Теологический путь епископа Робинсона
Теологический путь епископа Робинсона
1
“Я родился и был воспитан под сенью Кентерберийского собора, — писал Дж. Робинсон незадолго до смерти в своей книге “Корни радикала”. — Мой отец и мой дед по матери были там канониками. Так что я от пеленок оказался в самом сердце англиканского церковного истэблишмента”[299]. Крещение Джона Артура Томаса, появившегося на свет в Троицын день 1919 г. происходило при участии епископа, двух архидиаконов и трех каноников. “Думаю, всё было проделано как следует”, — писал своим родным 63-летний доктор богословия А. Робинсон, вполне удовлетворенный рождением первенца.
Рождение определило судьбу. Пути отцов Джон Робинсон не изменил и навсегда остался верен Церкви Англии. Он много раз говорил, что вне ее не мыслит своей жизни. Чаще всего это произносилось после очередной порции резкой критики церковной системы: долг верности он понимал по-своему, так что почтенной матери-церкви не раз доводилось видеть в этом уроженце Кентербери своего enfant terrible.
А поначалу жизнь будущего епископа плавно двигалась по накатанным рельсам: блистательные успехи в Кембриджском университете, президентство в Студенческом христианском движении, защита докторской диссертации о концепции личности и ее значении для христианской теологии. В это время в центре внимания Робинсона оказались идеи Кьеркегора, Бердяева, Барта, Бруннера и особенно Мартина Бубера.
После рукоположения в священный сан Джон в течение трех лет приобретал практический опыт на приходе в Бристоле, а в 1948 г. был приглашен на должность капеллана теологического колледжа в Уэльсе. Еще через три года он вернулся в Кембридж в качестве декана Клэр-колледжа[300].
Одиннадцать лет пастырства среди студентов стали плодотворным временем для теологического развития Джона Робинсона. Он знакомится с книгами своих старших современников Пауля Тиллиха и Рудольфа Бультмана, а также казненного в 1945 г. Дитриха Бонхёффера. Едва прочитав ключевые работы этих трех великих классиков протестантской теологии XX в., Робинсон с энтузиазмом принялся обсуждать их идеи в окружающей его студенческой и преподавательской среде. Через десять лет итогом тогдашних жарких дискуссий станет книга, предлагаемая нами вниманию русского читателя.
Одновременно с пастырской деятельностью Робинсон работал в области своей академической специализации — теологии Нового Завета и новозаветной экзегетики. С 1953 г. он читает лекции по этим предметам в Кембридже, а также Гарварде и Ричмонде (США). В 1950 г. была опубликована первая книга Робинсона “В конце Бог...: Исследование христианского учения о конце мира”, принесшая ему признание в теологических кругах. Провоцирующий стиль автора и радикализм в постановке вопросов сполна проявляются уже на первой странице его первой книги:
“Ни в какой другой области христианского вероучения разрыв между библейской точкой зрения и системой взглядов современного секуляризма не представляется столь ошеломляющим, как в вопросах эсхатологии. Ученый-гуманист XX века смотрит на новозаветное ожидание возвращения Христа, сопровождаемого преобразованием существующего мирового порядка, всеобщим воскресением, последним судом и победой владычества Бога над небом и землею, как на откровенную фантастику. Для него библейские повествования о конце мира столь же неправдоподобны, сколь сказания о начале мира — для его деда сотню лет назад. Или, пожалуй, еще более неправдоподобны. Потому что истории из книги Бытия, как выяснилось, еще можно реинтерпретировать в духе согласования с эволюционной картиной... И тем не менее, несмотря на всю его несовместимость с современной картиной мира, библейское учение о конце света не порождает горячих споров. Вся христианская эсхатологическая схема была попросту молча задвинута в тень, что не вызывало сколько-нибудь серьезных протестов из лагеря церковников. Это могло произойти лишь при одном условии: учение Церкви по этому вопросу сделалось не просто неправдоподобным, оно перестало иметь отношение к жизни”[301].
Через семь лет Робинсон вернулся к этой теме в книге “Иисус и Его пришествие: Рождение доктрины”. В ней он старается опровергнуть “фатальную ошибку Альберта Швейцера”, полагавшего, что эсхатологическое провозвестие Христа представляло разновидность апокалиптической проповеди. Весть Иисуса заключалась в том, что “близко к вам Царство Божие” (Мк. 1:15); это означает исполнение Божия Промысла, возвещенного пророками, прорыв Царства в земную жизнь в могущественных делах и словах Христа, суд над миром, раскрывшийся в Его миссии.
Наибольшим успехом из ранних книг Робинсона пользовалась короткая экзегетическая работа “Тело: Исследование теологии апостола Павла”, вышедшая в свет в 1952 г. и переизданная еще пять раз. В ней ярко проявляется характерный для Робинсона тип новозаветной экзегезы, насквозь пропитанной пастырской озабоченностью:
“Павел, как и мы, исходит из факта вовлеченности человека в широкую солидарность исторического существования, которая посягает на его свободу определять свою судьбу и достигать ее истинного завершения. Это и есть “тело” греха и смерти, в которое он включен на всех уровнях своего бытия — физическом, политическом и даже космическом. Инкорпорированность человека в современном обществе выражает эту всеохватывающую солидарность. Главное искушение западного человека заключается в стремлении к спасению путем возвышения индивидуального вопреки всему коллективному, в стремлении к выходу из тела социоисторического существования. Отнюдь не в этом Павел видит суть христианского благовестия. Ибо тело не есть просто зло: оно сотворено Богом и для Бога. Солидарность — это Богом установленная структура, в которой должна быть прожита жизнь личности. Свобода человека — не в том, что он ничем не связан; его индивидуальность — не в отказе от социального бытия. Та и другая проистекают из его безусловной и неотчуждаемой ответственности перед Богом, которая не уничтожается солидарными связями тела. Только в нём и через него могут осуществиться истинная свобода и истинная индивидуальность. Последнее дело для христианина — цепляться за соломинку атомизирующего индивидуализма. В Библии для этого не находится никакого основания. Надежда христиан — не в бегстве от коллективизма, но в воскрешении тела, то есть в искуплении, преображении и конечном преодолении одной солидарности — другою. Таково Павлово благовестие новой корпоративности Тела Христова, порожденной искупительным актом, который Иисус совершил в теле Своей плоти, приняв смерть. Можно без преувеличения сказать, что концепция тела образует краеугольный камень теологии Павла”[302].
Более специальные экзегетические работы Робинсона вошли в сборник “Двенадцать новозаветных исследований” (1962). Интерес к “мирским” проблемам сквозит и в этих чисто академических, казалось бы, статьях. Но особенно он заметен в другом сборнике небольших работ “Быть Церковью в мире”, который вышел в 1960 г. Эта книга, несомненно, вдохновлена идеей Бонхёффера о “мирском христианстве” и представляет серию попыток теологически осмыслить проблемы, которые в те годы были “на слуху” у каждого: ядерная бомба и разоружение, расизм, границы государственной власти...
В Клэр-колледже раскрылся не только теологический, но и особенный литургический дар Джона Робинсона, высоко оцененный его прихожанами и сослужителями. Новый декан долго и любовно трудился над переустройством внутреннего убранства капеллы, разрабатывал вместе со студентами и преподавателями новые литургические тексты и структуры. Робинсон, на которого произвело большое впечатление “Литургическое движение”, развернувшееся в то время среди французских католиков, старался сделать всё возможное, чтобы евхаристия стала подлинно общинным делом с ясно осознанным участием всех членов конгрегации. Теологическое оживление богослужения в маленькой капелле Клэр-колледжа оказалось источником вдохновения для многих англиканских приходов, особенно после публикации книги Робинсона “Литургия, шагнувшая в жизнь” (1960), суммировавшей опыт локальной литургической реформы. Книга акцентировала необходимость меткого выявления сущностной связи литургии с миссией Церкви в окружающем обществе.
2
Успехи Джона Робинсона в 50-е годы были признаны не только в академических кругах. Церковная иерархия также обращает на него благосклонное внимание — об этом свидетельствуют престижные назначения одним из личных капелланов архиепископа Кентерберийского (1953) и проповедником Кентерберийского собора (1958). Однако когда в 1959 г. бывший бристольский священник Мервин Стоквуд, под руководством которого Джон делал первые шаги церковного служения, был назначен епископом Саутуоркским[303] и сразу же предложил Робинсона в качестве своего викарного епископа[304], в Ламбетском дворце возникло определенное замешательство. Архиепископ Джеффри Фишер опасался “недостаточной солидности” 40-летнего кембриджского теолога, который славился “смелостью без тормозов”, а вовсе не разумной умеренностью, всегда любезной церковному начальству. Но незаурядная настойчивость, проявленная Стоквудом, всё же увенчалась успехом. В сентябре 1959 г. Джон Робинсон был рукоположен во епископа Вулвичского.
Для самого Робинсона выбор пути был определен ясным видением пропасти, всё шире разделяющей мир теологических идей и реальность жизни современного индустриального общества. Перекинуть мост через растущую бездну — вот в чём он видел главную задачу Церкви и собственное признание в качестве ее теолога. В Кембридже д-р Робинсон строил мост с одной стороны, но скоро убедился, что противоположный конец повисает в воздухе. Теперь он пытается вернуть Церкви доверие современников, находясь в гуще практической повседневной ее миссии, “не на околице, а посреди села”, по словам Д. Бонхёффера.
Порученная ему часть — диоцез Саутуорк — населена главным образом промышленными рабочими. Поиск новых, теологически осмысленных моделей служения становится здесь вопросом жизни или смерти для Церкви. Традиционные подходы больше не работают — в этом приходится убеждаться каждый день. Гулкие храмы пустеют — в некоторых на воскресной службе можно застать лишь двух-трех молящихся. Церковь все больше утрачивает место в жизни людей. Священники, получившие добротное вроде бы богословское образование в Кембридже или Оксфорде, не знают, зачем тут нужно всё, чему их учили. Одни впадают в прострацию, другие находят спасение в концепции церкви как “ковчега для избранных”, игнорируя жизнь окружающего общества: важны лишь те, кто вошел в ковчег. Это самоубийственный путь — уверен Робинсон. Но и ему в Кембридже многое представлялось в ином свете, пока он не оказался в положении епископа Церкви, которая должна “воспевать песнь Господню на земли чуждей”. Теперь он воочию убедился, насколько сложна задача “установить живой контакт с огромным большинством людей, для которых христианская вера не столько неправдоподобна, сколько неактуальна и неинтересна”, как писал в те годы д-р Алек Видлер[305].
В полном согласии со Стоквудом Робинсон принимается за реформу пастырской миссии в Саутуоркском диоцезе. Ее цель — обеспечить эффективное христианское присутствие на всех уровнях жизни общества. Новое теологическое осмысление церковного служения и места священника в церкви находит практическое воплощение в создании “теологического колледжа без стен” — епархиальных пастырских курсов, на которых “без отрыва от производства” ведется подготовка священников и церковных работников, сохраняющих тесную связь с жизнью окружающих людей. По окончании обучения они могут либо осуществлять свое христианское призвание, не прекращая прежней профессиональной деятельности, либо, по их желанию, полностью переходить на церковную работу. Душой этого начинания становится епископ Вулвичский.
Со временем саутуоркская реформа стала основой общецерковного движения. Но имя епископа Робинсона стало известно широкой публике намного раньше — и в совсем иной связи. Через год после своего посвящения в епископский сан он выступил свидетелем защиты на “процессе леди Чаттерли”, за которым пристально следила британская пресса. Худшие опасения архиепископа Кентерберийского подтвердились, да еще как!
Роман Д. Г. Лоуренса “Любовник леди Чаттерли”, написанный в 1928 г., длительное время не издавался в Великобритании из-за содержащихся в нём откровенных описаний эротических сцен. К 75-летию с дня рождения автора известное издательство “Пенгвин букс” решило выпустить серию из всех романов Лоуренса, осмелившись включить в нее и “Любовника”. Против издателей немедленно было возбуждено судебное дело по обвинению в порнографии и пропаганде распущенности. Основанием послужил недавно принятый закон о непристойных публикациях; любопытно, что это был первый случай его применения, хотя недостатка в явно порнографических изданиях в Англии не было. Представители защиты обратились к д-ру Робинсону с предложением выступить в качестве одного из экспертов на судебном заселении (уже дали свое согласие несколько известных литературоведов, социологов и священников). Епископ попросил экземпляр романа и через три дня ответил согласием. На суде Робинсон сказал:
“Ясно, что Лоуренс оценивал секс не с христианской точки зрения и что сексуальные отношения, описанные в этой книге, я не стал бы рассматривать как идеальные. Но ясно также, что Лоуренс старался изобразить сексуальные отношения как нечто священное по своей сущности... Для него плоть — это таинство духа. Его описания сексуальных отношений нельзя вырвать из контекста его удивительной чуткости к красоте и достоинству всех органических отношений. Некоторые описания природы в этой книге представляются мне необыкновенно тонкими и прекрасными, они отражают отношение автора ко всему органическому миру, а в сексе он видел его кульминацию... Положительное значение книги с этической точки зрения в том, что она подчеркивает: секс — это не просто использование другого человека, но и выражение почитания его достоинства”[306].
На вопрос адвоката: “Следовало бы, с вашей точки зрения, христианам читать эту книгу?” — последовал ответ: “Думаю, что да — потому что Лоуренс...” Но слушать дальше никто уже не стал. Епископ Вулвичский стал героем дня: едва ли не все английские вечерние газеты вышли с его портретом на первой полосе под крупными заголовками “Книга, которую следует прочитать всем христианам!” или “Нечто священное по своей сущности”. Репортеры осаждали дом Робинсона и шумной толпой провожали его до церкви, фельетонисты и карикатуристы трудились не покладая рук; епископ получил множество писем, как гневно осуждающих, так и восторженных. Через шесть дней суд над “Леди Чаттерли” закончился оправданием издателей, но судилище над епископом продолжалось. Архиепископ Кентерберийский высказал публичное неодобрение поступка Робинсона, впрочем, довольно сдержанное по форме. Несколько видных теологов и церковных деятелей опубликовали ответное заявление о своем несогласии с позицией архиепископа. Вопросы христианского отношения к сексу стали предметом оживленной дискуссии, в которую сам Робинсон внес вклад интересной статьей в газете “Обсервер”[307].
Отныне всякое упоминание о епископе Вулвичском сопровождалось эпитетом “тот самый” — и продолжалось это два с половиной года, пока Робинсон не оказался в центре еще более громкой сенсации: вышла в свет его книга “Быть честным перед Богом”.
Джон Робинсон, его друзья, читавшие рукопись, а также издатели из SCM Press (издательства Студенческого христианского движения) ожидали, конечно, что книга вызовет споры, но никто не догадывался, какого размаха они достигнут. В конце концов, для людей, знакомых с работами Тиллиха, Бонхёффера и Бультмана, в книге Робинсона ничего потрясающе нового не было. Поэтому первый английский тираж книги составил всего шесть тысяч экземпляров (еще две тысячи были отпечатаны для американского издательства Westminster Press).
По просьбе издателей автор изложил содержание своей новой работы в статье для популярного еженедельника “Обсервер”, опубликованной 17 марта 1963 г., за два дня до выпуска тиража в продажу. Броский заголовок “Мы должны отказаться от нашего образа Бога” выбрала редакция газеты. Робинсону он определено не понравился, но времени не оставалось, ничего другого не приходило в голову, и под давлением обстоятельств автор согласился. С точки зрения журналистов, это была блестящая находка: англиканский епископ (в газете была помещена фотография автора в церковном облачении), да еще “тот самый”, столь памятный по “делу леди Чаттерли”, теперь заявляет, что ни много ни мало, как сам образ Бога устарел! Вырванные из контекста слова Робинсона на многих производили впечатление, будто епископ — попросту атеист. Такое действительно встретишь, не каждый день!
Конечно, впечатление это было чисто поверхностным. Ведь, по существу говоря, никто никогда не оспаривал, что и епископ, и каждый христианин не просто могут, но должны подвергать постоянному сомнению сложившийся у них образ Бога, свое представление о Нём — во имя более глубокого, более истинного, “более божественного” образа и представления. Пророки и отцы церкви говорили об этом несчетное множество раз!
Эффект превзошел все ожидания. Тираж книги был распродан в один день. Но скоро стало ясно, что дело не в минутной сенсации. Переиздания следовали одно за другими, а спрос не насыщался. Со временем общий тираж книги превзошел миллион экземпляров. Прежде чем стало возможным издание, которое вы держите в руках, книга “Быть честным перед Богом!” была опубликована на семнадцати языках во множестве стран мира. Ни с одной работой современного автора на религиозную тему такого не случалось со времен появления книгопечатания, так что слова “теологический бестселлер всех времен”[308] не являются преувеличением.
Книга породила и рекордное количество откликов: автор получил более четырех тысяч писем от читателей, на большинство из них он ответил лично. Кроме того, в первые месяцы после публикации Робинсону пришлось дать множество интервью и участвовать в ряде теле- и радиопередач, объясняя и уточняя свою позицию.
Через две с половиной недели после выхода книги ее автор писал:
“До сих пор пресса обращала внимание на церковников только в связи с их высказываниями о морали или политике. Что они говорят о Боге и Евангелии, никого не интересовало... Но теперь новостью сделался Бог!
Оказалось, что моя книга затронула людей в какой-то чувствительной точке, где истина действительно много значит для них. И этому я рад — даже если при этом не обошлось без боли. Ведь Бога надо искать именно там, где речь идет о самом важном для человека.
Я потому и решился написать эту книгу, что для большинства людей все обстоит как раз наоборот. Всё, что много значит в их жизни, не имеет никакого отношения к “Богу”. Разве Бог как-то связан с тем, что действительно касается их изо дня в день?..
Я думаю, традиционные представления о Боге сегодня делают Его бесконечно далеким для миллионов людей. Никоим образом я не хотел отрицать Бога — нет, но вернуть Его в гущу нашей жизни. А Он обретается именно там, и в этом нас убеждает Иисус...
Поэтому давайте начинать разговор не с небесного Существа, само существование которого для многих сомнительно. Давайте начнем с того, что наиболее реально для людей в их ежедневной жизни, — и там-то мы найдем Бога... Если традиционный способ выражения христианской истины делает Христа реальным для вас — самым реальным в мире! — прекрасно. Я не хочу разрушать чьих-либо представлений о Боге. Но моя книга написана для тех, кто все сильнее X чувствует, что эти представления делают Его нереальным, далеким.
Я просто старался выразить, что Бог значит для меня — во второй половине XX века. Сотни писем, которые я уже получил, особенно от молодежи... показали, что и для других это тоже нечто значит. И за это мне остается лишь смиренно благодарить.
Ибо я хочу, чтобы Бог был таким же реальным для нашего современного секуляризованного, научного мира, каким Он всегда был для людей “эпохи веры”[309].
Среди четырех тысяч писем были, конечно, самые разные. Одни горячо благодарили епископа за вновь обретенную возможность осмыслить как свою веру, так и свои сомнения, за то, что Бог и Церковь “ожили” для них. Авторы других писем стыдили “разрушителя веры” и “соблазнителя малых сих”. Многие письма не были прямо связаны с книгой “Быть честным перед Богом!” — их отправители просто обрадовались тому, что наконец-то появился человек, с которым можно честно поговорить о Боге, о религии и поделиться своими сомнениями.
Быть может, наиболее болезненным для Робинсона оказался отзыв архиепископа Кентерберийского Майкла Рамси, который вскоре после выхода книги заявил в телеинтервью, что традиционные христианские представления о Боге отражены в работе епископа Вулвичского карикатурным образом и что оправданный сам по себе поиск новых путей выражения христианской истины не дает основания отрицать уже сложившийся образ Бога.
Через месяц архиепископ опубликовал брошюру “Образ древний и новый” с целью, по его словам, помочь людям, которых книга Робинсона ввергла в смущение.
Наконец, архиепископ Рамси подверг епископа Вулвичского официальной “проработке” на заседании Кентерберийской конвокации 7 мая 1963 г. Подтвердив, что “вопросы, обсуждаемые в книге “Быть честным перед Богом”, — это реальные вопросы”, а найти новые точки соприкосновения между верой и секулярным веком действительно нужно, архиепископ, однако, осудил Робинсона за избранный им способ коммуникации своих идей в сенсационной и провокативной форме. Особенной критике была подвергнута статья епископа в “Обсервер”, наделавшая, по мнению многих, немало вреда. По существу же, сказал Рамси, “в этой книге отвергается концепция личного Бога, выраженная в Библии и в Символе веры”, а учение, предлагаемое взамен, едва ли можно считать тождественным учению Церкви[310].
Справедливость требует добавить, что одиннадцать лет спустя, оставляя пост архиепископа, Майкл Рамси признал ошибкой свою первоначальную реакцию на книгу Робинсона. “Вскоре мне пришлось осознать, сколь многочисленны были те современные поиски и вопрошания, которые стояли за книгой “Быть честным перед Богом!” — вспоминал он в 1974 г.[311]
А тогда, в 1963-м, Робинсону пришлось при поддержке своего епархиального епископа М. Стоквуда официально опровергать прозвучавшие с архиепископской кафедры обвинения в ереси.
“Я настаиваю, что в моей книге я, напротив, утверждаю со всей силой, на какую я способен, абсолютно личностный характер Бога как источника, основы и цели всей Вселенной. Я всецело принимаю учение о Боге, выраженное в Новом Завете и запечатленное в Символах веры... Я, в частности, категорически утверждаю, что я на одной стороне с Афанасием в споре против либерально-гуманистических представлений... Изыскивать новые пути возвещения истин, которые он отстаивал, не значит оспаривать сами эти истины. Я сожалею, что пробный характер книги и нечеткость выражения дали повод к недоразумениям... но решительно отвергаю любые предположения, будто я написал нечто противное кафолической вере. Я епископ, и мой долг — защищать ее. Что я и делаю”[312].
В среде профессиональных теологов мнения о книге также разделились. Образчиком наиболее резкой критики может служить суждение Дж. Пэкера:
“Книга д-ра Робинсона — очень честная, а потому очень интересная. Но ее не должен был писать епископ. Конечно, церкви бывают нужны досаждающие оводы и даже еретики — но в епископы посвящают не для того...
Это всего лишь тарелка натертого Тиллиха, поджаренного на Бультмане и сервированного с гарниром из Бонхёффера...
Отпечаток недодуманности лежит на каждой странице... Книга не справилась со своей пастырской и проповеднической задачей: предложенное лечение оказалось горше самой болезни. Бог, которого предлагает д-р Робинсон, не меньше, но и не больше нашей собственной глубины. Бог Творения, Промысла и Откровения, Бог, по образу Которого мы сотворены, Господь истории, Самосущий и Триединый удален со сцены. Не стоило такой ценой выдумывать евангелие для интеллектуалов...
Истинные радикалы в постхристианском мире — не те, которые подменяют благую весть под видом того, что люди-де изменились, а те, кто достаточно твердо говорит в лицо “современному человеку”, что Библия всё еще права, Бог всё еще на престоле и воскресший Христос всё еще силен спасать. А человек остается всем тем же грешником, каким и был всегда”[313].
Другие богословы и церковные деятели — каноник Макс Уоррен, профессор Джон Макуорри, д-р Дэвид Дженкинс — защищали книгу д-ра Робинсона от нападок и подчеркивали огромную важность той широкой дискуссии по важнейший вопросам веры и церковной жизни, которая была вызвана этой публикацией.
“Прежде всего надо сказать, что это честная книга, — писал М. Уоррен.— Д-р Робинсон бесстрашно обращается к реальным проблемам, возникающим у мыслящего человека в связи с религией вообще и христианской религией в частности. Столь же бесстрашно он пересматривает лексикон, которым привыкли пользоваться христиане, и задается вопросом, достаточно ли он хорош. Может быть, он вполне приемлем как некий домашний диалект в кругу “своих” — тех, кто принимает христианскую веру. Но годится ли он для проповеди Иисуса Христа тем, кто не готов понимать нас с полуслова? Это честный вопрос, и он требует честного ответа от читателя. Д-р Робинсон не пытается замять трудности, которые при этом возникают.
Далее, надо сказать, что это добрая и мягкая книга. Мои слова могут показаться странными, ведь речь идет об одной из самых шокирующих книг на подобную тему. И тем не менее д-р Робинсон всё время остается очень мягким, очень чутким не только к тем, до кого он пытается достучаться, но и к тем христианам, которые найдут его подход весьма смущающим и запутывающим и не захотят пойти его путем. При всей энергичности автора, это не догматическая книга. Читатель всё время чувствует, что д-р Робинсон задает себе вопросы. Он — исследователь.
Наконец, надо добавить, что это захватывающая книга. Если вы возьмете ее с собой в постель и не заснете в течение ближайших пяти минут, то ночь без сна вам обеспечена!”[314].
Многие критические статьи и отзывы были представлены в сборнике “Быть честным перед Богом: Дискуссия о книге”, который вышел в октябре 1963 г. Статья самого Робинсона, помещенная в этом томике, названа “Дискуссия продолжается”.
Дискуссия действительно продолжалась — многие годы после первой публикации книги. Причем наиболее важными для автора рыли не отзывы профессиональных теологов — ведь его работа была написана не для них, — а тех, кто с ее помощью нашел для себя дорогу к вере, к молитве, к участию в жизни Церкви. Большой интерес вызвали читательские конференции по книге, которые начались в Саутуоркском диоцезе, но потом распространились значительно шире. Епископу даже предлагали возглавить некое движение или ассоциацию тех, кому оказались близки его идеи, но Робинсон решительно отверг эту затею, считая деление на “своих” и “чужих” вредным и опасным для церкви.
Русскому читателю, вероятно, будет интересно познакомиться с немногочисленными известными нам откликами православных богословов на книгу “Быть честным перед Богом”. Они прозвучали спустя полгода после ее публикации на патриотической конференции в Оксфорде. Отец Владимир Родзянко, в то время — священник сербской церкви в Лондоне (впоследствии — Василий, епископ Сан-Францисский, ныне пребывает на покое) в своем докладе “"Быть честным перед Богом" перед судом Отцов” сказал:
“Проблемы, поднятые епископом Вулвичским, действительно чрезвычайно важны для нашего времени. Мы должны быть крайне благодарны д-ру Робинсону за то, что он привлек ко всем этим проблемам наше внимание и внимание всего мира. Английский турист, недавно вернувшийся из России, рассказал очень интересную вещь. Один русский священник говорил ему, что после нескольких радиопередач русской службы Би-би-си по книге епископа Вулвичского и сопутствовавших им споров в России впервые после революции началась реальная теологическая дискуссия между верующими и атеистами. До того они просто не могли найти общей почвы, не было точки, где можно было бы встретиться: говоря на абсолютно разных языках, они существовали совершенно изолированно и были не в состоянии понять друг друга.
Надо признаться, здесь, на Западе, тоже потихоньку развивается то, что в столь острой форме обнаружила революция в России: мы — я имею в виду христиан и секуляризованных неверующих — тоже перестаем понимать друг друга. Не удивительно, что само обсуждение книги “Быть честным перед Богом” оказалось столь трудным. Книгу неверно воспринимали и неверно пересказывали, идеи автора искажали и пропагандировали некорректным образом!
Но я хочу обратить ваше внимание на то, что проблемы д-ра Робинсона весьма патриотичны, хотя он упоминает в своей книге лишь двух отцов — св. Афанасия и св. Августина, да и тех мимоходом... Проблемы, поднятые Отцами более 1500 лет назад, в этой книге просто переоблачены в одежды XX века”.
В подтверждение В. Родзянко проводил параллели между некоторыми наиболее шокирующими высказываниями епископа Робинсона и утверждениями свв. Григория Нисского, Григория Богослова, Иоанна Дамаскина и Григория Паламы.
“Что же? Можно ли назвать д-ра Робинсона безбожником? Святые отцы выносят другое суждение. Д-р Робинсон оказывается не только ортодоксальным, но даже более патриотичным, чем его оппоненты!..
Епископ Вулвичский сослужил великую службу всему христианству, ибо проблема, которую он поднял,— самая настоятельная, и его начальный ответ — самый правильный. Ибо он не только ясно показал, что один катафатический путь не может устоять против сегодняшних аргументов атеистов... Епископ принял в начале апофатическое направление Отцов — но, очевидно, даже не понимал этого”[315].
Всю ошибку Робинсона православный критик усматривал в непоследовательности, в недостаточной верности принципам восточного апофатического богословия, в коем о. Владимир видел лучший ответ и на современные вопрошания.
В дискуссии по докладу другой православный теолог, отец Георгий Флоровский, выразил, однако, решительное несогласие:
“Идеи Робинсона не имеют в своем происхождении никакого отношения ни к катафатике, ни к апофатике, а являются результатом омирщения и утраты ощущения священного, что свойственно крайним евангелистам, из кругов которых вышел епископ Робинсон”[316].
Настоящая публикация книги д-ра Робинсона на русском языке, конечно, запоздала — без малого на тридцать лет. Отшумели главные споры. И всё же можно с уверенностью сказать, что для читателей в России эта книга не утратила актуальности. Хотя бы потому, что эта небольшая по объему работа бесспорно стала уже “литературным памятником”, ключевым документом целой эпохи религиозно-общественной жизни на Западе. Кроме того, в русской, да и вообще в современной православной литературе большинство затронутых Джоном Робинсоном вопросов до сих пор не поднималось. Вопросы же эти едва ли могут не волновать нашего современника. Просто “благочестивый” стиль нашей церковной жизни не позволяет даже высказать их вслух. У нас нет традиции столь откровенного разговора о наших недоумениях. Ведь русский читатель до сих пор почти не знаком и с трудами великих предшественников Робинсона — Бонхёффера, Бультмана и Тиллиха, идеи которых популяризирует его книга.
Вернемся к судьбе Джона Робинсона, который, надо отметить, и во время самых захватывающих столкновений, спровоцированных его книгой, не прекращал своей повседневной епископской деятельности в Саутуоркском диоцезе. Близко знавший его каноник Эрик Джеймс вспоминает:
“Джон несомненно был человеком молитвы, святым человеком... Ни один из прихожан на совершаемых им богослужениях (особенно это касается Евхаристии) не усомнился бы, что перед ним — человек, всецело преданный вере. Многие из споров, что кипели вокруг него, утихли бы, если бы люди, находившие неприемлемыми его книги, имели возможность побывать на его службе”[317].
Продолжалась и работа епископа Вулвичского в области реформы пастырского метода, которая получала всё большее распространение и признание в Церкви Англии. Продолжалось чтение лекций, руководство семинарами и группами клириков и мирян, собиравшихся для “продумывания вслух” проблем современной теологии и христианской жизни. Робинсон участвовал также в работе группы библеистов-переводчиков, которая завершилась публикацией “Новой Английской Библии”. Но главным его устремлением остается миссионерское служение, обращенное к той необычайно широкой аудитории, которую он приобрел после блестящего успеха книги “Быть честным перед Богом”. Додумать и досказать всё то, чему он положил начало в этом “очень, очень предварительном исследовании”[318], епископ Робинсон пытается в целой серии работ, одна за другой опубликованных в течение ряда последующих лет: “Христианская нравственность сегодня” (1964), “Новая Реформация?” (1965), “Но в это я не могу поверить!” и “Вглубь, к Богу” (1967). Каждая из них представляет более зрелую и развернутую разработку материала соответствующих глав из “Быть честным перед Богом”.
Совмещать работу теолога и обязанности викарного епископа становилось всё труднее, задуманная большая книга о христологии не двигалась с места, и в 1969 г. М. Стоквуду пришлось с сожалением проститься со своим коллегой: Джон Робинсон принял приглашение вернуться в Кембридж в качестве декана крупнейшего и наиболее престижного Тринити-колледжа. Архиепископ Рамси одобрил этот выбор с надеждой, что Джон будет иметь больше времени “читать, исследовать, писать”, и в своем напутственном письме дал весьма высокую оценку десятилетнего служения Робинсона в Саутуоркском диоцезе. “Я корю себя, что понимал вас так медлительно, но теперь я учусь у вас всё больше и всё больше вам благодарен[319], — писал архиепископ еще недавно “опальному” автору “Быть честным перед Богом”. Однако надежды Робинсона вернуться на епископскую кафедру после нескольких лет университетской работы (как предполагалось вначале) не оправдались. Ни один собственно церковный пост не был ему более предложен. И хотя новый декан так и не стал вполне своим в чопорной академической среде Тринити-колледжа, где считался “неудобным” человеком с сомнительной репутацией, ему было суждено оставаться там четырнадцать лет — до конца жизни.
Последний, кембриджский период в жизни д-ра Робинсона был заполнен главным образом исследовательской работой в области христологии и Нового Завета, пастырством и преподаванием. Кембридж предоставляет ему большую свободу, а автора теологического бестселлера хотят видеть не только в Англии; в эти годы он много поездил по миру, читая лекции, проповедуя, встречаясь с теологами. Вышли в свет его новые книги “Христианская свобода в обществе вседозволенности” (1970), “Что значит быть христианином сегодня?” (1972) и “Человеческое лицо Бога” (1973).
Последнюю он начал писать в надежде дать ответ на центральный вопрос Бонхёффера и, по словам самого Робинсона, центральный вопрос всего христианского благовестия — “Кем для нас сегодня является Христос?” — ответ, лишь намеченный в христологической четвертой главе книги “Быть честным перед Богом”. Но по ходу работы автор все больше убеждался: наметки так и остаются наметками, довести их до ясно очерченного завершения не удается; слишком неуловимым оказывается летучее “сегодня”.
“Я полагал всегда, что евангельские тексты, обладающие особой притягательностью для нашего поколения, это те, которые — как притча об овцах и козлищах, дорога в Эммаус или заключительное явление Иисуса на берегу озера — говорят о Том, Кто входит в мир людей неведомым и незванным. Он являет Себя как милосердный ближний прежде, чем в Нем распознают Владыку и Господа. В этом, как и в других отношениях, наш сегодняшний ход мысли, я убежден, должен начинаться “снизу” и скорее восходить от имманентности к трансцендентности, от отношений к откровению, от Сына Человеческого к Сыну Божию, нежели наоборот... Но при всём этом мы должны увидеть Его как воплощение “запредельного” — среди нас... Может быть, поэтому глубочайшие христологические утверждения сегодня можно распознать скрытыми в литературе и искусстве, в психологии или драматургии, которые сделались эквивалентами апокалиптики для нашего века[320]. Наш “мирской” язык может быть языком поэзии, или политики, или людских взаимоотношений. И всё же помогают ли нам или скорее мешают специфически “богословские” обороты речи, именно эту “трансцендентность посреди имманентности” мы должны суметь как-то выговорить и выразить”[321].
Поиск нового языка для выражения веры декан Тринити ведет не только в области христологии, но и в литургии, возвращаясь к опыту 50-х годов в Клэр-колледже. С тех пор процесс литургического обновления охватил значительную часть Англиканской церкви, ведется работа, увенчавшаяся апробацией альтернативного служебника в 1980 г. Робинсон создает в Тринити-колледже литургическую группу, состоящую главным образом из заинтересованных студентов, для совместной разработки и обсуждения новых литургических текстов. Ее работа подчинена главной (и непростой) задаче: богослужение должно быть открытым, в капелле никто не должен чувствовать себя чужим. Мы позволим себе пространно процитировать один из первых документов, подготовленных этой группой, ввиду высокой важности затронутой проблемы для Русской Церкви сегодня:
“Богослужение выражает нашу веру. И мы хотим, чтобы оно актуализировало ее на нашем языке, не на далеком от нас. Если мы не можем высказать нашу молитву на том же самом языке, каким пользуемся в остальное время нашей жизни, религия превращается в частную, изолированную сферу. Да, мы ожидаем, что богослужение выведет нас за рамки нашего “я”, — но не в другую культуру. Мы должны суметь выразить таинственное и трансцендентное на современном языке: мир, который трансцендируется богослужением, должен быть миром двадцатого века, а не шестнадцатого.
Мы хотим молиться Богу на том же языке, на котором мы думаем о Боге, — иначе связь между молитвой и богословием разрывается. Не должно быть дихотомии, альтернативы между мышлением и богослужением: “Стану молиться духом, стану молиться и умом” (1Кор. 14:15). И, как подтверждает апостол Павел, дело тут не только в том, что нам нравится: важно и воздействие нашего богослужения на “неверующего или незнающего” (1Кор. 14:23-25), на постороннего или испытующего, даже когда речь идет о Евхаристии. Сегодня многие приходят в Церковь через приходскую литургию. И они не приходят со староцерковным багажом за плечами; отсутствие специфически старинной атмосферы может вызвать у них только вздох облегчения.
Аргументы в пользу старины понятны и весомы, но большинству они не представляются сегодня имеющими решающий вес. Да, для одних старый язык много значит — потому что он старый и знакомый; но для других, кому он не знаком, новый ничем не хуже. Они тоже станут убеждать вас, что “их” язык намного лучше и значительней, надо только к нему привыкнуть! Вкусы в таких делах очень произвольны... Необходимо признать, что простых и однозначных решений в этой области не будет. И с той, и с другой стороны существуют пастырские соображения, которые надо принимать во внимание. Но никто не хочет, чтобы литургия была просто современной, лишенной вековых обертонов. Однако эти обертоны обеспечиваются не только языком, к которому не сводится литургия: существуют ведь еще обряд, музыка, архитектура храма. Держась за слова просто потому, что они прекрасны, можно упустить смысл; быть может, лучше пользоваться словами, которые не ласкают слух, но проясняют. А остальные аспекты службы — включая молчание — придадут им нужный резонанс...”[322].
К концу жизни епископ, которого многие привыкли считать человеком односторонним и находящимся в плену радикальных рационалистических идей, всё чаще опровергает сложившуюся репутацию. Показательно в этом смысле название его новой работы: “Видеть истину обоими глазами” (1979), написанной после поездок в Индию, Шри-Ланку и Японию и посвященной диалогу Запада и Востока. Всех, кто рассматривал Робинсона как “иконоборца”, поразил глубокий интерес к исследованиям Туринской плащаницы, проявленный им в конце 70-х годов. Ученый же мир был больше всего шокирован самой крупной работой Робинсона последнего периода: “Передатировка Нового Завета” (1976)[323], в которой автор подверг радикальному пересмотру установившиеся в новозаветной науке представления о времени написания четырех Евангелий. Д-р Робинсон стремился продемонстрировать шаткость аргументов, на которых строятся сложившиеся теории. По его мнению, немалую роль тут играет предубежденность специалистов по Новому Завету, которые пуще всего на свете опасаются прослыть наивными и отсталыми, а потому почитают невозможным согласиться с традиционными ранними датировками. Сам же Робинсон теперь убежден, что все четыре Евангелия написаны до 70-го года (приблизительно одновременно) и что в основе их лежат свидетельства очевидцев. Он настаивает, что хотя четвертое Евангелие носит несомненные, следы позднейших переработок, первоначальный его текст записан не кем иным, как Иоанном Зеведеевым; оно заслуживает не меньшего, а даже большего доверия историка в том, что касается событий жизни Иисуса, чем повествования синоптиков. Эту тему Робинсон развил более подробно в посмертно опубликованной книге “Приоритет Иоанна” (1985).
Результаты своих экзегетических изысканий последнего кембриджского периода д-р Робинсон изложил также в лекционном курсе “Вгрызаясь в Послание к Римлянам” (1979) и сборнике статей “Еще двенадцать новозаветных исследований” (опубл. посмертно, 1984). Значению истории для христианской веры и теологии посвящена рассчитанная на широкого читателя небольшая книжка “Можно ли доверять Новому Завету?” (1977). Она представляет собой как бы популярный вариант “Передатировки...”, но с более широкой тематикой и включением характерных для Робинсона личных, исповедальных деталей:
“Как специалист по Новому Завету я убежден: быть добросовестным историком для меня столь же важно, как быть человеком веры. И не надо подменять одного другим, давая ответы веры там, где годятся только исторические свидетельства...
Христианин свободен (или должен быть свободен) следовать истине, куда бы она ни вела. Ему наперед не открыто, каким окажется путь. Я знаю, что, изучая Новый Завет, я должен был приходить к заключениям, которых не ждал. К примеру, что именно стоит за повествованиями о Рождестве? в каких отношениях были движения Иоанна Крестителя и Иисуса? Как и каким образом самопонимание роли Иисуса менялось под влиянием событий? что думал Он о будущем? ожидал ли вернуться? что же, по всей вероятности, происходило во время Его осуждения и воскресения? какова сравнительная ценность имеющихся источников, рисующих образ Иисуса? что значит тут четвертое Евангелие? какую модель, какую временную шкалу становления Церкви дают нам даты наших документов? — по этим и многим другим вопросам мои мнения менялись и, без сомнения, еще будут меняться. И та картина, что сложилась у меня, не совпадает вполне ни с чьей другой: где-то она радикальней, где-то — консервативней прочих. Нет ничего закрепленного, окончательного: наши познания, как и наши вопросы, непрестанно расширяются и меняются. И кто знает, какие еще новые свидетельства могут внезапно откопаться? Но от всего этого мое доверие к главнейшим документам христианской веры усилилось, а не поколебалось. Ученость не дала мне веры, но укрепила убежденность: я верю в то, чему достойно верить. И все же наука не дала мне железных гарантий. Ибо христианин всегда ходит в этой жизни верою, а не видением. И он готов завершить свое Те Deum[324], самое доверительное выражение своей верности, молитвой беззащитной веры: “На Тя, Господи, уповаю; да не постыжусь вовеки”[325].
Столь же личный отпечаток лежит на последней книге Джона Робинсона, которая была издана при его жизни: “Корни радикала” (1980). Робинсон возвращается в ней к излюбленной теме: он часто напоминал, что слово радикал происходит от латинского radix, корень. Теперь, когда его новозаветные труды вызвали у многих ощущение, что радикал Робинсон переметнулся в лагерь фундаменталистов и консерваторов, он чувствует потребность вновь прояснить, на чем он стоит. Еще в 1963 г. в радиобеседе незадолго до выхода своей самой знаменитой книги он говорил:
“Радикал должен быть укорененным человеком. Это революционер может обойтись без почвы под ногами, но не радикал... Для реформизма глубина корней тоже не существенна, здесь достаточно чувства традиции... А корни радикала должны быть так глубоки, чтобы он мог не потерять устойчивости, ставя под вопрос самые фундаментальные понятия. Человек, не уверенный в своем положении — в интеллектуальном, моральном, культурном плане, — не может быть радикалом... Лишь вера может пренебречь опасностью сомнений — до самых глубин.
По той же причине радикал — обязательно человек страстный. Он ревнует об истине, о коренном смысле, который так часто искажается институцией. Он не согласен смотреть со стороны. Быть радикалом означает вовлеченность... И всё же он всегда плохой партиец, ненадежный церковник: он то и дело ставит под вопрос то, в чем не принято сомневаться”[326].