Стратегия реального
Стратегия реального
Невозможность сегодня создать иллюзию есть феномен того же порядка, что и невозможность обнаружить истинную действительность. Иллюзии невозможны, потому что и действительность невозможна. Здесь возникает политическая проблема пародии, гиперсимуляции или симуляции с оскорбительным намерением.
Например: интересно, как среагируют органы правопорядка на симуляцию ограбления? Настоящее ограбление всего лишь нарушает порядок вещей, право собственности, а симуляция ограбления нарушает сам принцип реальности. Преступление и насилие менее серьезны, потому что они оспаривают всего лишь распределение реальности, реальных благ. Симуляция намного опасней, потому что она относится к самому закону и порядку как к симуляции, подрывает веру в реальность закона и порядка.
Но трудности пропорциональны опасностям. Как сымитировать насилие и подвергнуть имитацию проверке? Попробуйте разыграть кражу в универмаге: как вы убедите охрану, что это была ненастоящая кража? Нет никакой «объективной» разницы: при настоящей краже производятся те же действия, жесты и знаки; по знакам невозможно различить, была ли это настоящая кража или розыгрыш. Поскольку речь идет о существующем порядке вещей, знаки всегда будут принадлежать реальности.
Попробуйте разыграть вооруженный налет. Позаботьтесь о том, чтобы оружие было безобидным, возьмите заложника, которому целиком доверяете, чтобы ничья жизнь не ставилась под угрозу (иначе вы совершите преступление). Потребуйте выкуп и постарайтесь, чтобы вокруг операции было как можно больше шума. Короче, придерживайтесь «реальности», чтобы проверить реакцию аппарата правопорядка на предлагаемую симуляцию. Но у вас ничего не выйдет: искусственные знаки неизбежно переплетутся с реальностью (полицейский выстрелит при виде налетчика; посетитель банка умрет от сердечного приступа в момент ограбления; вам передадут выкуп настоящими деньгами). Сами того не желая, вы окажетесь в самой настоящей реальности, одна из функций которой – поглощать, вбирать в себя все попытки симуляции, сводить все к одинаковой степени реальности: таков заведенный порядок вещей, существовавший задолго до возникновения общественных институтов и правосудия.
В том, что процесс симуляции невозможно отделить от потока реальности, надо видеть свойство такого устройства жизни, которое способно понимать только при условии некоторой реальности происходящего, потому что жизнь протекает в реальности. Симуляция преступления, если она совершенно очевидна, будет или наказана легче (потому что у нее нет «последствий»), или будет наказана как общественное оскорбление (например, если чей-то розыгрыш послужил причиной полицейской операции), но наказания за симуляцию быть не может, потому что симуляция неравноценна с реальностью, а значит, ее нельзя «наказать». На вызов симуляции власть не может ответить. Как можно наказать симуляцию добродетели? А ведь это не менее серьезно, чем симуляция преступления. Пародия уравнивает послушание и бунтарство, и это тоже серьезное преступление, потому что при этом уничтожается различие, на котором основан закон. Существующий порядок ничего не может с этим поделать, потому что закон – это продукт симуляции второго уровня, тогда как симуляция есть видимость третьего уровня,[107] по ту сторону правды и лжи, равнозначности, по ту сторону рациональных различий, на которых основаны власть и общество.
Следовательно, занимаясь симуляцией, мы тем самым наносим удар по существующему порядку.
Порядок всегда делает ставку на реальность. В состоянии неопределенности порядок всегда предпочитает верить в реальное (так в армии симулянта проще признать настоящим сумасшедшим, чем разбираться с ним). Но это становится все затруднительней, потому что невозможно вычленить процесс симуляции; в силу инерции окружающей нас реальности справедливо и обратное (и сама эта взаимообращаемость есть часть механизма симуляции и бессилия власти); а именно: сегодня невозможно вычленить реальность или доказать реальность реальности.
Поэтому все вооруженные налеты, все угоны самолетов и т.п. стали сегодня симуляцией, в том смысле, что все они заранее описаны в средствах массовой информации, известны способы преподнесения подобных историй публике, известны их возможные последствия. Короче, они начинают функционировать как наборы знаков с единственной целью – повторения все тех же знаков, и эти знаки утрачивают связь с «реальными» целями. Но от этого они не становятся безобидными. Наоборот, как гиперреальные события, у которых нет ни конкретного содержания, ни целей, кроме бесконечного отражения в зеркалах друг друга, они становятся недоступны удостоверению порядком, который проявляется только в реальном и рациональном, во взаимосвязи целей и средств: порядок, основанный на референте, власть, правящая в определенном мире, ничего не могут поделать с неопределенным умножением симуляции, с невесомой туманностью, которая больше не подчиняется закону притяжения реальности – и сама власть в конце концов рушится в этом пространстве и превращается в симуляцию власти (утратив связь со своими целями и задачами, сосредоточившись на массовой симуляции, на том, чтобы производить впечатление власти).
Единственное оружие, которое остается у власти против этого – заново насаждать повсюду реальность и референты с целью убедить нас в реальности общественного, в серьезности экономики и необратимости производства. Для этих целей власть предпочитает дискурс кризиса, а также – почему бы и нет? – дискурс желания. «Обратите свои желания на реальность!» следует понимать как последний лозунг власти, потому что в мире без референта даже смешение принципов реальности и желания менее опасно, чем зараза гиперреальности. Пока остаются хоть какие-то принципы, остается и власть.
Гиперреальность и симуляция разрушают любой принцип, любую цель; они направляют свойственное им сдерживание против власти. В конечном счете капитал сам на протяжении всей своей истории питался разрушением любых человеческих целей, разрушал разницу между истиной и ложью, добром и злом ради установления закона равноценности и обмена, железного закона своей власти. Он первым прибег к практике сдерживания, абстракции, разрыва связей, и т.д.; и если капитал навязывал реальность, принцип реальности, он же первым и ликвидировал его в процессе уничтожения подлинной равнозначности между производством и богатством. Капитал ответствен за наше ощущение нереальности ставок и всемогущества манипуляции. Это та самая логика, которая сегодня ожесточилась против капитала. А когда сегодня капитал пытается найти выход из этой катастрофической спирали, увидеть последний проблеск реальности, чтобы основать на нем последний проблеск власти, он только умножает знаки и ускоряет игру симуляции.
До тех пор, пока реальность угрожала власти, власть рисковала допускать сдерживание и симуляцию, и любое противоречие разрешалось путем производства равноценных знаков. Когда сегодня власти угрожает симуляция (угроза растворения в игре знаков), власть рискует допустить реальность, кризисы, она делает ставку на возрождение искусственных социальных, экономических, политических интересов. Для нее это вопрос жизни и смерти. Но уже поздно.
Вот где начало характерной истерии нашего времени: истерии производства и воспроизведения реальности. Производство товаров и услуг, производство классической эпохи политэкономии, само по себе уже не имеет смысла. Производством и перепроизводством общество надеется реставрировать реальность, которая от него ускользает. Вот почему современное материальное производство само по себе гиперреально. Оно сохраняет все черты и весь дискурс традиционного производства, но оно стало его уменьшенным отражением (так гиперреалисты изображают с поразительным сходством реальность, из которой исчезли смысл и очарование, глубина и энергия репрезентации). Так гиперреализм симуляции проявляется на каждом шагу поразительным сходством реальности с самой собой.
И власть вот уже некоторое время не производит ничего, кроме напоминающих ее знаков. Одновременно вступает в игру другая фигура власти: коллективное требование знаков власти – священный союз, образующийся вокруг исчезновения власти. Все более или менее участвуют в нем, объединенные страхом коллапса политики. И в конце концов игра во власть сводится всего лишь к критической одержимости властью: одержимости ее гибелью, одержимости ее выживанием, и одержимость эта нарастает по мере исчезновения власти. Когда власть окончательно исчезнет, мы, логически рассуждая, полностью подпадем под ее могущество – окажемся во власти призрака памяти о власти, который уже повсюду показывается. Мы будем демонстрировать одновременно и удовлетворение от того, что мы от нее избавились (никто больше не хочет власти, все перекладывают ее на других), и печаль от ее утраты. Меланхолия в обществах без власти: это уже породило фашизм, фашизм как сверхдозу мощного референта власти в обществе, которое не способно перестать оплакивать утраченную власть.
Но мы все в одной лодке: ни одно из наших обществ не знает, что делать с его оплакиванием реальности, власти, социального. Мы пытаемся уйти от всех этих проблем искусственным реанимированием этих категорий. Без сомнения, это приведет нас к социализму. Через непредсказуемые повороты истории, через иронию, которая больше не принадлежит истории, через смерть социального возникнет социализм – как религии возникают через смерть Бога. Неясный путь, невероятное событие, непостижимое извращение логики разума. Так же как власть сегодня присутствует только затем, чтобы скрыть ее отсутствие. Это симуляция, которая может длиться неопределенно долго, потому что – в отличие от настоящей власти, которая есть или была структурой, стратегией, силовым отношением, залогом – эта власть всего лишь объект общественных требований, поэтому она подвержена закону спроса и предложения, а не закону насилия и смерти. Полностью лишенная политического измерения, она зависит, как и любой другой товар, от производства и массового потребления. Искра власти погасла; сохранилась лишь видимость политической вселенной.
То же самое с трудом. Искры производства, важности его ставок более не существует. Все по-прежнему производят, и во все больших объемах, но труд понемногу превращается в нечто иное: в потребность (как Маркс это предвидел в идеале, но в другом смысле), в объект общественного «спроса», подобно досугу, которому он равноценен в общем потоке жизненных возможностей. Спрос на труд строго пропорционален утрате смысла трудовых процессов. Это та же перемена, что в случае с властью: сценарий труда существует затем, чтобы скрыть, что реальный труд, реальное производство, исчезли. Как исчезли и настоящие забастовки, превратившиеся не в остановку работы, а в нечто противоположное в ритуальном оглашении рабочего календаря. Как если бы после объявления забастовки все заняли свои рабочие места и возобновили работу точно на тех же условиях, что и раньше, объявив при этом вечную забастовку.
Это не научно-фантастический сон: повсеместно идет дублирование трудовых процессов. А по поводу дублирования забастовок возможны перерывы в работе, зависящие от морального устаревания предметов, например, кризисы производства. Вот уже и нет отдельно забастовок и отдельно работы, они есть одновременно и то, и другое, т.е. труд и забастовка становятся в принципе чем-то другим: магией трудовых процессов, сценической драмой (чтобы не сказать мелодрамой) производства, коллективной драматургией на пустой социальной сцене.
Вопрос теперь не в идеологии труда – или традиционной этики, которая затемняет «реальность» трудовых процессов и «объективность» эксплуатации – вопрос переводится в плоскость сценария труда. Аналогично речь теперь идет не об идеологии власти, а о сценарии власти. Идеология соответствует бунту знаков против реальности, предательству знаков; симуляция соответствует грубому разрушению реальности и ее удвоению с помощью знаков. Цель идеологического анализа – восстановление объективного процесса; а намерение восстановить истину, погребенную под подобиями истины – неправильная, ложная постановка проблемы.
Вот почему в конечном итоге власть всегда в согласии с идеологическими дискурсами, потому что это дискурсы истины — даже и особенно если это революционные дискурсы; они всегда будут противостоять смертельным ударам симуляции.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.