Глава 4. ТРАНСФОРМАЦИЯ ЧУВСТВА СОБСТВЕННОЙ ВАЖНОСТИ

Глава 4. ТРАНСФОРМАЦИЯ ЧУВСТВА СОБСТВЕННОЙ ВАЖНОСТИ

Беспокойство мне доставляют не вещи сами по себе, а те мнения, которые мы имеем об этих вещах.

Эпиктет

Если страх смерти — это главный компонент тоналя, оберегающий режим восприятия, позицию точки сборки и, следовательно, выживаемость биосоциального существа, то чувство собственной важности (ЧСВ) — опора и стержень нашей социальности.

Зачатки этого чувства можно найти у всех высших млекопитающих, живущих коллективной жизнью. Конечно, у животных все это устроено немного иначе, но основные сценарии эмоционального реагирования проследить можно. Они, как и люди, испытывают гнев, зависть, ревность, они готовы бороться за ту или иную социальную позицию. Нет гориллы, которая не хотела бы стать вожаком стаи. Нет моряка, который не мечтал бы стать капитаном. Не правда ли, мы похожи?

Однако человеческий тональ много сложнее тоналя волка или обезьяны. Проблема в том, что люди опираются на чрезмерно развитую семантику. Чувство собственной важности — чувство семантическое. Оно состоит из символов, значений, ценностей и целей, поощряется и подавляется условными знаками.

Можно сказать, что ЧСВ — это разросшаяся в семантическом поле человека манифестация "со-циополового контура" (по классификации Тимоти Лири). Непосредственно к нему примыкает "чувство безопасности" — импринт, общий для страха смерти и исполнения роли — но получивший общественную окраску. Проще говоря, "роль" исполняется по двум глубинным причинам 1) чтобы обеспечить собственную безопасность, 2) чтобы получить максимальный доступ к самкам своего вида и сделать свою генетическую линию доминирующей.

Если говорить о животных, то они прекрасно справляются с этой незамысловатой задачей. Те, что сильнее, ловчее и привлекательнее, становятся вожаками, успешно размножаются, получают больше пищи и самые удобные места для устройства нор (берлог). Слабые, неказистые и глупые — вымирают, хоть никто не называет их неудачниками.

Понятно, что с человеком все обстоит не так. Я упомянул животных по одной причине — чтобы мы увидели изначальный примитивизм чувства собственной важности. Оно начинается с простых целей. И декларируется лишь двумя лозунгами, которые мы давно вытеснили из своего сознания: "Я — хозяин территории (пищи, самки, норы или берлоги)" и "Я — вожак данной группы (получаю больше всех и отвечаю за остальных)". Животная социальность становится фундаментом человеческой социальности.

Эти базальные чувства обретают плоть под влиянием главного содержания человеческого тоналя — ментально-манипуляционного. Ибо в нашем сообществе ценность имеют навыки, умения, знания. Мы хотим быть осведомленными и специализированными существами. Мы построили знако-во-символьную цивилизацию. Физическая сила, ловкость, мудрость охотника и земледельца утратили свое значение. Ведь мы живем в системе опосредованных отношений с внешним миром. Отношения опосредованы набором знаний и соответствующих умений.

Никто не ждет от президента страны особой ловкости в погоне за дичью. Никто не ждет от программиста умения выращивать большие урожаи зерновых. Даже простой водопроводчик не обязан уметь ставить силки на зайцев или ходить с рогатиной на медведя.

Мы невероятно далеки от природной среды, где живое благодаря своим стремлениям становится более живым. Мы живем в мире знаков, в мире семантики. Поэтому человеческое чувство собственной важности не имеет прямого отношения к выживаемости — более того, оно не имеет отношения ни к чему Реальному, только к отношениям между людьми — бесконечно искусственным, условным, химерным.

Безусловно, человеческая ментальность — образование позднее. Значительная часть популяции с ней до сих пор не свыклась — т. е. не постигает, но учитывает. Это как любой крестьянин хотел бы выучить сына на профессора — ему непонятно, зачем, но он убежден, что это хорошо и вызовет уважение односельчан. Ментальность (т. е. освоение символьно-абстрактного мышления) в нашей модели цивилизации обеспечивает исполнение социальной и социополовой роли. Сколько людей бросило бы учиться в наших университетах, если бы им просто сказали, что плотником быть более почетно, чем профессором!

Это — символы, это социальные ценности, это — фундамент нашей технологической жизни. Никакой кризис и никакая революция не могут изменить данного положения дел. Главное знание цивилизации — ментально-манипуляционное, и это не зависит от жалования, от сиюминутных общественных приоритетов. Это — парадигма цивилизации как таковой. Программист "лучше", чем комбайнер. Ядерный физик "лучше", чем копатель могил на городском кладбище. (Независимо от зарплаты.) А почему, собственно?

Потому что общество делает само себя не с помощью охотников и гробокопателей, а с помощью ученых, специалистов и руководителей. Это заложено в самой модели. Нередко успешный бизнесмен, заработавший целое состояние, продолжает завидовать какому-нибудь биохимику, который за всю свою жизнь ничего не видел, кроме пробирок и единственного микроскопа. Потому что ранний импринт социальной роли у этого бизнесмена заключается в умении делать то, чего другие делать не умеют. Ментальное умение служит исполнению социальной (цивилизационной) роли. Любое иное умение бесплодно и бессмысленно. Конечно, мы ловко обманываем сами себя — недаром сотворили цивилизацию знаков и символов! Мы можем сказать, что высший смысл человека — "делать деньги" или "возглавить социальную структуру". Более того, мы способны в это поверить. Люди могут быть удивительными чудаками — всю жизнь потратить на собирание марок, на построение домиков из спичек, на отращивание ногтей или волос. Но суть проблемы от этого не меняется — мы хотим делать нечто важное, чтобы испытать гордость за свое имя, свой род, свое участие в миротворении.

Наши попытки найти место или просто достойное выражение лица в мировом процессе, не нами начатом и не по нашим правилам, — вот реальная суть чувства собственной важности. Масштаб может быть самым разным, как и уровень притязаний. Один стремится быть вождем народов, другой — хорошим отцом или мастером по починке стиральных машин.

Так или иначе, двигателем всех социальных действий оказывается чувство собственной важности. Именно это чувство создает культуру, социум, цивилизацию. Его детище -образ себя и личная история. Его сила — озабоченность собственной судьбой. Его конечным продуктом становится полноценное эго.

Следует верно понять масштаб трансформационного замысла толтеков — избавить человека от ЧСВ, значит лишить его роли в человеческой цивилизации. Для социального мира это даже страшнее, чем победа над страхом смерти. Это вовсе не христианское смирение, это — игра, где каждый имеет возможность попробовать себя в любой роли. Огромная сила, которая поддерживала ЧСВ, никуда не исчезает — она просто получает бесчисленное множество выборов, ролевых игр, она делает нас разными и подлинно свободными. Условность роли резонирует с условностью самого человеческого мира — в такой ситуации возможно все.

Лозунг этой трансформационной игры — "нет ничего более важного, чем остальное ". Ниже мы подробно рассмотрим суть импринтов, лежащих в основе чувства собственной важности. Но сначала необходимо понять специфическую сложность перехода из мира важных символов и знаков в мир широкий и неопределенный.

Личность, трансформировавшая ЧСВ, становится проще. Это парадоксальная простота, поскольку она приносит с собой новые ощущения и восприятия, новые нюансы и перспективы, особое несоциальное пространство подлинной жизни. Здесь можно много говорить об измененной психоэнергетике и перцептивных феноменах. Мир-вне-человека демонстрирует насыщенность своего бытия. Вы обретаете чуткость, которая прежде маскировалась непрерывными заботами о важном.

Однако социальная часть личности, несомненно, становится более однородной. Противоречивые мотивы и стремления, тревоги, суть которых направлена на подтверждение себя и опровержение другого в социальной игре — все это обретает одинаковую степень условности. Выражаясь фигурально, повседневная красота солнечного заката и пыльные невыразительные пейзажи становятся предметом более пристального внимания, чем поиск признания и уважения в компании самовлюбленных попутчиков. Осуществить выгодную сделку, подняться по служебной лестнице, получить научную степень, соблазнить надменную красотку — это принципиально подобные действия. Это наше "делание", привычное, однообразное. Это — повторение самого себя. Даже пристальное наблюдение за ползущим жуком в этой ситуации становится "неделанием", проходом в иной, более широкий и свободный мир.

Искусство толтека заключается в том, чтобы на фоне удивительного открытия Большого Мира, лежащего за стеной чувства собственной важности, его заманчивой свежести, его новизны и странных тайн, личность не стала пассивной, не обратилась к созерцательности, отказавшись совершать любые социальные усилия и поступки. "Игра" продолжается, она лишь меняет свое качество. Более того, она ведет к иным результатам.

Как это происходит? Социальное действие теряет свою самоценность. Этот прискорбный факт заставляет критиков нагуализма и защитников общественных интересов усматривать здесь потенциальный вред. Ибо если утрачена искренняя вера в абсолютную важность общественного бытия, то как социум обеспечит себя энергичной поддержкой индивида? Естественным кажется вывод о полном безразличии людей, лишенных ЧСВ, к дальнейшей деятельности, грядущей остановке истории и массовом бегстве бывших граждан в пещеры, пустыни и поля.

В случае религиозного искания так и случается. Но для толтека социальное действие не исчезает, оно всего лишь становится действием экзистенциальным. Безупречный воин совершает усилие в качестве упражнения по развитию внимания, восприятия и самоконтроля. Более того, он знает, что только взаимодействие с общественными людьми, этими рабами эго, дает необходимый навык по управлению собственной энергией и режимом перцепции.

Эффективность межличностных взаимодействий в толтекском знании оказывается критерием развития в области сталкинга и безупречности, без которого на определенном этапе невозможно обойтись.

Во-первых, это постоянный тест на трезвость и критичность мышления. Человек, следующий Путем Воина, не имеет права казаться "странным", "чудаковатым" или эксцентричным. Концепция стирания личной истории требует, чтобы вы не привлекали к себе специального внимания. Свобода нуждается в незаметности. А что может быть незаметнее, чем человек, идущий вслед за остальными путем стандартного социального реагирования и поведения? Невольно напрашивается аналогия с просвещенным китайцем, который, живя в Поднебесной, считал себя гармоничным существом, если внутри был человеком Дао, а снаружи — уважаемым конфуцианцем. Точно так же дон Хуан хотел, чтобы его ученики были снаружи тоналем, а внутри — нагуалем. Чтобы показать искусство своего контроля, он, как вы помните, даже красовался перед Кастанедой в специально сшитом на заказ костюме. Иными словами, чтобы освободиться от мира тоналя, надо искусно исполнять навязанные тоналем роли, ни на миг не забывая про их бесконечную условность.

Во-вторых, эффективность межличностных взаимодействий имеет чисто техническое обоснование. Рассуждая про искусство сталкинга, дон Хуан уделил особое внимание проблеме маленьких тиранов. (Подробнее я еще скажу об этом в соотв. главе.) Если мы вдумаемся в суть отношений с себе подобными, то быстро поймем: "Почти все окружающие нас люди так или иначе исполняют роль маленьких тиранов." Лишь самые близкие в духовном и эмоциональном плане люди могут стать редким исключением из этого неприятного правила.

Таким образом, хоть социальная мотивация и теряет свою актуальность для безупречного воина, он по-прежнему активен и следит за эффективностью своего поведения. Условности социума не так просты, как может показаться, они требуют развитого внимания и повышенной бдительности. Это требования энергии первого кольца Силы, которые невозможно игнорировать, — иначе свобода превратится в забвение, а расширенное восприятие — в непрерывную галлюцинацию.

Вот почему бытие в среде общественных игр и социальных символов сопровождает воина до самых высших уровней Трансформации. Дон Хуан называл это состояние контролируемой глупостью. Карлос узнал об этом приеме только после признания самого Нагваля, иначе он никогда не усомнился бы в социальной эффективности дона Хуана, исполнявшего роль шамана-учителя. С таким же успехом можно исполнять роль профессора Калифорнийского университета или агента по продаже недвижимости. Социум не пострадает, скорее уж, выиграет, ибо приобретет подлинно эффективного участника общественного процесса.

Чувство собственной важности — не просто наша воплощенная социальность. Оно оказывает весьма значительное влияние на все устройство нашего тоналя, по сути структурируя пузырь восприятия, и определяет конституцию нашего энергообмена.

Очень важно понять эти два момента, поскольку мы привыкли считать ЧСВ чем-то вроде гордыни, источника субъективных оценок самого себя и других, а также предрассудков по поводу отношений с социальной средой. Все это так, но это лишь верхушка айсберга, скрывающая нашу сущностную порабощенность миром первого внимания.

Чувство собственной важности — это генератор все системы координат для нашего поля восприятия. Если страх смерти ограничивает и консервирует нашу энергетическую форму, то ЧСВ, опираясь на закупоренную страхом "консервную банку" тоналя, строит внутри нее систему блоков, комплексов, определяет центр и периферию, важное и второстепенное. Чувство собственной важности — это строительный материал, определяющий размеры и консистенцию "кирпичей", это наполнение формы.

Тональ, в котором нет ЧСВ, практически пуст. У него есть лишь внешние границы и бесконечное стремление восприятия повторять само себя. Это — каркас, сотворенный страхом смерти. В таком аморфном поле пребывают многие виды животных. Здесь нет (или почти нет) символов, внутренних координат, в поле которых возможны внутренние эволюции — только наслаждение и боль, пища и голод, размножение и смерть. Если страх смерти обеспечивает наш гомеостазис, то ЧСВ наконец-то делает нас людьми — теми противоречивыми существами, которые, по словам дона Хуана, вызывают ужас и восхищение одновременно.

ЧСВ — стержень личности и фундамент ее мотивации в человеческом мире. В этом чувстве кроется поистине гигантская сила, которая придает законченность человеческой форме. Это — самый сильный наркотик, поскольку нет ничего, вызывающего более мощную и почти непреодолимую зависимость. Почти любое социальное действие мотивировано чувством собственной важности — ради этого сомнительного "кайфа" мы работаем и живем, богатеем и творим, гонимся за политической властью или за престижными приятелями. Именно по причине ЧСВ мы все — конкуренты на этой маленькой Земле, какие бы формы эта конкуренция ни принимала — от самых возвышенных, приличных и благородных, до низменных, беспринципных, отвратительных.

Просто в какой-то миг маленький монстр в нашей голове говорит: "Этого я хочу, а этого — не хочу. Это — важно и приятно, а это — никому не нужно и толку от него никакого." Это — перцептивная позиция, внушенная вечно воспроизводящим себя социумом. Это — позиция восприятия, построенная на условностях, нацеленная на условности, искаженная и извращенная одним великим гипнотизером по имени "общество".

Данная позиция целиком построена на символах. Кусок желтого металла или бумажка с изображением какого-нибудь президента оказывается ВАЖНЕЕ привязанности или благодарности, здоровья, покоя, самого человека. Диплом, аттестат, статья в журнале, собственное имя на лавке автозапчастей, счет в банке — за все это можно пожертвовать не только достоинством, но даже свободой. (Иногда за это способны убить.)

Это — наша система координат. С течением жизни она становится все подробнее и сложнее. Каждый пункт включает в себя подпункты, категории превращаются в разветвленные системы оценок. В конечном итоге внутри поля нашего восприятия не остается ни одного объекта, который не был бы помечен согласно придуманной шкале чувства собственной важности. И это вовсе не абстракция, которую мы держим в затылке про запас, — это непрерывная цепь подтверждений или отрицаний, от которой зависит сила (слабость) любого конкретного восприятия.

Мы в первую очередь воспринимаем то, что важно; неважное мы чаще всего не замечаем совсем. Любому ясно, что нет вещей важных или неважных помимо человека. Именно чувство СОБСТВЕННОЙ важности программирует важность окружающих полей восприятия. Это правило универсально. Оно распространяется даже на самые мелкие пустяки, хотя мы сами можем этого не замечать, ибо значительная часть подобной селекции воспринимаемого осуществляется бессознательным.

Наш мир "важного-неважного" чрезвычайно искусственен. Вот почему даже простой "разговор с растениями" вызывал у Кастанеды сначала полное недоумение, а потом нервный смех. Координаты "важности" заданы слишком жестко. Лишь на первый взгляд кажется, что это — обычные предрассудки, которые легко преодолеть.

Попробуйте для начала просто прилечь на тротуаре, безмятежно разглядывая снующих туда-сюда людей. Или написать у себя на лбу "дурак" и прогуляться по центру города... Как вам это понравится? А ведь это самые простые примеры игнорирования чувства собственной важности. Никто вас не убьет, не посадит в тюрьму — но даже такая лихость станет серьезным испытанием для вашей безупречности.

Структура всего нами воспринимаемого — результат чувства собственной важности. За исключением самых фундаментальных параметров, определяющих биологическую выживаемость, все остальное — проекции ЧСВ на воспринимаемый материал. Фокус внимания (прежде всего, непроизвольного) всегда совпадает с областью "самого важного" в мире социальных координат. Размеры, форма и длительность — все подвергается здесь определенной интенсификации. Ибо ошибка тут, по мнению социального тоналя, может быть почти фатальной.

Обратите внимание, что страх безумия (о котором мы коротко сказали в связи со страхом смерти) в большинстве случаев имеет вполне социальный подтекст. Ибо страшит не безумие как таковое, страшит утрата адекватности, т.е. утрата социальной роли. Безумие отступает на второй план. Любой невротик, который хоть раз испытывал приступ лиссофобии, знает, что наедине с собой он переживает данную фобию иначе (если его не преследует страх одиночества, то лиссофобия как бы отступает). Ужас безумия сильнее всего преследует человека, когда он думает о восприятии окружающих. Для них он всегда должен оставаться адекватным.

Контроль и адекватность превратились в манию социального человека. А всякая причуда — стала поводом для недоверия и подозрительности. Никого не интересует на самом деле, что происходит у вас в голове. Просто сделайте вашу паранойю (фобию, навязчивость) незаметной для социума.

Основатели нейролингвистического программирования Гриндер и Бэндлер в своем подходе прямо-таки проповедовали подобный цинизм. (Например, если ваш клиент — шизофреник и слышит "голоса" из электрической розетки, просто научите его "общаться" с этими голосами незаметно, чтобы они не влияли на его поведение. Стоит убедить его скрывать свои "контакты" с розеткой — считайте, пациент здоров. И в самом деле, а что еще нужно?) Главное — не потревожить ядро чувства собственной важности.

Вы страдаете фетишизмом и коллекционируете ношеные колготки, которые выбрасывают на свалку? Не беда — просто делайте это так, чтобы вас не поймали, и будете успешно возглавлять министерство.

Наша цивилизация достигла порога собственной условности. Шизофреники и аутисты открывают этот факт самым непосредственным образом. Они знают, что могут делать все что угодно, пока их не поймали. Пока их не обвинили в нарушении правил. Психиатры прекрасно об этом осведомлены. Эти пациенты механически воплощают идею чувства собственной важности — чувство роли, исполнение которой должно соответствовать принятым правилам. Их осознание разрушено, и они больше не живут для самих себя. Оставаясь наедине со своей психикой, они превращаются в животных.

Нормальный социальный индивид напоминает шизофреника. Он тоже не живет для себя, он — ходячая функция, набор поведенческих программ. Он — чувство собственной важности, которое ставит перед собой адекватные цели и добивается их адекватными средствами. Например, он желает стать президентом торговой фирмы — и это становится содержанием всей его жизни. Все измеряется этим, все служит этому. Когда никто не видит, он упивается мексиканскими сериалами или собирает открытки с изображением бейсболистов. Разве этот человек не шизофреник? Его осознание точно так же сужено до минимума, он точно так же различает "правила" и "личную жизнь", а главное — он так же бессмысленен во всех отношениях. Он — только совокупность ролей: сотрудник фирмы, муж, отец, филателист, душа компании среди таких же, как он (так как знает несколько анекдотов и может много пить, не закусывая). Кроме того, ему, как и всякому шизофренику, никогда не хватит духу трезво взглянуть на самого себя.

Помните прекрасную притчу Кастанеды про крестьянина, который всю жизнь ухаживал за кукурузным полем, доставшимся ему в наследство от отца? Дон Хуан еще сказал, когда послышался волчий вой, что это воет "тот самый фермер". Это и есть сущность чувства собственной важности. В нем нет никакого величия, как думают некоторые, оно не зовет к великим свершениям, которые всегда — удел одиночек. В массе своей это просто рабство. Безоговорочная порабощенность собственной ролью, которая имеет в принятой модели мира некое специальное значение, или важность. Всякий раз, когда вы говорите себе, "я должен быть строителем (механиком, профессором, оленеводом), потому что так делают другие, чтобы прокормить семью, вырастить детей, построить дом и т. д. и т. п." — это чувство собственной важности. Это ваша тюрьма, где все содержания восприятия заранее обусловлены, их цена назначена, все распределено, мир завершен. "Пузырь восприятия" закрылся.

Это чувство может расширяться и, наоборот, сужаться. Оно может захватывать частности и строить модели до бесконечности, а может избавиться от пустой и вредной символики, оставив для переживания одну лишь суть.

Экспансия чувства собственной важности порождает гнетущее чувство озабоченности собственной судьбой.

Редукция (сужение) чувства собственной важности устраняет все социально обусловленные компоненты и обнажает "внутреннее Непостижимое", которое заставляет нас признать (а главное, почувствовать), что "человек — это Тайна". Отсюда возникает особое ощущение, которое дон Хуан назвал "уважением к человеческому духу".

Подобное уважение — совершенно не-социально. Оно никоим образом не связано со статусом или ролью, с успешностью или безуспешностью в реализации собственной судьбы, с системой оценок и координат в социальном пространстве. Оно отталкивается от универсальной доступности человеческого осознания Абстрактному, Бесконечному. Дон Хуан как-то указал Кастанеде на нищих индейских детей, которые рылись в мусоре, и сказал: "Каждый из них может стать человеком знания". Презрение или жалость здесь неуместны. Перед лицом Реальности все мы равны — вплоть до заключительной схватки со смертью.

Апофеоз уважения к человеческому духу — Любовь. То, что нагуализм через безупречность культивирует бескорыстную Любовь к миру, Земле, Природе, — совершенно очевидно. Любовь к людям, однако, — дело иное. Ибо социальный человек, как правило, демонстрирует искаженный и уродливый мир эго, мир маленького человеческого тоналя, которому нет никакого дела до прекрасной Реальности-снаружи. Разглядеть за этими деформациями, за этим убожеством сокровище осознания — вот где нужна высокая безупречность. Понять условность ограничения условного мира — это достижение по-настоящему широкого и чистого восприятия. Рано или поздно это чувство приходит, и тогда видение человеческого мира все ставит на свои места. Понятно, что здесь нет ничего от сентиментального умиления и слезливого потакания сирым и убогим. Это — понимание и принятие человеческого уродства наравне с его красотой. Его не объяснить и не описать. Факт осознания свидетельствует сам себя и не нуждается в описании.

Скованность восприятия и энергии, которую вызывает ЧСВ, поистине масштабна. Здесь, благодаря особому механизму перераспределения психических напряжений, скрывается огромная сила. Поэтому любое потрясение основ системы чувства собственной важности генерирует богатейший спектр эмоций. Из трех базальных комплексов ЧСВ — самое продуктивное. Страх и жалость намного проще.

Вот лишь небольшая часть из того списка эмоциональных реакций, которые характерны для чувства собственной важности:

Уважение; гордость; признание; благодарность — инстинкт "приятия".

Надменность; злоба, ненависть — инстинкт "неприятия".

Зависть; ревность; жадность; желание владеть — инстинкты "хозяина территории".

Униженность; ничтожность; преклонение; стеснительность; желание подчиняться — инстинкт "подчинения".

Честолюбие и тщеславие — инстинкт "борьбы за территорию".

Весь этот многообразный эмоциональный спектр сильно влияет на восприятие, выполняя роль строительного материала для большей части "матрицы тоналя". Благодаря этой энергетической подпитке существует центр тоналя в виде самого важного элемента — Я, или образа себя. Благодаря ей же формируется стандартная проекция себя во времени. Подумайте: как мы воспринимаем себя в прошлом, настоящем и будущем? Только как череду важности — неважности.

Перепросмотр особенно ярко обнажает этот принцип.

Мы существуем во Времени как постоянно возрастающая важность — это оптимальная позиция для личности. Мы исполняем роль, в которой следующая сцена важнее предыдущей, подтверждает наши достижения, закрепляет их и поднимает нас на следующую ступень воображаемой лестницы.

Если мы осуществили значительную часть своих притязаний, то согласны неопределенное время ограничиться простым подтверждением. Время выступает в роли фиксатора — и чем меньше наша уверенность в исполненности роли, тем чаще мы ищем ее подтверждения. С этой целью мы обращаемся к социальному окружению, совершаем различные поступки и ждем одобрительной реакции. Каждодневная активность такого рода выматывает, требует бесчисленных усилий — но социальный человек не в силах остановиться.

Третий вариант — это кризис и катастрофа. Если человек вдруг открывает, что его существование во Времени — не возрастающая, а убывающая важность, он становится глубоко несчастным. Утрата социального статуса, изменение роли в сторону менее значительной — все это повергает в шок даже в том случае, если это не связано с выживанием непосредственно. Чем абстрактнее достижения и лишения, тем проще заметить, до какой степени человек порабощен тональным миром символов. Директор становится простым инженером и впадает в тяжелую депрессию. Министра лишают должности и отправляют послом в Уганду. Главного ассенизатора лишают высокого доверия и отправляют чистить обычные нужники, хотя прежде он чистил лишь правительственные уборные. До какого абсурда бы ни дошло, человек искренне страдает.

Деструктивные эмоции пораженного ЧСВ ведут к ослаблению осознания и сильному сужению воспринимаемого поля. Пребывая в состоянии угнетенности, вы мало замечаете окружающую реальность. Внешние впечатления вообще теряют значение, становятся бесцветными и унылыми. На это стоит обратить специальное внимание. Дело в том, что обычный человек испытывает сковывающее влияние ЧСВ практически непрерывно. Только отобранные по признаку важности (прежде всего, социальной) сенсорные сигналы достигают осознания. Это — сигналы-символы, это знаки, которыми можно манипулировать и использовать их опять-таки для поддержания чувства собственной важности. Чувственные сигналы либо полностью блокируются, либо вытесняются на периферию собранного мира.

Энергетически это выражается в культивируемой инертности всей фронтальной пластины кокона. С другой стороны, этим обусловлена крайняя жесткость позиции точки сборки, поскольку важный для нас набор символов может быть собран и интерпретирован исключительно в заданном режиме восприятия. Мы бесчувственны и сосредоточены на сборке собственной важности. В этом крайне узком диапазоне мы постоянно реагируем на пустяки, строим из них все здание своей эмоциональной жизни, здесь — наша судьба. Сюда уходят все наши силы, из-за чего мы так ничтожны и переполнены мыслями о себе.

История базального комплекса "чувство собственной важности".

Все импринты, составляющие комплекс ЧСВ, — социальны. Это делает их сложными и способствует образованию масштабных констелляций. При перепросмотре в этом отношении наиболее четко различаются "ранние" символы-импринты и "поздние". "Ранние" импринты связаны с наиболее однозначными ситуациями и вызывают самые сильные и неуправляемые эмоции. Их сложнее всего трансформировать, но и число связей, ими образованных в нашем бессознательном, относительно невелико.

К "ранним" импринтам относятся:

(1) Импринт "хозяина территории ". Обычно он формируется в первые годы жизни и связан с конкуренцией за внимание родителя (матери или отца). О нем любят говорить фрейдисты, находя здесь причину "эдипового комплекса". Мы не станем, вслед за психоаналитиками, ссылаться на раннюю сексуальность, поскольку личная история индивида чаще всего ни в малейшей степени это не подтверждает.

Просто ребенок ведет себя, как любое коллективное млекопитающее, обретшее первый опыт роли. Если опыт показывает, что ты — центр группы, которому по статусу положено иметь больше внимания (ласки, ухода, пищи), чем другим, существо впервые на чувственном уровне знакомится с представлением о собственной важности. Какое-то время ребенок находится вне конкуренции — на его крик сбегаются взрослые, чтобы утешить малыша, мать чаще прижимает его к груди, чем мужа или более взрослых детей, за ним ухаживают, его ласкают и успокаивают. Он — хозяин территории.

В случае явного пренебрежения интересами ребенка еще в период младенчества, у него развивается инверсия импринта, которую можно сформулировать "я — чужой". Это может вызвать социопа-тические отклонения, аутизм в той или иной форме, выявить шизоидные черты, которые выражаются в бессознательном убеждении "я — вне правил". Все это наносит психологический ущерб. Личность с инверсией раннего импринта ЧСВ может быть лишена целого комплекса переживаний, в том числе жалости к себе и жалости к другим. Как правило, это ведет к явной или скрытой психопатологии. Не следует ожидать, что из такого ребенка вырастет личность, более способная к безупречности, безжалостности и Пути Воина. Чтобы трансформировать ЧСВ, его надо сначала вырастить и правильно сформировать.

Правильное формирование в данном случае — это постижение, что такое "хозяин территории", вместе с прилагающейся к роли системой координат. Иными словами, это установление иерархии важностей. Сначала ребенок находится на вершине пирамиды, но постепенно узнает, что существуют ситуации, когда он может оказаться на втором, третьем и даже последнем месте. Сопоставление позиций делает его тональ упорядоченным, обустраивает структуру.

Опыт этого импринта и следующих за ним констелляций обучает человека самому понятию "территории". Здесь (в данный момент, в данном окружении, в данной ситуации) я — самый важный, поскольку это "моя территория". Но меняется ситуация, приходят новые люди — взрослые и сверстники — и это уже другая "территория". Все это крайне важно, потому что из этих, казалось бы, простейших впечатлений формируется социальная сеть, пленником которой мы оказываемся во взрослой жизни.

(2)Импринт "подтверждения роли". Он формируется в момент борьбы за внимание, в момент посягательства на "территорию", узаконенную предыдущими импринтами. Констелляция импринтов на почве подтверждения роли может называться "импринтом манипуляции".

Это своего рода исполнение закона и справедливости. Проще всего объяснить на примере. Скажем, у ребенка 4 лет его сверстник отбирает любимую игрушку. Ребенок уже знает, что игрушка — это его территория. Он также знает, что сверстник, в отличие, например, от отца или иного авторитетного вожака, не имеет никакого права на данную игрушку (территорию). Его первая реакция обусловлена предыдущим импринтом — он попросту начинает кричать и плакать, призывая авторитетную фигуру навести порядок, восстановить его попранные права, его собственную важность. Однако поблизости никого нет. Ребенок понимает, что справедливости не дождешься, и начинает драться с самозванцем. В конце концов он возвращает себе отнятую игрушку, и с этого момента импринт подтверждения роли начинает работать. Отныне он всегда будет выражаться в гневе и агрессии, активном противостоянии сопернику -самозванцу.

Это лишь один из возможных вариантов. Бывают случаи, когда подтверждение роли впервые достигается хитростью, интеллектуальным превосходством, убеждением и т. п. Кондиционирование импринта может быть разным, но в любом случае подтверждение роли оставляет эмоциональный след на всю жизнь. Предпочитаемая модель поведения уменьшает число выборов, вынуждая действовать автоматически. Гнев и агрессия возникают раньше, чем осознание и планирование. Эмоция, источник которой давно забылся, импульс, успешность которого доказана мимолетной дракой в трех-четырехлетнем возрасте, продолжает давить на наши ощущения через 10, 20 и 30 лет.

(3)Импринт "ценность себя". Последний из ранних импринтов ЧСВ. Его смысл сводится к простому лозунгу — "мое существование доставляет радость ближним, я нужен им, без меня они несчастны".

Как правило, это принципиальное открытие собственной важности делает ребенок, у которого уже сложился начальный уровень самосознания. Для этого достаточно простой наблюдательности.

Тривиальные ситуации могут послужить триггером для такого импринтирования. Достаточно ребенку потеряться и вызвать этим серьезную тревогу у родителей, заболеть, даже просто надолго уехать (например, к бабушке), а потом увидеть, как радуются близкие его возвращению или выздоровлению, увидеть их тревогу, озабоченность или страдания. "Я ценен", "я любим", "я важен" — эти идеи могут затем беспощадно эксплуатироваться при малейшем посягательстве на чувство собственной важности. Депрессия, "уход в болезнь", угроза "уйти и все бросить", истерика и подчеркнутая несчастность — вот лишь немногие способы удовлетворить ЧСВ, которые часто бывают порождены импринтом ценности себя.

Конечно, ценность себя, как и импринт хозяина территории, может в определенных условиях превратиться в собственную противоположность, стать инверсией. Частичная инверсия ("я ничтожен", "меня никто не любит") — почва для затаенной и непрерывной жалости к себе. Такая инверсия возникает в том случае, если предыдущие импринты формировались нормально и подтверждались окружающими. Это так называемое "позднее разочарование". Оно всегда заключает в себе неосознаваемую надежду найти кого-то, кто завершит гештальт, подтвердит, наконец, вашу ценность.

"Позднее разочарование" часто приводит к необдуманным бракам, неразборчивости в отношении друзей, поиску безусловной реализации собственной важности в любой сфере жизни (т.е. там, где нет конкурентов, поскольку частичная инверсия импринта ценности себя, как правило, ведет к бессознательному страху перед любым соперничеством — не дай бог вновь убедиться в том, что ваша ценность невелика!).

Что касается полной инверсии импринта "ценность себя", то она выражает себя крайне деструктивно — мизантропия, злоба, патологическая завистливость, часто тотальное неверие в духовную и физическую любовь, мрачный цинизм и показное безразличие к мнению окружающих.

Если люди, страдающие частичной инверсией импринта "ценность себя", вопреки множеству психологических затруднений способны уравновесить свою личность, найти собственную нишу и, в конечном счете, даже направить свои усилия на Трансформацию, то полная инверсия импринта порождает неприятие себя в такой степени, что лишь два сценария удовлетворяют подобных субъектов: 1) разрушение окружающих и 2) разрушение себя. Они замкнуты на себе, полагают свое мрачное описание завершенным и неизменным; они не способны к самотрансформации. К несчастью, человеческая история иногда складывается настолько причудливо, что позволяет этим ущербным личностям возглавлять целые народы. Как известно, это приносит человечеству неисчислимые беды.

К поздним импринтам, формирующим чувство собственной важности, относятся сложные структуры и цепочки (констелляции импринтов). История ЧСВ во многом подобна истории самого описания. Начиная с некоторого уровня развития личности, единичные импринты осуществляют себя исключительно в рамках масштабных блоков описания. Если же учитывать, что каждый импринт и каждая констелляция импринтов в процессе личной истории обретает собственное кондиционирование, нагружается сопровождающими условными рефлексами и их последовательностями, то мы осознаем, что ЧСВ — самый объемный пакет поведенческих программ, построенных тоналем для осуществления личности в присущей человеку среде.

Поздние импринты ЧСВ — это две огромные группы констелляций: "роль" и "образ себя". В некоторых случаях они пересекаются, бывают тождественны друг другу, обмениваются схожими компонентами. Отдельные психологические школы по-разному толкуют сущность этих явлений и формулируют отличия между ними.

Ничуть не претендуя на исследование по психологии личности в академическом стиле, мы, тем не менее, вынуждены учитывать наличие самих феноменов и различать их — так как в практике перепросмотра это влияет на характер работы по трансформации чувства собственной важности.

Прежде всего, роль — это проекция ситуации межличностного взаимодействия. Это поведенческий сценарий, следование которому важно только в определенных рамках (также оговоренных ролью). Поэтому импринты роли часто обусловлены коллективными представлениями. Они могут опираться на традицию (этническую, культурную, социальную, гендерную или семейную). Личность, ее неповторимое своеобразие, здесь отступает на второй план.

Исторически роль древнее, чем образ себя. Скажем, первобытная община — это прежде всего совокупность ролей. То же самое можно сказать про целый ряд традиционалистских культур — средневековый феодализм, общины и страны, сосредоточенные на фундаментальном следовании религиозной морали и кодексу поведения. На этом уровне чувство собственной важности полностью сосредоточено на совокупности условных требований. Выбор роли часто не зависит от человека — роль достается либо по наследству, в связи с происхождением, либо автоматически следует из некоторых ритуальных действий.

"Ролевое" общество, которое по сей день большая часть человечества автоматически воспроизводит, — это общество, можно сказать, ритуальное. Эмоции и сам характер поведения регламентирован традицией и освящен доминирующей религией. Здесь чувство собственной важности привязано к человеку самым жестким и примитивным способом. Надлежащее исполнение ритуала — единственный способ реализации чувства собственной важности. Нарушение ритуала — самое страшное унижение, смерть личности, изгнание и позор.

В ролевом обществе трансформация ЧСВ возможна лишь на фоне тщательной маскировки, иначе она грозит практику смертельной опасностью. И в этом нет никакого преувеличения. Только на самых ранних этапах формирования социума можно было безопасно выходить из роли, и позволялось это одним шаманам — ибо они были посредниками между племенем и "миром потустороннего".

Современный мир (та цивилизация, в которой мы живем) отошел от жесткого исполнения ритуала, но переполнен атавизмами. Роль не исчезла, она стала условностью. Если в прежние века требовалась определенная смелость, чтобы просто признать — есть "пространство роли" и есть мое "личное пространство", то теперь это банальность, общее положение, которое никому не приходит в голову опровергать.

Жрец (монарх, военачальник) в древнем мире хранит свою роль, как святыню. Он не будет тайком есть мясо (если его религия проповедует вегетарианство), он не напьется (если его роль включает в правила жизни абсолютную трезвость), не станет проводить время в сомнительной и неблагородной компании. Когда такие вещи начали случаться, это послужило одним из первых знамений того, что "время близко" — ролевое общество разваливается изнутри.

Иными словами, именно роль была главным, и, по сути, единственным содержанием чувства собственной важности в течение веков или даже тысячелетий. С наступлением нового времени пространство, внутри которого роль оставалась безоговорочно важной, сокращалось. Принимая "либеральные ценности", европейский мир расширял "личность" и сокращал "роль". Сегодня роль, за исключением редких случаев, привязана к тщательно отобранному минимальному списку ситуаций.

Можно подумать, что в результате трансформация чувства собственной важности стала доступнее. Ничего подобного. Ситуация, напротив, заметно осложнилась, поскольку энергия ЧСВ перенаправила себя на поддержание "образа себя". Тональ в очередной раз проявил гибкость и этим еще больше закрепил описание мира.

Поскольку образ себя — это, так сказать, метароль, метапрограмма. Он работает в любой ситуации и свободно использует роли (незыблемые и абсолютные в прошлом) в качестве сиюминутных инструментов. Сталкиваясь с образом себя — этой вершиной психологической изощренности человека в методах собственного порабощения, начинаешь понимать, насколько проще работать с ролью.

Те толтеки, что полагают себя сталкерами, часто склоняются к ролевой игре. Ибо они инстинктивно чувствуют, что так проще, что здесь можно достичь более быстрого и очевидного успеха. Конечно! Ведь условность и ограниченность роли в современном обществе западного образца не требует доказательств. Она лежит на поверхности, и сталкеру остается лишь выследить некоторые автоматизмы, до которых еще не добралось его дремлющее осознание.

Но сущность трансформации ЧСВ сегодня лежит глубже. Основная масса психической энергии теперь расположена в "личном пространстве", или в пространстве личности, — там, где социальный человек, находясь в это время вне социума, продолжает думать о себе как центре системы социальных координат. "Образ себя" для себя и "образ себя" для других — вот любимые области размышлений. Вот ядро комплекса.

Вы можете сыграть юродивого, патологического лжеца, тупого забулдыгу или обычного бандита. Вы можете испытать окружающих и изучить их реагирование на различные роли — и все это не будет иметь никакого отношения к трансформации чувства собственной важности.

Потому что образ себя для себя и образ себя для других останутся неизменными. Вы скажете — ладно, образ-для-себя — дело тонкое, интимное, но образ-для-других должен измениться! Увы, нет. Ибо это не роль, а образ. Образ (кому бы он ни предназначался) никогда не бывает снаружи, он всегда внутри. Невидимый наблюдатель (абсолютное воплощение наших высших, экзистенциальных ожиданий) — тот самый "другой". И наш образ — для него. Если хотите, можно назвать его личным Богом, выросшим из тысячелетий человеческой социальности. Если вы практикуете толтекское знание, то Он — Единственный, Кто может оценить ваши усилия в сновидении, стал-кинге и безупречности. Проблема заключается в том, что пока Он существует у вас в голове, безупречность недостижима.

Однако, рассмотрим поздние импринты ЧСВ по порядку. Этот порядок не имеет отношения к перепросмотру (ни прямого, ни обратного). Как я уже сказал, эти психологические структуры настолько сложны, что опутывают наше энергетическое тело настоящей сетью. Индивидуальные взаимосвязи и ассоциации обнажаются в процессе перепросмотра в собственном порядке. Общие законы существуют лишь для самых простых и ранних образований — будь-то импринты-символы или рефлексы. Поздние психологические образования возникают на протяжении всей личной истории субъекта — для них нет возрастных границ. Они могут видоизменяться и подвергаться многочисленным коррекциям даже в зрелом возрасте.

"Роль ".

Относительно простая социальная программа. В процессе перепросмотра вы можете обнаружить в себе несколько десятков ролей. Универсальной ролью можно назвать только гендерную (социопо-ловую). Но даже она пострадала от того, что социум оставил роль и перешел к личности. Мало кто задумывается, что тенденция к неопределенности половой роли (гомосексуальность, бисексуальность, унисексуальность) — естественный элемент развития мирового тоналя, бегущего от любых ролей. Всего столетие назад гендерная роль считалась императивом, а редкие отклонения от биологической сексуальности — тяжким недугом. Сегодня социум склонен рассматривать это как варианты естественного (!) полового поведения.

В норме социополовая роль имеет лишь три модуса. Первый — подготовительный, два — актуальных.

Подготовительный модус:

мальчик — девочка (до наступления половой зрелости).

Актуальные:

мужчина — женщина отец — мать