О бессмертии

О бессмертии

Хорошо именно с такого человека, как Стендаль, начать обсуждение приватного или литературного бессмертия такого рода. Трудно найти другого человека, так решительно отвергшего общепринятые верования. Он свободен от клятв и обетов любой религии. Его чувства и мысли отданы исключительно посюсторонней жизни. Он ощущал и любил мельчайшие ее детали, входил во все, что приносило радость, не впадая при этом в пошлость, ибо давал частностям оставаться самими собой. Он ничего не связывал в сомнительные целостности. Он не доверял всему, что невозможно ощутить. Он много размышлял, но у него не найти холодной мысли. Все, что им записано и создано, сохраняет жар первоначального мгновения. Он многое любил и во многое верил, и удивительным образом все это ясно и постижимо. Что бы это ни было, он все мог найти в себе самом, не прибегая к сомнительным штучкам какой-нибудь системы.

И этот человек, который был лишен предрассудков, все хотел испытать сам, который был сама жизнь, поскольку она есть душа и дух, который любое событие переживал в собственном сердце, а потому мог наблюдать его также извне, у которого слово и смысл естественным образом совпадали, как будто бы он на свой страх и риск взялся за очистку языка, — так вот, этот редкостный и подлинно свободный человек верил, и об этой своей вере говорил легко и понятно как о возлюбленной.

Он без тщетных сожалений довольствовался тем, что пишет для немногих, и в то же время был совершенно уверен, что через сто лет его будут читать многие. Более прямой и ясной и в то же время лишенной всякой самонадеянности веры в литературное бессмертие в наше время не найти. Что означает эта вера? Каково ее содержание? Она означает, что человек будет жить, когда другие, что жили одновременно с ним, уже умрут. И это не означает злонамеренности по отношению к живущим как таковым. Их не убирают с пути, против них ничего не предпринимают, с ними никто не вступает в борьбу. Недостойно иметь дело с теми, кого вознесла ложная слава, но еще более недостойно сражаться с ними их же оружием. На них не стоит даже сердиться, ибо знаешь, как жестоко они заблуждаются. Надо искать общества тех, к кому сам принадлежишь: тех ушедших, чьи труды живут и сегодня, кто говорит с тобой, чьи мысли тебя питают. Благодарность, которую чувствуешь к ним, это благодарность к самой жизни.

Такой подход не требует убивать, чтобы выжить, ибо выжить нужно не сейчас. На арене появляешься через сто лет, когда тебя уже нет в живых и ты не можешь убивать. Выступает труд против труда, и если чего-то недостает, то дела не поправить, уже поздно. Здесь настоящее соперничество начинается, когда соперников уже нет. Им не суждено наблюдать за битвой, которую ведут их труды. Но сам труд должен жить, а чтобы он жил, в нем должна содержаться величайшая и чистейшая мера жизни. Человек не только постыдился убивать, он всех, кто был рядом, взял с собой в то бессмертие, где важно и значимо все — и великое, и малое.

Он являет собой полную противоположность тем властителям, со смертью которых умирают все, кто им близок, чтобы в потустороннем бытии они не знали недостатка в привычном окружении. Ничто не показывает ярче их ужасное внутреннее бессилие. Они убивают при жизни, убивают при смерти, свита убитых сопровождает их на том свете.

Но кто раскрывает Стендаля, встречает его самого и тех, кто был рядом, здесь, в этой жизни. Мертвые предлагают себя живущим как изысканную пищу. Их бессмертие на радость живым. Это жертвоприношение наоборот всем идет на пользу. Выживание теряет свое жало, и царство вражды гибнет.