VIII. О самих исследователях

VIII. О самих исследователях

Бвалту и я, с постоянно растущей компанией наших спутников, посетили много странных миров. На некоторых мы проводили лишь несколько недель (по местному времени); на других задерживались на столетия или, следуя своим интересам, перескакивали во времени от одного исторического момента к другому. Словно туча саранчи, мы опускались на очередной мир, и каждый из нас подбирал себе подходящего «хозяина». Потратив какое-то время на наблюдения, мы покидали этот мир – возможно, чтобы снова вернуться к нему же через несколько веков; иногда наша компания после этого «рассыпалась» по многим мирам, удаленным друг от друга в пространстве и во времени.

Такая вот странная жизнь превратила меня в существо, весьма непохожее на того англичанина, который жил в определенный период истории человечества и однажды поздно вечером поднялся на холм. Я не только приобрел опыт, соответствующий протяженности жизни, недоступной обычному человеку, но, в результате необычайно тесного общения со своими спутниками, еще и «преумножился». Ибо теперь, в некотором смысле, я был и тем самым англичанином, и Бвалту, и каждым из моих спутников.

Эта произошедшая со всеми нами перемена заслуживает подробного описания, и не только потому, что она действительно интересное явление, но и потому, что она предоставила нам ключ к пониманию многих космических существ, чья натура иначе оставалась бы для нас непостижимой.

В нашем новом состоянии общение имело такую степень совершенства, что жизненный опыт каждого из нас был непосредственно доступен всем другим. Таким образом, я (новый я) с одинаковой легкостью вспоминал различные приключения и того самого англичанина, и Бвалту, и всех остальных. Я обладал всей их памятью о том, как они жили до встречи со мной, на своих родных планетах.

Какой-нибудь философски настроенный читатель может спросить: «Вы имеете в виду, что множество индивидуумов стали одним, имеющим единое восприятие ощущений? Или хотите сказать, что различные индивидуумы просто держались вместе и каждый из них воспринимал свои ощущения в отдельности, но само приключение для всех было одинаково?» У меня нет ответа на этот вопрос. Знаю лишь одно: я, англичанин, и каждый из моих спутников постепенно стали воспринимать ощущения друг друга и обретать более ясное сознание. Были ли мы в отношении переживаемых событий многими или одним существом – не знаю. Думаю, что ответа на этот вопрос вообще не существует, потому что невозможно проанализировать это со стороны.

В ходе моего коллективного наблюдения над многими мирами, а также в ходе моих размышлений о моих мыслительных процессах, то один, то другой индивидуум-исследователь, а то и вся группа, становились основным инструментом разума, предоставляя свою индивидуальную природу и свои индивидуальные ощущения в качестве структуры для размышлений обо всех о нас. Иногда, когда мы были возбуждены и чем-то заинтересованы, то, бывало, обнаруживали, что восприятие, мышление, воображение и воля каждого из нас поднялись на такую высоту, какой ни один из нас не достиг бы, как самостоятельная личность. Таким образом, хотя каждый из нас в некотором смысле стал тождествен любому из своих товарищей, уровень его мышления теперь был на порядок выше того, каким обладал он сам. Но в этом «пробуждении» сознания не было ничего более загадочного, чем в такой обыденной вещи, как когда разум с восторгом соотносит жизненные переживания, прежде воспринимавшиеся им отдельно друг от друга, или обнаруживает в труднопостижимых вещах прежде скрытый от него смысл.

Не следует считать, что в этой странной общности разумов исчезали личности исследователей-индивидуумов. В нашем языке не существует термина, которым можно было бы точно определить эти отношения. Было бы неверным сказать, что все мы утратили нашу индивидуальность или растворились в коллективной индивидуальности. Но так же неверно будет утверждать, что мы все время представляли собой отдельные личности. В отношении нас всех можно было применять и местоимение «я», и местоимение «мы». В аспекте единства сознания мы все действительно представляли собой одного индивидуума с его ощущениями; и в то же самое время все мы были разными личностями, что было важно для нас и доставляло нам огромное удовольствие. Хотя существовало единое коллективное «я», в то же время было и многосложное и разнообразное «мы» – компания очень разных личностей, каждая из которых вносила свой уникальный вклад в общее предприятие по исследованию космоса, и все вместе были связаны переплетением очень тесных личных отношений.

Я прекрасно понимаю, что такое объяснение может показаться читателям противоречивым, каким оно кажется и мне самому. Но не могу найти другого способа выразить это навсегда врезавшееся мне в память состояние, когда я одновременно был и конкретным отдельным членом сообщества, и обладал всеми ощущениями и коллективным опытом этого сообщества.

Можно рассматривать это и по-другому: хотя, в силу идентичности нашего сознания, мы были единой личностью, то в силу явного различия характеров и творческих особенностей мы были абсолютно разными индивидуумами, отдельно заметными в общем «я». Каждый из нас, как общее «я», воспринимал всю компанию индивидуумов, в том числе и себя самого, как группу индивидуальных лиц, отличающихся друг от друга темпераментом и опытом. Каждый из нас воспринимал всех остальных, включая себя самого, как истинное сообщество, скрепленное узами братского и взаимного критического отношения, какие соединили, например, Бвалту и меня. Но на другом плане ощущений, плане творческой мысли и воображения, единое коллективное мышление могло и вовсе исчезать из ткани личных взаимоотношений. Оно было целиком занято исключительно исследованием космоса. Отчасти верным будет утверждение, что для искренних дружеских отношений мы были индивидуалами, но тождественны друг другу для знаний и мудрости. В следующих главах, где пойдет речь о космическом, об ощущениях коллективного «я», будет логически верным говорить об исследующем разуме в единственном числе, используя местоимение «я»: «Я сделал то-то и то-то, я подумал то-то и то-то». Тем не менее, местоимение «мы» тоже будет использоваться, чтобы читатель не забывал о коллективности этого предприятия и чтобы у него не сложилось неверное представление, будто единственным исследователем был тот человек, что написал эту книгу.

Каждый из нас проживал свою индивидуальную жизнь в том или ином мире. И эта ничтожная, полная ошибок и глупостей жизнь на далекой родной планете каждому из нас представлялась наиболее реальной и вполне достойной, подобно тому как взрослому человеку его детство представляется цепочкой чрезвычайно ярких событий. Более того, каждый из нас придавал своей прежней «личной» жизни значимость, которая теперь, когда он стал членом коллектива, затмилась проблемами космического значения. И вот эта наибольшая реальность, достоинство и значимость каждой маленькой частной жизни имели очень большое значение для коллективного «я», частью которого был каждый из нас. Это придало коллективным ощущениям своеобразный пафос. Ибо только в своей личной жизни, на своей родной планете, каждый из нас принимал участие в жизни как в «войне» в качестве, так сказать, рядового солдата, сталкивающегося с противником лицом к лицу. Именно эта память о себе как о жаждущей света и свободы личности, но скованной оковами частной жизни, делала каждого из нас способным воспринимать любое разворачивающееся на наших глазах космическое событие не как некий спектакль, а как полную трагизма трогательную отдельную жизнь, вспыхнувшую и тут же погасшую.

Так, например, я, англичанин, привнес в коллективный разум мои очень четкие и яркие воспоминания о бесполезности всех моих усилиях в родном, сдавленном кризисом, мире, истинное значение этой слепой человеческой жизни, скрашенной пусть несовершенным, но драгоценным общением, которое мне, как коллективному «я», представилось с такой ясностью, которой англичанин, в его первобытной тупости, никогда не смог бы обрести. Сейчас я помню только то, что, будучи коллективным «я», рассматривал свою земную жизнь более критически, и, в то же время, с меньшим ощущением вины, чем когда пребывал в индивидуальном состоянии. Думая о своей спутнице в этой жизни, я более трезво оценивал то влияние, которое мы оказываем друг на друга, и испытывал к ней еще большую привязанность.

Мне следует упомянуть еще об одном аспекте коллективных ощущений группы исследователей. Изначально каждый из нас отправлялся в свое великое путешествие, прежде всего, в надежде понять, какую именно роль играет в космосе, как в целом, сообщество разумных существ. Ответ на этот вопрос все еще был впереди, но все настойчивей стал звучать другой вопрос. В каждом из нас, от огромного количества впечатлений от посещения многих миров, зародился глубокий конфликт между разумом и чувствами. Разуму казалась все менее и менее вероятной возможность создания космоса неким «божеством», от самого космоса отличным. У разума не было сомнений, что космос – самостоятельно существующая система, не нуждающаяся ни в логическом обосновании, ни в творце. Но чувства, способные уведомить человека о присутствии физически воспринимаемого друга или врага, все настойчивей говорили нам о психическом присутствии в физическом космосе того, кого мы уже стали называть Создателем звезд. Вопреки мнению разума, мы знали, что космос, в сравнении с бытием вообще, бесконечно мал, и что безграничность бытия лежит в основе каждой частички космоса. И это иррациональное ощущение заставляло нас жадно вглядываться в каждое сколь-нибудь значительное событие в космосе в попытках увидеть в нем черты той самой безграничности, истинного названия которой мы не знали и потому нарекли Создателем звезд. Но сколько мы ни напрягались, так ничего и не увидели. Хотя повсюду в космосе, как в целом, так и в каждой мельчайшей его частичке, чувствовалось неуловимое зловещее присутствие, его необъятность не давала нам возможности хоть как-то обозначить черты этого.

Иногда мы были склонны к тому, чтобы воспринимать его как Могущество в чистом виде, и тогда его олицетворением нам казалось бесконечное количество богов-громовержцев, известных обитателям наших родных планет. Иногда мы не сомневались, что оно представляет собой чистый Разум, а космос есть не что иное, как формула, составленная божественным математиком. Иногда нам казалось, что его суть – Любовь, и мы придавали ему в мыслях облик Христа – Христа людей, Христа «иглокожих» и «наутилоидов», двойного Христа симбиотиков, Христа-роя насекомоподобных. Но не менее часто он виделся нам как неразумное Творчество – одновременно грубое и тонкое, нежное и жестокое, озабоченное только беспрерывным созданием бесконечного разнообразия существ, возводящее среди моря безумия крохотные островки хрупкого очарования. Оно могло какое-то время проявлять материнскую заботу, а затем, в приступе неожиданной ревности к великолепию сотворенного, оно разом уничтожало его.

Но мы хорошо знали, что все эти представления не имеют ничего общего с действительностью. Ощутимое присутствие Создателя звезд оставалось непостижимым для нас, несмотря на то, что оно все сильнее озаряло космос, подобно тому, как на Земле перед рассветом становится светло от невидимого пока солнца.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.