2.7. Морфотема как метаязык когитологического исследования

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2.7. Морфотема как метаязык когитологического исследования

Неряшливость лингвистической терминологии и крайняя расплывчатость лингвистических понятий давно стали притчей во языцех даже среди самих лингвистов.

Мельчук [37, 16]

В данном разделе мы представим морфотемную модель, как операционную комплексную единицу когитологического анализа, опирающуюся на специальный метаязык; продемонстрируем основные приемы и процедуры выявления и описания интегративных когитологических сфер – языкосознания и речемышления.

История лингвистики и философии знает немало примеров создания различных метаязыков для описания языка и сознания. Достаточно вспомнить лишь некоторые из них.

Г.В. Лейбниц, основоположник монадной теории, предлагал посредством комбинирования монад как «первоэлементов», воспроизводить мир идей или структуру сознания. Б. Рассел, представитель «логического атомизма», предложил для описания действительности и сознания язык «атомарных фактов». Л. Витгенштейн указал на то, что логика как наука совершенно автономна, метафизична и не должна зависеть от онтологии и теории познания. Логику следует считать универсальным методом пояснения мыслей. Логический язык – это язык знаков-предложений, которые являются минимальными образами мира. Задавая формальные структуры логики, мы познаем сущность описания и благодаря этому познаем сущность описываемого.

Основоположники и последователи компонентного анализа в лингвистике также разрабатывали специальный язык описания, или квантования значения лексических единиц на мельчайшие смысловые компоненты – семантические конституенты, семантические множители, ноемы, дифференциальные семы и т. п. Предпринимались неоднократные попытки определения критериев «атомарного» семантического анализа и установления семного инвентаря – набора неделимых и монозначных метасемантических единиц, или типологии сем. Однако метаязык описания был слишком математизирован и логизирован или, наоборот, конкретизирован и приближен к естественному языку. В первом случае он отрывался от природы языка, во втором случае язык-средство отождествлялся с языком-объектом. Лексическая «содержательность» метаязыка лишила его универсальности.

В русле структурного направления было разработано понятие «метатеории», в частности моделирования (алгоритмирования) в целях генерирования текстов. При этом исследователи пришли к выводу, что конститутивной единицей целесообразно считать не элементарную словарную единицу типа словоформы, а микротексты. Были определены различия в характере языкового моделирования: по типу и объему исходной информации; по способу или по использованию правил переработки информации; по форме изложения; по последовательности, полноте, простоте [58, 265–267].

Наиболее продвинутыми в плане разработки метаязыка анализа («дедуктивной системы строгих понятий») и его практического применения для описания языковых единиц являются труды И.А. Мельчука. Объектом его исследования являлось главным образом слово «во всех его смысловых, формальных и комбинаторных аспектах» [36, 66]. Согласно автору, «подлинный прогресс современной лингвистики невозможен без существенного уточнения ее формально-логического аппарата, т. е. без должной формализации ее научного языка» [36, 15], с чем трудно не согласиться.

И.А. Мельчук разбивает искусственные языки лингвистики (метаязыки) на четыре группы.

К первой группе относятся метаязыки для описания языка-объекта на различных уровнях. Эти метаязыки определяются той или иной принятой лингвистической концепцией, т. е. могут быть разными.

Ко второй группе относятся метаязыки описания межуровневого соответствия.

К третьей группе – метаязыки для записи процедур межуровневых переходов (языки алгоритмического типа).

Четвертую группу составляют метаязыки лингвистических понятий и соответствующей лингвистической терминологии.

Особое внимание автор уделяет искусственным языкам четвертого типа, отмечая неблагополучное положение в этой сфере. Лингвистическая терминология характеризуется высокой степенью омононимичности, полисемичности, синонимичности. «Вообще в «большой лингвистике», по существу, нет даже единого и всеобщего понимания того, что такое СТРОГОЕ определение» [36, 17]. По-видимому, актуальность этого мнения не утрачена по сей день, достаточно посмотреть современные толкования «когнитивной лингвистики» и понимание ее существа в целом ряде работ, называемых когнитивными. Для того чтобы избежать ситуации, которая может быть охарактеризована как «сколько лингвистов, столько лингвистик», необходимо построить единую систему понятий, хотя бы в рамках «единой и цельной лингвистической концепции».

Как представляется, даже это ограничение не улучшит лингвистическое положение дел, так как большинство рядовых лингвистов не имеет собственной, «цельной» концепции, а шьет свои лингвистические одежды из разноконцептуальных лингвистических лоскутков, создавая видимость новизны, которую требует научная бюрократия. Даже приобщение к какой-то одной, чужой концепции неизменно подталкивает лингвиста к созданию чего-то своего, «нового». Это, как правило, переиначивание, домысливание, переделывание, и как результат – нарушение целостности концептуального подхода и выход из рамок данной концепции. К сожалению, возделывание собственного лингвистического огорода зачастую осуществляется не с помощью общепринятого, четко сформулированного инструментария, даже если это всего лишь дань моде. Такое положение приводит в лучшем случае к сведениям о лингвистическом объекте, но не к знаниям лингвистического объекта. Здесь, вероятно, отсутствуют также четкие ориентиры анализа – почему и для кого он проводится, с какой целью и как он должен проводиться.

Намного хуже, когда не определен сам объект анализа. К примеру, мы часто думаем, что анализируем слово, тогда как исследуем речеслово. Мы полагаем, что перед нами речевой объект, тогда как на самом деле это уже речемысль, т. е. интегративная категория. Однако мы продолжаем говорить о лингвистическом анализе.

В перспективе вышесказанного когитология как наука о языкосознании и речемышлении должна разработать и использовать такой терминологический аппарат, который бы соответствовал синтетическому или интегративному характеру исследуемого объекта.

Обратимся к изложению основных положений морфотемной концепции, разработанной нами, и к определению главных понятий и терминов, используемых в данной концепции в качестве метаязыка. При этом обращаем внимание на методику изложения. Суть ее – в постепенности. Переходы от традиционных понятий к новым осуществляются поэтапно с использованием привычной и иногда неточной традиционной терминологии. Отход от расплывчатости старых терминов, типа «лексическое значение», «языковое содержание», «структура» и т. д. осуществляется способом терминологического перевода, последовательного уточняющего толкования, метафоризации и др.

Как было в общих чертах указано выше, морфотема является операционной моделью исследования, в которой воплотились не только аналитические, но и синтетические элементы структуры языковой и речевой единицы. Морфотема представляет собой модель описания любой вербальной единицы, как самодостаточной, так и несамодостаточной в отношении своей формы и семантики; как изолированной, или представляющей результат объективации, так и актуализированной, или участвующей в акте репрезентации мыслительного понятия и синтезирующейся с ним.

Сам термин морфотема символизирует взаимопереход и неразделимое единство:

(1) формы («формальных», поверхностных семантических признаков);

(2) темы (широкого спектра глубинных семантических признаков, структурированных, категоризированных, функционализированных и наполненных конкретным содержанием; признаков, имеющих выход на обозначаемое мыслительное понятие или репрезентируемую совокупность мыслительных понятий). Морфотемная модель приложима к анализу как языковых, так и речевых единиц.

Суть морфотемного подхода заключается в том, что единица языка рассматривается в перспективе своей комплексной формально-семантической структуры. Морфотема языковой единицы – это, с одной стороны, букв. морфа, т. е. форма, во всех ее проявлениях – как акустема, кинема, графема и синтезированные с ними номинационные, грамматические и словобразовательные семантические признаки; с другой стороны, букв. тема (семантическая основа, смысловой мотив) – рис. 12 и 13.

Рис. 12. Морфотемная модель языкового и речевого знака (упрощенный вариант)

Здесь ФОН, КСП, НСП, СЛП, ДСП, АСП – каналы формантного уровня объективации, соответственно: мотивационный фонетический; категориально-семантический; номинационно-семантический (фоновый); словообразовательный (архитектонический); детерминативно-семантический (перспективный); ассоциативно-семантический (латентный или имплицитный);

ИСХ, ПРОМ, ЗАМ/СМЕЖ – структурно-позиционные признаки синтагмемы: исходная позиция; промежуточная позиция; замыкающая или смежная позиция;

Логико-сем. – логико-семантические признаки синтагмемы;

Функц./модиф. – функциональные и модификационные признаки синтагмемы;

Контенсионал – контенсиональные (содержательные) признаки синтагмемы.

Морфотемная концепция разработана в целях многоаспектного, многоуровневого анализа единиц языка и речи, строится главным образом на экстериоризационном принципе. Мы исходим из того, что переход мысли в язык, или процесс объективации и репрезентации концептуальных мыслительных компонентов и комплексов, осуществляется многоступенчатым, многоканальным способом.

Процесс объективации – это переход мысли в фиксированные вербальные продукты языковой системы – формы слов, словоформы, логико-семантические и грамматические категории. Задача лингвиста заключается в том, чтобы описать статику свершившейся объективации на различных участках языковой системы.

Процесс репрезентации имеет дело не с исторической, а с актуальной мыслью, которая прикрепляется к готовому языковому материалу, т. е. обозначается имеющимися средствами языковой системы, приведенной в состояние динамики.

Объективационная часть анализа имеет своей целью показ отложившегося в языке в виде знаковых единиц и категорий ретроспективного мышления, описание закономерностей его вербализации и оречевления.

Репрезентационная часть анализа – это описание способов использования языковой системы для речевого обозначения актуальной мысли и определение тенденций развития речемыслительных процессов и соответственно структурного преобразования функционирующей языковой системы на синхроническом этапе развития.

Было бы упрощением сводить объективацию и репрезентацию к анализу, направленному «от содержания к форме», пусть даже от «мыслительного содержания к языковой форме». Имеется еще более тривиальное понимание данной формулы как анализа «от языкового содержания к языковой форме». (Это издержки унилатеральной и билатеральной концепции языкового знака; как уже отмечалось выше, первая концепция отождествляет языковое содержание с мыслительным содержанием, а языковую форму представляет как пустую звуковую оболочку; вторая концепция отделяет лингвистическое содержание от экстралингвистического, но не решает проблему их взаимоотношения.)

Языковая форма в морфотемной концепции понимается как совокупность значимых (семантических), так и незначимых (формально-классификационных) сторон языковой единицы. Иначе говоря, под языковой формой понимается сама целостная языковая единица.

Объективация как исторически обусловленная морфотемизация мысли – это, прежде всего, языковая категориальная семантизация мысли, которая последовательно перерастает в форматизацию семантизированной мысли по соответствующим фонетическим и лексико-грамматическим каналам.

На первом этапе объективации динамичная мысль застывает в статической семантической структуре, организованной синтагмообразно. Таким образом, синтагмема является семантической основой морфотемы. Это синтагмообразно организованная семантическая структура языковой единицы. Синтагмема является результатом процесса семантизации мыслительного понятия – его перехода в статус языкового значения. Синтагмема состоит из ряда линейно взаимосвязанных четырехъярусных семантических компонентов, ср.:

столяр – (1) «тот, кто» —

(2) «делает» —

(3) «столы и другую мебель» —

(4) «из какого-то материала» —

(5) «для определенных целей» – ….

Каждый синтагмемный компонент конституирован признаками четырех ярусов.

Первый ярус всех последовательно организованных компонентов занимают структурно-позиционные признаки, соответственно – исходные, промежуточные, смежные, замыкающие:

Исходный, ср. (1) «тот, кто»;

Промежуточный, ср. (2) «делает»;

Замыкающий, ср. (3) «столы и другую мебель»;

Смежный, ср. (4) «из какого-то материала»…

Второй ярус представляют межкомпонентно взаимодействующие друг с другом логико-семантические признаки, ср.:

Субстанциальность (предметность, материальность), ср. стол, столяр, дерево, камень, вода;

Локальность (внутреннее или внешнее пространство), ср. дом, шкаф, море, берег;

Реляциональность (активное или статическое отношение, напр. Акциональность, Трансмотивность, Посессивность), ср. писать, бить, бежать, лететь, принадлежать, относиться;

Темпоральность (время, длительность), ср. зима, час, день, длиться, продолжаться;

Квалитативность (качество, свойство), ср. белый, белизна, краснота, чернеть, зеленеть;

Квантитативность (количество, множество), ср. группа, стая, рой, груда.

Так, в синтагмеме слова столяр компоненты воплотили в себе следующие логико-семантические признаки, ср. (1) Суб – (2) Акц – (3) Суб – (4) Суб ….

Третий ярус обслуживают модификационные и функциональные признаки, определяющие характер отношения логико-семантических признаков, например, одушевленность, агентивность, инструментальность и т. д., ср.:

столяр:

– (1) Агенс (активно действующий одушевленный предмет);

– (2) Воздействие;

– (3) Множественный создаваемый в процессе деятельности объект, или Фактитив;

– (4) Объект-материал, из которого что-то изготавливается, или Фабрикатив;

– (5) Утитив (предназначенный для определенных целей).

Четвертый ярус заполняют контенсиональные признаки, которые «ответственны» за содержательное наполнение синтагмемных компонентов и характеризуются конкретностью и неподвластностью к дальнейшей градации. В слове столяр контенсионал присутствует дважды, а именно, в номинационном признаке «стол» (= «предмет мебели в виде столешницы на четырех ножках, изготовленный из дерева» и т. д.) и в целостной базовой номинации столяр («человек по профессии столяр, работающий на фабрике, где производят мебель; или работающий при каком-то домоуправлении»).

Данные признаки как раз и составляют основу лексической, словарной эквивалентности разноязычных вербальных знаков. Контенсионалы эквивалентов могут различаться как по объему, так и по качеству. Ср. нож и кинжал имеют одинаковую логико-семантическую принадлежность и функциональную нагрузку – это предметы, использующиеся в качестве инструментов (Суб_Инстр). Однако они различаются по контенсионалу – имеют разную форму, в частности, «нож» заточен с одной стороны, а «кинжал» – с двух сторон, предназначаются соответственно (преимущественно) для того чтобы «резать» и «колоть» и др.

На втором этапе морфотемизации синтагмема акустемизируется, т. е. облекается в соответствующую звуковую форму. Кроме того, она получает соответствующую графическую форму. Параллельно она закрепляется за совокупностью движений речевого аппарата. Однако данный этап морфотемизации не выходит за рамки психического состояния, идеального представления. Материи звука в языковом сознании соответствует акустема (образ звуковой оболочки). Графическому изображению соответствует графема; позиции и движению речевых органов – кинема.

Идеальное представление, образ материальной формы языкового знака не является «чистым», абстрагированным от других формальных признаков, например, номинативных, словообразовательных и грамматических. К примеру, акустема как центральное звено формантизации синтезирована полностью или частично с категориальными признаками языковой формы, маркирующими ее принадлежность к тому или иному классу языковых значений.

Формальные категориальные признаки могут быть семантизированными, т. е. соотнесенными с какими-то синтагмемными признаками как прототипами мыслительных понятий («мужской род» – «мужской пол»: парень, мальчик, петух; «женский род» – «женский пол»: женщина, девочка, слониха). Некоторые из них могут, однако, выполнять лишь классификационную функцию, не имея аналога в синтагмеме и концептуальном сознании («средний род» – «женский пол»: M?dchen, Fr?ulein; «женский род» – «одушевленный 1федмет/неодушевленный предмет»: синица, куропатка; тетрадка, парта; «мужской род» – «одушевленный предмет/неодушевленньгй предмет»: карп, соловей; лес, овес; «средний род» – «неодушевленный предмет»: полотенце, окно).

Процесс форматизации – это способ облачения синтагмемных компонентов в разноуровневые формальные средства – специализированные (специально предназначенные для выражения категориальных признаков) и неспециализированные (совыражающие), формально-классификационные (несогласующиеся с логико-мыслительным планом) и семантизированные (согласующиеся с логико-семантическим уровнем).

К процессам формантизации или завершающей стадии становления языковой единицы относятся следующие уровни.

1. Уровень фонетической, плюс/минус звукоподражательной мотивации (+/– ФОН), ср. мотивированная акустема – шуметь, каркать, шипеть; немотивированная акустема – сидеть, летать.

2. Категориально-семантический, или базовый номинативный уровень. Сюда относятся грамматические признаки базового имени – КСП (часть речи, род, число, падеж, склонение, время, наклонение, спряжение, лицо и др.) ср. столяр (существительное, неодушевленное, ед. ч., муж. р., исходный /именительный/ падеж) и др.

3. Номинационно-семантический, или фоновый мотивационный уровень, ср. столяр (корень слова, существительное, неодушевленное, ед. ч., муж. р.). НСП – номинационно-семантические, или мотивационные признаки, закрепленные за корнем базового имени, совыражаемые в номинативном акте.

4. Детерминативно-семантический, или смежный, перспективный уровень, ср. столяр-мебельщик, M?beltischler; машиностроители, сверхзвуковой, водоканал, сенокосилка; мокрая улица; синее небо. ДСП – детерминативные (определительные, атрибутивные) признаки.

5. Словообразовательный семантический уровень, на котором значимость имеет словообразовательный элемент или словообразовательная структура, ср. сапожок (диминутивность – малость предмета); сапожище (аугментативность – крупногабаритность предмета). СЛП – словообразовательные интралингвистические признаки (значения аффиксов – префиксов и суффиксов), входящие в состав базового имени и детерминирующие его семантически.

6. Ассоциативно-семантический уровень, на котором синтагмемные признаки не получают специального выделения с помощью отдельных формантов (АСП), а совыражаются благодаря базовой номинации, ср. сахар («белый», «сладкий»), лимон («кислый»), каска («стальная» или «пластиковая»).

Завершаюгций этап формантизации можно назвать материализацией. Озвученная или орфографически представленная акустема становится доступной для восприятия.

Семантизация и формантизация пересекаются. Иначе говоря, во взаимодействие вступает глубинная (синтагмемная) и поверхностная (формантная) семантика. Одна и та же синтагмема может быть объективирована в различных морфах (формах) с соответствующими фиксированными уровневыми признаками – семантизированными или классификационными. Таким образом, словосочетания кирпичный дом, дом из кирпича и дом построенный из кирпича представляют один и тот же класс морфотемы, поскольку они соотносятся с единой синтагмемой. Однако это разные типы и варианты морфотемного класса, так как различаются по степени эксплицитности или имплицитности объективированной мысли.

Наиболее регулярные отношения формантизации осуществляются на категориально-семантическом уровне, поскольку в нем участвуют грамматические категории, которые коррелируют согласованно или формально с логико-семантическими признаками синтагмемы. Так, например, субстанциальные существительные русского и немецкого языков, именующие одушевленные предметы – людей, животных, птиц и др., обнаруживают не только сходства, но и существенные различия в характере соотношения «естественного» и «грамматического» рода, т. е. логико-семантических признаков пола (мужской/женский пол) и морфологических признаков (мужской/женский/средний род), выражающихся с помощью специальных суффиксов и флексий.

Род у целого ряда одушевленных существительных, например, в русском и немецком языке подкреплен логико-семантическими признаками пола, или «естественного рода». Принадлежность к полу однозначно выражена в данных существительных на номинативном уровне. Благодаря лексикализации признаков пола и их согласованности с явными и неявными грамматическими признаками рода сопутствующей знаковой нагрузкой таких существительных является выражение принадлежности одушевленного предмета (человека или животного) к мужскому или женскому полу, ср.:

(1) сын – Sohn, муж – Mann, бык – Stier, вол – Ochse; пес, Kuh, мать, Weib, дочь, Magd; где объективация «пола» осуществляется с помощью субстантивного форматива без опоры на специализированный родовой формант. (вряд ли оправданно в таких случаях говорить о так называемых «нулевых суффиксах», якобы выполняющих родовую функцию);

(2) жеребец – Hengst, кобыла – Stute, козел – Ziegenbock, коза – Ziege, баран – Widder, овца – Mutterschaf, петух – Hahn, курица – Henne, селезень – Enterich, где объективация «пола» осуществляется с помощью субстантивного форматива с опорой на специализированный родовой формант.

Большинство русских и немецких имен существительных, независимо от того, имеют они родовой суффикс или нет, вступают в отношение согласования с признаком пола при поддержке речевого контекста. Но вне контекста они всего лишь ассоциируют принадлежность обозначаемого одушевленного предмета к определенному классу и виду, ср. собака – Hund, карп – Karpfen, кит – Walfisch, щука – Hecht, муха – Fliege.

Грамматический признак рода у таких существительных выступает как классификационный признак, который не связан с признаком пола семантически, а лишь формально соотносится с ним. Данные существительные индифферентны к логико-семантической категории пола. Семантическое безразличие к полу наиболее ярко проявляется, например, у немецких одушевленных существительных среднего рода. ср. Weib, M?dchen, Pferd, Schwein, Reh, Huhn, Rind, Schaf, Kamel.

В речевом контексте русские как суффиксальные, так и несуффиксальные существительные, имеющие формальную согласованность с признаком пола, могут употребляться для выражения половых различий.

Для актуализации принадлежности к полу немецкий язык использует специальные лексемные форманты, выступающие в позиции второй, определяемой конституенты, ср. (а) Elchhirsch, Elefantenbulle, Fasanenhahn, Rehbock, Kaninchenbock, (б) Elchkuh, Elefantenkuh, Fasanenhenne, Kamelstute.

Русские существительные типа мужчина, парнишка, дядя, детина, дедушка, юноша, имеющие парадигму (формант) женского рода, классифицируются в русском языковом сознании как существительные мужского рода только благодаря тому, что объективируют признак мужского пола.

Русские существительные, имеющие парадигму женского рода типа пьяница, убийца, зануда, актуализируют классификационный признак мужского или женского рода благодаря соотнесенности с признаком мужского или женского пола в зависимости от речевой ситуации, ср. cамоубийца – Selbstmorder, Selbsmdrderin; сирота – die Waise, der Waise; кутила – Lebemann, Lebedame. Кстати, при переводе существительных такого типа в немецком языке часто используются метафорические имена или посессивные словообразовательные конструкции, ср. кривляка – Zieraffe, обжора – Vielfra?, соня – Schlafm?tze, скряга – Geizhals.

Родовые признаки русских неодушевленных (предметных и абстрактных) существительных (муж./жен./ср. род) выполняют исключительно классификационную функцию. Они семантизируются признаком пола только в случае метафоризации, например, персонификации, ср. карга (= злая старуха), дуб, дубина, бревно (= глупый человек), смерть (в виде костлявой старухи с косой), нем. der Tod (смерть в виде костлявого старика с косой).

Для обозримости представим в табл. 1 проблему соотношения логико-семантических признаков пола и морфологических признаков рода и проблему определения морфологической категории рода на материале русского и немецкого языков.

Таблица 1

Взаимодействие признаков «Пола» и «Рода»

В табл. 1: логико-семантические признаки: М – мужской пол; Ж – женский пол; Инд – индифферентный (безразличный) к полу;

Признаки морфологической категории рода: М – мужской род; Ж – женский род; С – средний род.

Итак, при внимательном когитологическом взгляде на корреляцию русской грамматической категории рода и логико-мыслительной категории пола («естественного рода») обнаруживается, что род русских имен существительных определяется в целом ряде случаев не по специальным формантам (родовым суффиксам), а по соотнесенности с категорией пола, ср. сын, дочь, кот, селезень, мужчина, старикашка, врач, пьяница, убийца.

Отсутствие семантизации со стороны логико-мыслительных признаков пола превращает род в формально-классификационную категорию, ср. синица, пчела, сверчок, ребенок, котенок, поросенок.

Как показал анализ, род одушевленных немецких существительных определяется в немецком языковом сознании не по соотнесенности с признаком пола, а исключительно по морфологическим специализированным родовым формантам, ср. Mutter (жен. род) – Mutterchen (ср. род); Vater (муж. род) – Vaterchen (ср. род).

Как в русском, так и в немецком языке при отсутствии родовых флексий и суффиксов род определяется по аналогии или конвенционально. В немецком имеется дополнительное дейктическое средство для определения рода имени существительного – артикль.

Другой пример когитологической интерпретации – корреляция грамматической категории числа с логико-семантической категорией субстанциальной квантитативности.

Прежде всего, квантитативность как логико-семантическая категория, взаимодействуя с логико-семантической категорией субстанциальности, определяет следующие количественные характеристики последней:

1. Единичность (уникальный предмет), ср. солнце – Sonne, луна – Mond.

2. Единственность (один предмет), ср. стол – Tisch, книга – Buch.

3. Множественность (множество однородных или разнородных предметов), ср. столы– Tische, вещи – Sachen.

4. Множество множества предметов, ср. народы – Volker.

5. Совокупность (единство множества однородных предметов), ср. листва – Laub, леса – Walder; деньги; Graupen.

6. Парность (две однородные части предмета), ср. брюки, очки, ворота.

7. Составность (множество однородных частей предмета), ср. грабли, вилы.

8. Определенное количество однородных предметов, ср. двойня – Zwillinge.

9. Определенное количество однородных частей предмета, ср. пятерня, шестерня.

10. Индифферентность к множеству в силу бесформенности субстанции – вещества, жидкости и т. п., ср. сметана – Sahne.

Логико-мыслительные квантитативные признаки субстанциальности объективируются в именах существительных с помощью морфологической категории числа – (а) единственного и множественного числа, (б) только единственного числа, (в) только множественного числа.

С учетом разновидностей квантитативного признака, наличия или отсутствия числовой оппозиции у субстантивной формы (+ мн. ч., – мн. ч.), русские и немецкие существительные в форме единственного числа распределяются по следующим формально-семантическим (= морфотемным) классам (в качестве символов используем подчеркнутые выше части названий признаков):

1) единич. – мн. ч.: солнце – Sonne, луна – Mond;

2) единств. + мн. ч.: лампа – Lampe, врач – Arzt;

3) единств. или множ., совокуп. – мн. ч.: саранча, моль, мошка;

4) един., совокуп. + мн. ч.: лес – Wald;

5) един., парн. + мн. ч.: Hose, Brille;

6) множ., совокуп. – мн. ч.: обувь, скот, гнус; Vieh, Rind, Laub;

7) множ., совокуп. – мн. ч.: листва, ботва, воронье;

8) множ., совокуп. + мн. ч.: народ – Volk, армия – Armee;

9) множ., опр. кол. предм. + мн. ч.: двойня, тройня;

10) един., составн., опр. кол. част. + мн. ч.: пятерня, шестерня; Drilling, Achtling;

11) индифф. – мн. ч.: вода – Wasser, сметана – Sahne.

С учетом разновидностей квантитативного признака, наличия или отсутствия числовой оппозиции (+ ед. ч., – ед. ч.) у субстантивной формы русские и немецкие существительные множественного числа распределяются по следующим классам:

1) множ. + ед. ч.: столы – Tische; врачи – ?rzte;

2) един., парн. – ед. ч.: брюки, ворота, очки;

3) множ. опр. кол. предм. (одна пара) + ед. ч.: сапоги, рога, глаза, уши;

4) множ. неопр. кол. (несколько пар или несколько отдельных экземпляров) + ед. ч.: сапоги, рога;

5) един., составн. – ед. ч.: грабли, вилы;

6) множ. множ., совокупн. + ед. ч.: племена – St?mme – народы – V?lker;

7) множ., совокуп. – ед. ч.: люди – Leute; деньги; Graupen;

8) множ., парн. (несколько пар) + ед. ч.: Hosen, Brillen;

9) множ., опр. кол. предм. – ед. ч.: Zwillinge, Vierlinge.

Анализ показал, что так называемые «формы единственного числа» имен существительных не подкреплены специальными формантами, ответственными за объективацию признака «один экземпляр; единственный». Если имя существительное в форме «не множественного числа» имеет какой-то формант, то он фиксирует, в первую очередь, принадлежность данного существительного к какому-то признаку морфологического рода, а не числа.

Вывод. Единственное число не имеет своего собственного форманта; существительное в целом (плюс/минус вместе с родовым формантом) семантизируется различными логико-семантическими признаками субстанциальной квантитативности. Только формы множественного числа имен существительных имеют специализированные форманты. Существительные, обладающие морфологическим признаком множественного числа «множество; больше, чем один экземпляр» дополняются и модифицируются параллельно логико-семантическими признаками субстанциальной квантитативности. Представим соотношение логико-семантической субстанциальной квантитативности и морфологической категории числа в табл. 2.

Таблица 2

Взаимодействие признаков «Субстанциальной квантитативности» и «Числа»

В табл. 2: Единственный – представленный одним экземпляром, один.

Множественный – представленный во множестве, в неопределенном количестве; больше, чем один.

Множ-во множества – множество множества; неопределенное количество предметов, объединенных в какие-то пространственно отдаленные множества.

Совокупный – представленный множеством однородных предметов в едином пространстве.

Парный – состоящий из двух однородных частей.

Составной – состоящий из нескольких однородных частей.

Единичный – уникальный, имеющийся в единственном роде.

Индифферентный – безразличный к количеству; не воспринимающийся как множество. Ед. / мн. – формы единственного / множественного числа; Ед. ч. / мн. ч. – оппозитивные признаки морфологической категории числа х – наличие числовой оппозиции; о – отсутствие числовой оппозиции.

Опр. количество – множество, представленное определенным количеством (два и более).

Итак, категория числа в русском языке определяется по наличию или отсутствию числовой оппозиции, ср. стол – столы; но: листва – 0; саранча – 0; очки – 0; грабли – 0.

Кроме того, эта категория сильно отягощена дополнительными квантитативными признаками логико-мыслительного порядка, не учитывать которые просто нельзя, ср. народ (неопределенное множество) – народы (неопределенное множество неопределенного множества); двойня (определенное множество) – двойни (множество определенного множества); брюки (+ парность); сапоги (два сапога или множество сапог); грабли (единственность или множественность + составность с неопределенным количеством частей); пятерня (+ определенное количество составных частей). Подчеркнем, что грамматическая традиция даже не разделяет имена множественной субстантности (предмета во множестве), ср. листва и имена самого множества, ср. груда, стая, толпа.

Примеры подтверждают преимущества и полноту когитологического подхода к освещению традиционных грамматических категорий.

В отличие от объективации, результатом которой является система языковых знаков, репрезентация не «упаковывает» мысль в языковые средства (не интериоризирует, как может показаться на первый взгляд), а наоборот, «распаковывает» мысль с помощью языковых средств (экстериоризирует).

Таким образом, репрезентативный процесс – это использование языковых единиц в качестве носителей мыслительных понятий на базе речи – сцепления и разъединения, синтетического и аналитического использования в коммуникативных актах.

В целом репрезентацию можно представить как экстериоризацию мысли с целью ее моментальной или последующей интериоризации.

Говоря иначе, процесс обозначения мысли с помощью языковых средств последовательно перерастает в результат речевого выражения мысли. Выражение – это интеграция мыслительных понятий и языковых значений.

Итак, объективация – это интериоризация мысли в языке и речи, а репрезентация – экстериоризация мысли с помощью языка и речи.

На этапе репрезентативного оязыковления и оречевления мысль категоризируется в соответствии с возможностями языковой системы и речевого функционирования. Она соотносится с соответствующей морфотемной структурой, а именно:

– проецируется через синтагмему и далее акустемизируется и параллельно морфемизируется словообразовательно, номинационно и грамматически; принимает соответствующую синтаксическую нагрузку;

– сопрягается со смежными формантами и устанавливает ассоциативную связь с неявными в данный момент формантами, т. е. с прообразами потенциальных синтагматических и парадигматических единиц, относящихся к предшествующему контексту или к языковому опыту.

Репрезентативная морфотемизация мысли может происходить с акцентированием, приоритетностью или, наоборот, затушевыванием, отнесением на задний план тех или иных уровней языкового воплощения и структурных признаков. При этом явная поверхностная формантизация не преобладает, как это кажется на первый взгляд, а уступает ассоциативным, имплицитным способам обозначения и сообозначения мысли. Это подтверждают многочисленные примеры межсловной сочетаемости.

Вербальные знаки, относящиеся к различным и даже к одинаковым классам вокабуляра, не могут быть полностью разнородными по стратификации своей языковой и речевой морфотемной структуры.

Так, например, контенсионально наполненный, семантически самодостаточный глагол в позиции предиката (ср. Собака лает

Данный текст является ознакомительным фрагментом.