействия этой части с остальным бытийном миром (например, воздействие промышленных отходов на окружающую среду), так и на основе эпистемологии – в случае взаимодействия этой части с ноосферой (то же воздействие промышленных отходов, но на само общественное развитие). В одном случае используются категории, в другом – понятия.

Ноосферная же часть анализируется на основе понятий, поскольку понятия – это область мышления в сфере субъективной реальности, в которой запечатлевается объективная реальность.

Есть еще один важный момент: переход категории в понятие и наоборот. Обычно это происходит именно в зоне BS. Категория переходит в понятие, когда от нее отсекается то, отражением чего она является, т. е. или само бытие, или его атрибуты. Происходит переход от объективной к субъективной реальности, хотя и взаимосвязанной через отражение с первой, но уже имеющей и самостоятельное значение как способ мышления. Например, силу можно рассматривать как категорию бытия (онтологическая сила, онто?бия), но можно и как нечто, вступившее во взаимоотношения с другими отраженными явлениями, например мощью, и тогда она становится понятием. Так же обстоит дело, например, с категорией государство: если ему дано определение, оно превращается в понятие (субъективная реальность).

Точно так же и понятия при добавлении к ним функций или свойств бытия могут превращаться в категории. Если к понятию государство добавляется, например, его объективность, т. е. существование, независимое от сознания наблюдателя, неизбежность, историчность и т. д., оно тут же становится категорией. Тем более понятия превращаются в категории, когда им придают функции членения и т. д. Понять подобные взаимопереходы весьма непросто. Большинство исследователей о них даже и не догадываются. Но именно из-за таких мыслительных небрежностей многие «науки» похожи на поверхностные журналистские изложения.

Следует особо подчеркнуть еще раз: область знаний получает статус науки только в том случае, если она может быть объяснена на понятийно-категориальной основе. Это хорошо понимали философы, например Исайя Берлин, который справедливо писал о том, что только при наличии твердых и ясных понятий и методов, ведущих к заключениям, только в этом случае и только тогда «возможно конструирование науки, формальной или эмпирической»[125].

* * *

В связи с понятиями и категориями несколько слов о марксистском лексиконе в сфере общественных наук. Марксистская наука разработала очень удобный категориально-понятийный аппарат, который отсутствует у буржуазной науки.

Взять, к примеру, понятие общественно-экономическая формация. Это исторически определенный тип общества, представляющий собой особую ступень в его развитии. И для контраста термин модернити (modernity), используемый буржуазными учеными. Под «модернити», т. е. под современностью, понимается исторический период с эпохи Ренессанса до настоящего времени. Кроме указания на чисто временной отрезок этот термин больше ни о чем не говорит. Точно так же, как и термины древность и средние века. Правда, нередко они окрашивают эту периодизацию словами «Античность» (история Греции и Рима), «темные века» (определенный отрезок Средневековья, причем отрезки эти могут быть разными), а современный капитализм такими эвфемизмами, как рыночная экономика и демократия. Это чисто хронологический подход, фиксирующий определенный временной ряд. Но за этой хронологией скрывается очень важный идеологический подтекст.

Известно, что историки разных стран дают разную периодизацию истории и интерпретацию тех или иных событий, исходя из «государственных», точнее, националистических интересов. Каждый в этом может убедиться, прочитав, скажем, изложение истории Второй мировой войны в учебниках США, СССР, Китая и Японии. Идеологический фактор работает по-другому. Так называемые «деидеологизированные» историки, социологи, политологи и философы (я их называю «объективистами») выхолащивают социальные противоречия эпохи, среди которых главными являются классовые противоречия, а всевозможные войны объясняют в духе Канта, т. е. извечной тягой человека к войнам и насилию. Отсюда чисто хронологический подход, позволяющий избегать анализа этих самых противоречий.

На мой взгляд, марксистский понятийный исторический аппарат богаче и глубже, поскольку в нем отражается социальная суть того или иного периода, качественное отличие одной формации от другой. С точки зрения марксистов история делится на первобытное общество, рабовладельчество, феодализм, капитализм и социализм. И хотя хронологически эти термины покрывают приблизительно те же самые периоды, которые используют объективисты (за исключением первобытного общества и социализма/коммунизма), однако они сразу же указывают на специфику каждого из названных периодов.

В результате Древность, или Античность, мы обозначаем как рабовладельчество, которое фактически завершилось с распадом Римской империи в западной части Европы во второй половине V в. (476 г.), после чего начали формироваться европейские государства на феодальной основе. Средние века, или феодализм, длились до начала XVII века (т. е. до Нидерландской буржуазной революции), с середины которого начал свой победный марш мировой капитализм, а уж ему в XX веке бросил вызов мировой социализм, представленный в XXI веке самой динамичной державой мира – Китаем.

Следует также отметить, что в рамках формации марксизм выделяет понятия надстройка и базис. Это не просто политика и экономика, как в буржуазной терминологии, а комплекс качественных составляющих данных понятий. Эти понятия были разработаны классиками марксизма-ленинизма на обширнейшем фактическом материале, позволяющем четко отличать одни явления от других. Между прочим, одна из до сих пор спорных проблем о границе между внутренней и внешней политикой как раз и заключается в том, что у буржуазных ученых нет четкого и единого понимания даже самих терминов политика и экономика. И так почти по всем ключевым терминам, которые используются в анализе международных отношений.