О цели и конце жизни

О цели и конце жизни

“Я, как всякая жизнь и живая душа, есмь лишь движения и обратные связи. Кружево связей, вяжущих друг друга и самоё себя, кружево движений, самоё себя и друг друга движущих и всякую излучину их делающих всё более кривой и лукавой — вот что есмь я.

О, если бы я мог быть как камень, что есть белый цветом и прямой углами! — тогда бы я был. Но меня нет, как нет и всякого, кто не сделался ещё надгробием самому себе, как нет ни его, ни её, ни тебя. Воистину, мы суть движения и связи и кривизна.

Всякое из нас, сущее как движение и связь и кривизна, некогда остановится и развяжется и выпрямится. Имя этому: смерть.

Но смерть ждёт и всякую каплю дождя, взрастившую себя вокруг пылинки и низринувшую себя из тучи к тучной земле и водам её — и даже к морю. Много ли в том беды? — ведь капля рождается ещё и ещё!

О, если бы я мог быть как капля, как капля, что точит и камень! Ибо не сказано: точат, но: точит. Если бы я мог быть как капля, что есть одна во всём и всяком дожде и рождается вновь и вновь тысячами и тысячами! — тогда бы я был. Но меня нет, как нет и всякого, кто единожды родился и единожды умрёт и не сделался ещё бесконечным повтором самого себя. Воистину мы суть неповторимые — что нам все движения и связи и кривизна жизни, когда они уйдут вместе с нами навсегда?

Нет ли однако и в нас некой капли, что повторяла бы самоё себя и стала бы тем самым одна во всей и всякой жизни и живой душе?

Есть! — более того, целое море, и имя этому морю: род. Иные называют его кровью, иные же семенем, и были такие, что дали ему имя зародышевой плазмы.

Род есть древнейшее, и всякая капля и всякий ген его вечен. Вот, есть во мне вещество и салат, что бежит само по своим зубцам и зазубринам, отчего мышца моя сокращается. Не то же ли вещество и амёбу в микроскопе заставляет плясать её ложноножками? Да — и капля и ген им един.

Итак, в роду всякого Заратустры достаточно амёб и крыс и лобковых вшей.

И Заратустра, как вошь и амёба, умрёт и приложится к народу своему, и не станет его ещё больше, чем нет его сейчас. Но капля сия малая, что была и в нём, есть от века и пребудет вовеки. Равно и всякая другая; так будет, если сами мы сего не сломаем.

Итак, мне ли скорбеть о себе самом? — ведь меня нет! Но о каплях ли рода моего скорбеть мне? — ведь они пребудут, если продолжу род мой. И не я хочу продолжения рода, но сам род и капли его хотят продолжения — через и сквозь меня!

Воистину Заратустра есть то, что должно преодолеть. Впрочем. О каком ещё долге тут говорить? — истинный долг да исполнит себя сам!

Капли рода, что пребудут вовеки, подобны мошкам. Вот, некий поток воздуха манием своим или же окно в облаках отблеском своим собирают мошек на минуту в одном месте. Тогда видна в этом месте будто бы плотная стая, и стая мошек будто бы связана и движется и кривится сама собой. Се — человек!

Скорбеть ли о мошках, что разлетаются? Но летят туда, где им хорошо. И воистину разлетаются по новым стаям.

Также сравню капли рода с банкнотами. Вот, есть кошель или же касса, где собираются деньги на минуту в одном месте. Тогда видна в этом месте будто бы толстая пачка, и тем милее одна взору, чем толще. Се — человек!

Скорбеть ли о деньгах, что расходятся? Но всякий знающий деньги ведает, что живы они, когда движутся. И воистину расходятся по новым пачкам.

Сравнить ли капли рода также с тем, что зовём мы обычно словом “род”? Вот, есть дом, в котором собралась родня за столом, и теперь, когда она за столом, видно, как её много, и как она связана и движется и кривится.

Однако разве жизнь есть вечное застолье? И скорбеть ли о людях, что они встали из-за стола и разъехались по домам? Нет, но — смотрите: они собирались на похороны. Нигде не встречается родня так густо и часто и плотно, как на похоронах.

И воистину, се — человек, кладбище генов своих! Скорбеть ли теперь о том, что окончились похороны и кладбище, и капли возвращаются к обронившему их небу?

Истинный долг да исполнит себя сам — капли рода да пребудут вовеки, собираясь в новые и новые тела! Но говорю вам, есть кроме тела ещё дух. И дух, как и тело, есть кружево.

Ибо кружево и тело, и сам род — воистину, капли рода твоего пребудут вовеки, сам же род с тобою начался и с тобою умрёт.

Никто не учил ещё о кружеве духа. Но учили: душа проста, и учили: душа неделима, и учили: душа бессмертна.

Ныне учу вас: капли духа пребудут вовеки — капли, но не дух! Сам же дух собран из капель его подобно стае мошек или пачке банкнот, и он есть сложный, делимый и смертный.

Что же есть капля духа? Иные говорят: это мысль или образ, другие — идея.

Но разве и походка наша не есть также часть духа? И почерк, коим пишем мы наши письмена? Да, и они суть части — но не капли, ибо ещё слишком сложны и делимы.

Даже и то, называем ли мы хлеб батоном или же булкой или ещё как, даже и то, начинаем ли мы письма наши словами “здравствуйте” или же “добрый день” или ещё как, даже и то, какими пальцами держим мы сигарету, если курим, даже и все эти суть части духа — и воистину капли! О них-то говорят, что мы учимся им у других.

Что для нас есть учиться, то для капель духа есть размножаться. Воистину они, живущие в нашем духе, селятся ещё и во всякий чужой — если смогут. Ибо для духа возможно и моё к чужому, и этим он жив.

Итак, сии малые пребудут вовеки, если размножатся. Само же то, что называем мы духом, есть лишь кружево и движение, и связь, и кривизна, и множество попутчиков. Воистину нет и самого духа!

Когда ночью достают головешку из костра и машут ею и делают ею круги и восьмёрки, разве ни видим мы этих кругов и восьмёрок как светящихся линий? Но их нет, и они лишь путь тлеющей головешки. Воистину не один лишь торнадо и смерч видим мы как тело! И дух таков; когда говорим мы, что дух есть кружево и движение, и связь, и кривизна, да держим в уме своём, что сие значит: дух есть путь тлеющей головешки, и духа нет.

Итак, если как тело, так и дух суть стаи мошек и пачки денег, то зачем они? Сказал бы: чтобы разлететься на куски и рассыпаться в прах, но пишу: ради всякого куска и частицы праха, ибо эти последние суть капли рода и капли духа.

Но разве они не пребудут вовеки сами собою? — истинно так, если сами мы сего не сломаем. Ведь и бессмертное умирает: смертному есть срок смерти, а к вечному она приходит внезапно.

Воистину смерть есть не факт, но срок: никто не считал ещё, сколько бессмертных умерли, едва родившись.

И вот цель и конец всякой жизни: передать другому те вечные капли, что нёс ты в себе и кружевом коих ты был.

Не я ли писал: чихать и чесаться будешь ты, прочтя написанное мной? Воистину, и так переходят капли от духа к духу. Кажется, есть сему имя: воздушно-капельный путь.

Но есть и другой путь. Капли, кружево коих есть мой дух, да прорастут безо всякой болезни и порока великим целым на новой почве. Впрочем, Заратустре ли командовать вечностью?

Итак, если есть некая шаловливая капля духа, своенравно бежавшая от коряги и глыбы целого и избравшая чих и воздушно-капельный путь, мне ли приделывать её к корням? Воистину, вечность сама знает, что ей делать.

Заратустра есть пустая лодка, и его нет ни как тела, ни как духа. И если даже я есмь, то есмь как чтящий свои вечные капли и поступающий по слову их”.

Так писал Заратустра. И, написав, сказал в сердце своём:

“Не лопнет ли по швам и не разлетится и вечными каплями мёртвое тело Дьявола? Воистину, в моей коряге и глыбе эти капли не приживутся. Итак, да будет моё целое и впредь делающим и исцеляющим самоё себя. А впрочем, мёртвые не плодятся. И ещё впрочем: недавно узнал Заратустра, что Дьявол есть ангел божий — и первый из ангелов”.