Стая и стаи
Стая и стаи
Массовые кристаллы и масса в современном смысле слова ведут свое происхождение от некоего изначального единства, где они еще совпадали, — стаи. У небольших племен, кочующих группами по десять-двадцать человек, это широко распространенная форма совместного возбуждения.
Для стаи характерна невозможность роста. Вокруг пусто, примкнуть к ней некому. Стая — это группа возбужденных людей, жаждущих, чтобы их стало больше. Что бы они ни затевали — охоту или войну, — жизненно важно для них, чтобы их стало больше. Для такой маленькой группы каждый новый член представляет собой явный и весомый прирост. Его силы и способности — это одна десятая или одна двадцатая часть их общей силы. Его роль высоко ценили бы остальные. Он значил бы в жизни группы столько, сколько мало кто из нас может значить сегодня.
В стае, которая время от времени возникает из группы и острее всего выражает ощущение ее единства, отдельный человек никогда не исчезает полностью, как это бывает с современными людьми в любой массе. Он всегда — как бы ни складывалась конфигурация стаи, в танцах или шествиях, — с краю. Он внутри и одновременно на краю, на краю и в то же время внутри. Когда стая сидит вокруг огня, у каждого есть сосед справа и сосед слева, но спина открыта, спина беззащитна перед враждебным пространством. Теснота внутри стаи имеет искусственный характер: люди внутри нее, плотно прижавшись друг к другу, ритмом ритуальных движений имитируют многочисленность. На самом деле их мало, всего несколько человек, недостаток действительной плотности возмещается интенсивностью движений.
Из четырех важнейших свойств массы, которые мы уже знаем, два присутствуют здесь фиктивно, то есть их недостает, но они изображаются со всей возможной энергией. И тем более ярко проявляются два других. Прирост и плотность имитируются, равенство и направленность имеются на самом деле. Первое, что бросается в глаза в стае, — это безошибочность направления, в котором она устремляется. Равенство же выражается в том, что все одержимы одной и той же целью, к примеру, когда видят животное, на которое охотятся.
Стая ограничена не в единственном отношении. В нее не только входит относительно мало народу — десять-двадцать человек, редко больше, — но эти немногие хорошо знают друг друга. Они всегда жили вместе, встречаются ежедневно, множество совместных предприятий научило их точно оценивать возможности друг друга. Стая вряд ли может неожиданно вырасти: вокруг слишком мало людей, живущих в сходных условиях, и они рассеяны на большом пространстве. Но поскольку стая состоит из хорошо знакомых, в определенном отношении она превосходит массу, обладающую способностью к бесконечному росту: стая, даже разорванная враждебными обстоятельствами, непременно соберется снова. Она может рассчитывать на долгую жизнь, постоянство ей обеспечено, пока живы ее члены. Стая может выработать определенные ритуалы и церемонии: те, кому надлежит их выполнять, всегда будут на месте, на них можно положиться. Они знают, чего они часть, и отвлечь их на сторону невозможно. Да и соблазнов на стороне так мало, что откуда взяться привычке им поддаваться!
Если стая все же прирастает, это происходит квантообразно и при взаимном согласии всех участвующих. Одна стая сталкивается с другой и, если дело не кончится побоищем, они могут на время соединиться, чтобы предпринять что-нибудь сообща. Но ощущение раздельности в сознании обеих групп сохраняется, в пылу совместного дела оно может исчезать, но лишь на мгновения. Оно обязательно возникнет снова при раздаче наград или в других церемониях. Стайное чувство всегда сильнее, чем самоощущение индивида, когда он один, вне стаи. Квантовое стайное чувство — самое главное и ничем не заменимое на определенном уровне человеческого существования.
Тому, что называется племенем, родом, кланом, я сознательно противопоставляю другое единство — стаю. Все эти известные социологические понятия, как бы ни были важны сами по себе, все же статичны. Стая же, напротив, единица действия, она проявляется конкретно. На нее и должен ориентироваться тот, кто изучает истоки массового поведения. Это самая древняя и самая ограниченная форма массы в человеческом обществе: она уже существовала, когда еще не было масс в нашем современном понимании. Она всегда отчетливо проявлена. Она многообразна по своим проявлениям. Много тысячелетий она действовала так интенсивно, что оставила следы повсюду, и даже в наши, совсем иные времена существует множество форм, ведущих свое происхождение непосредственно от стаи.
Стая издавна выступает в четырех различных формах или функциях. В них есть нечто текучее, они легко переходят друг в друга, но важно раз и навсегда определить, в чем они различаются. Самая естественная и подлинная стая — та, от которой, собственно, и происходит и с которой прежде всего связывается само наше слово, — стая, которая охотится. Она возникает тогда, когда речь идет об опасном и сильном звере, которого в одиночку не взять, или о массовой добыче, которую нужно захватить целиком, чтобы никто не ускользнул. Даже, если огромное животное (например, кит или слон) убито кем-то в одиночку, сама его величина предполагает, что добыть его могут только все вместе и, соответственно, делить его тоже нужно на всех. Так охотничья стая переходит в состояние делящей стаи; последняя может иногда наблюдаться сама по себе, но, в сущности, обе составляют единство и должны анализироваться вместе. Обе нацелены на добычу, и только добыча в ее поведении и специфике — живая она или мертвая — определяет поведение стаи, образующейся для ее поимки.
Вторая форма, имеющая много общего с охотничьей стаей и связанная с ней множеством переходов, — военная стая. Она предполагает наличие другой человеческой стаи, против которой она направлена и которую воспринимает в качестве таковой, даже если на данный момент та еще не возникла. В своей первоначальной форме она нацеливалась на одну-единственную жертву, которой следовало отомстить. По определенности объекта убийства она близка охотничьей стае.
Третья форма — это оплакивающая стая. Она образуется, когда смерть вырывает из группы одного из ее членов. Маленькая группа, которая любую утрату воспринимает как невосполнимую, по этому случаю сплачивается в стаю. Цель ее может состоять в том, чтобы вернуть умершего, либо отобрать у него для себя сколько можно жизненных сил, пока он не исчез совсем из виду, либо умиротворить его душу чтобы она не держала зла на оставшихся в живых. Во всяком случае что-то делать нужно, и нет человека, который в этом усомнился бы.
Под четвертую форму я подвожу совокупность явлений у которых при всех различиях имеется нечто общее, а именно-желание прироста. Прирастающие или приумножающие стаи образуются специально с целью увеличения численности как людей в группе, так и-существ, за счет которых группа живет то есть растений та животных. Прирост имитируется в танцах, которым придается определенный мифологический смысл и которые также известны повсюду, где есть люди В них выражается неудовлетворенность группы своей величиной Следовательно, одна из сущностных характеристик современной массы — стремление к росту — проявляется на раннем этапе, в стаях, которые сами по себе еще не способны расти Ритуалы и церемонии должны как бы понудить этот рост-можно относиться к ним как угодно, но стоит задуматься о том, что со временем они действительно приводили к образованию больших масс.
Детальное изучение этих четырех форм стаи приводит к поразительным результатам. Они стремятся переходить одна в другую, и превращение одного рода стаи в другой дает поистине необозримые последствия. Лабильность гораздо более крупных масс проявляется уже в этих мелких и вроде бы жестких структурах. Их превращения часто порождают своеобразные религиозные феномены. Дальше будет показано как охотничья стая может превратиться в оплакивающую и как при этом возникают свои мифы и культы. Оплакивающие уже не хотят считаться охотниками, а оплакиваемая жертва предназначена искупить позор и кровь охоты.
Выбор слова «стая» для обозначения этой древней и ограниченной формы массы должен напомнить, что и она своим появлением у людей обязана примеру животных. Стаями охотятся многие звери. Волки, которых человек хорошо знал и тысячелетиями превращал в собак, особенно будоражили его воображение. Волки — мифические звери многих народов: оборотни, люди, которые, переодевшись волками, нападали и загрызали путников, воспитанные волками дети, положившие начала целым нациям, — все эти, да и многие другие истории и легенды доказывают, как близок волк человеку.
Охотничья стая, под которой ныне понимается свора собак, выдрессированных для совместной охоты, — живой остаток этого старинного родства. Люди учились у волков, в разного рода танцах они, так сказать, упражнялись в волчестве. Конечно, и другие животные внесли свой вклад в выработку подобных качеств у охотничьих народов. Я применяю слово «стая» по отношению к людям, а не к животным, потому что оно лучше других передает единство стремительного движения многих и конкретность цели, ради которой все происходит. Стая стремится к добыче, жаждет ее крови и смерти. Чтобы добиться своего, она должна быть выносливой и хитрой, ее движение — быстрым и неотвратимым. Она будоражит себя непрерывным лаем. Нельзя недооценивать роль этого звука, в котором голоса отдельных животных сливаются воедино. Он может ослабевать, потом снова разрастаться, но он неумолим и сам по себе есть нападение. В конце концов загнанное и убитое животное пожирается всеми вместе. Есть даже «обычай» предоставлять каждому из стаи свою часть убитого; так что даже элементы поведения, характерного для делящей стаи, можно найти у животных. Я применяю это слово и по отношению к трем остальным основным формам, хотя, конечно, там трудно найти какие-то прообразы в животном мире. Я не знаю лучшего слова, чтобы передать конкретность, направленность, интенсивность этих процессов.
Даже его история оправдывает такое применение. Немецкое meute — «стая» — ведет свое происхождение от среднелатинского movita, означавшего «движение». Возникшее из него старофранцузское meute имеет двоякий смысл: оно может обозначать как «восстание», «мятеж», так и «охоту». Здесь на первом плане еще человеческое содержание. Старое слово точно обозначает явление, даже двоякость его смысла соответствует тому, о чем у нас идет речь. В ограниченном смысле — как «свора охотничьих собак» — слово стало применяться гораздо позже и в немецкий вошло с середины XVIII в., тогда как слова вроде Meutemacher, Aufruhrer (мятежник, бунтовщик) или Meuterei (мятеж), также производные от старого французского слова, появились на рубеже XV–XVI вв.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.