Глава XVIII. ВЫСШЕЕ СЧАСТЬЕ [101]
Глава XVIII. ВЫСШЕЕ СЧАСТЬЕ [101]
Есть ли в Поднебесном мире высшее счастье? Можно ли сполна прожить свою жизнь? Что нужно делать, на что уповать? Чего избегать, чем заниматься? К чему стремиться, от чего отказываться? Что любить и что ненавидеть?
В Поднебесной ценят богатство, знатность, долголетие и добрую славу, любят покой, изысканные яства, роскошные одежды, красивые цветы и ласкающие слух звуки. Ненавидят же бедность и унижение, преждевременную смерть и дурную славу и страдают, когда нет ни покоя, ни изысканных яств, ни роскошных одежд, ни красивых цветов, ни ласкающих слух звуков. Если люди лишены всего этого, они впадают в уныние и печаль. Но нет ничего глупее, чем угождать лишь прихотям плоти!
Богачи, изнуряя себя тяжкими трудами, накапливают столько сокровищ, что не успевают воспользоваться ими, да и к радостям плоти эти богатства ничего не прибавляют. Знатные мужи днями и ночами пекутся о своей добродетели, но их добродетель и подавно ничего не прибавляет к радостям тела. Человек печалится с самого своего рождения, а прожив долгую жизнь, впадает в помрачение. Как горько столь долго страдать, не умирая! И все, что делает человек в жизни, так чуждо ему!
В Поднебесной высоко ставят доблесть героев, однако их доблесть не помогла им себя уберечь. И я не знаю, воистину ли это доблесть, или она на самом деле неистинна? Если счесть это доблестью, то ее недостаточно, чтобы сохранить жизнь себе. А если не счесть ее доблестью, то ее достаточно, чтобы сохранить жизнь другим. Поэтому говорят: «Когда искренним наставлениям не внемлют, сиди спокойно и не спорь». Вот и У Цзысюй стал спорить и погубил себя. Но если бы он не соперничал, то и славы бы не заслужил. Так существует ли в действительности доблесть?
Не знаю, является ли на самом деле счастьем то, что люди нынче почитают за счастье. Вижу я, что счастье в мире — это то, о чем все мечтают, чего все добиваются и без чего жить не могут. А я и не знаю, счастье ли это, но также не знаю, есть ли это несчастье. Так существует ли на свете счастье? Для меня настоящее счастье — недеяние, а толпа считает это мучением. Поэтому сказано: «Высшее счастье — отсутствие счастья. Высшая слава — отсутствие славы».
Хотя в мире в конце концов нельзя установить, где истина, а где ложь, в недеянии можно определить истинное и ложное. Высшее счастье — это сама жизнь, и только Недеяние позволяет достичь его. Попробую сказать об этом. Небо благодаря Недеянию становится чистым; Земля благодаря Недеянию становится покойной [102]. Когда Недеяние Неба пребывает в согласии с Недеянием Земли, свершаются превращения всех вещей. Неразличимое, смутное — неведомо откуда исходит! Смутное, необозримое — лишенное образа! Все сущее в своем великом изобилии произрастает из Недеяния. Поэтому сказано: «Небо и Земля ничего не делают, но не остается ничего несделанного». Кто же среди людей способен претворить Недеяние?
У Чжуан-цзы умерла жена, и Хуэй-цзы пришел ее оплакивать. Чжуан-цзы сидел на корточках и распевал песню, ударяя в таз. Хуэй-цзы сказал: «Не оплакивать покойную, которая прожила с тобой до старости и вырастила твоих детей, — это чересчур. Но распевать песни, ударяя в таз, — просто никуда не годится!»
— Ты не прав, — ответил Чжуан-цзы. — Когда она умерла, мог ли я поначалу не опечалиться? Скорбя, я стал думать о том, чем она была вначале, когда еще не родилась. И не только не родилась, но еще не была телом. И не только не была телом, но не была даже дыханием. Я понял, что она была рассеяна в пустоте безбрежного Хаоса. Хаос превратился — и она стала Дыханием. Дыхание превратилось — и стало Телом. Тело превратилось — и она родилась. Теперь настало новое превращение — и она умерла. Все это сменяло друг друга, как чередуются четыре времени года. Человек же схоронен в бездне превращений, словно в покоях огромного дома. Плакать и причитать над ним — значит не понимать судьбы. Вот почему я перестал плакать.
Когда Чжуан-цзы пришел в земли Чу, он наткнулся на голый череп, уже побелевший от времени, но еще крепкий.
Хлестнув череп плеткой, Чжуан-цзы стал расспрашивать его: «Довела ли вас, учитель, до этого безрассудная привязанность к жизни? Или вы служили побежденному царству и сложили голову на плахе? Довели ли вас до этого беспутная жизнь и поступки, опозорившие ваших родителей, жену и детей? Довел ли вас до этого голод и холод? Или, может быть, вас довела до этого тихая смерть, пришедшая после долгих лет жизни?»
Так Чжуан-цзы поговорил с черепом, а потом положил его себе под голову и лег спать. В полночь череп явился ему во сне и сказал: «Ты говорил, как любитель попусту рассуждать. В речах твоих отобразились заботы живых людей. Умершим они неведомы. Желаешь ли ты выслушать глас мертвого?»
— Да, — сказал Чжуан-цзы.
— Ну так слушай. Для мертвого нет ни государя наверху, ни подданных внизу, ни времен года. Безмятежно следует он круговороту Неба и Земли, и даже утехи державного владыки не сравнятся с его счастьем.
Чжуан-цзы не поверил этим словам и спросил: «А хочешь, я велю Владыке судеб [103] вернуть тебя к жизни, снова дать тебе тело, воскресить твоих родителей, жену и детей, друзей и соседей?»
Череп словно бы нахмурился грозно и сказал: «Да разве сменю я свое царственное счастье на человеческие тяготы!»
Когда Янь Хой уехал в восточное царство Ци, Конфуций выглядел опечаленным. Цзы-Гун поднялся со своего сиденья и спросил: «Ваш ученик осмелится спросить, почему вы, учитель, так печалитесь с тех пор, как Хой уехал в Ци?»
— Ты задал хороший вопрос! — ответил Конфуций. — Когда-то Гуань-цзы произнес слова, которые мне очень нравятся: «В маленький мешочек не вложишь большую вещь. Короткой веревкой ничего не достанешь с глубины». Это значит, что каждому из нас уготовано свершить в мире столько, сколько мы можем, — и не более того. Боюсь, что Хой станет беседовать с правителем Ци о пути Яо, Шуня и Желтого Владыки и ссылаться на слова царей Суйжэня и Шэньнуна. Государь начнет искать в себе то, чего в нем нет. Не найдя того, что он ищет, он впадет в растерянность. А если человек, у которого вы служите советником, пребывает в растерянности, вам грозит неминуемая смерть.
Не приходилось ли тебе слышать историю о том, как в окрестности столичного города Лу залетела морская птица? Правитель Лу по этому случаю устроил пир у алтарей предков, исполнил мелодии Девять шао, преподнес птице лучшее мясо от жертвоприношения нюйлао. А птица сидела, вытаращив глаза, и не съела ни куска мяса, не выпила ни глотка воды. Через три дня она околела. Так получилось оттого, что правитель Лу на самом деле заботился о себе, а не о птице. Тот, кто действительно хотел сделать птице добро, пустил бы ее на волю в густые леса, позволил бы ей плавать на озерах и реках, кормил бы ее водяной живностью, дал бы ей жить так, как ей хочется. Для той птицы не было ничего ненавистнее, чем слышать человеческие голоса — ведь они кажутся ей бессмысленным гомоном! Попробуй сыграть мелодии Сяньчи на просторах озера Дунтин, и птицы, заслышав эту музыку, взметнутся в небеса, звери убегут в лес, рыбы уйдут в глубину. Люди же, наоборот, соберутся послушать. Рыба, находясь в воде, живет в свое удовольствие, а человек, попав под воду, погибает. Они так отличаются друг от друга потому, что у них совсем разные потребности. Вот почему древние мудрецы не думали, что у людей одинаковые способности, и не давали людям одинаковых заданий. В те времена имена зависели от обстоятельств, должное определялось возможным. Вот что означает поговорка: «Как ветви расходятся во все стороны, как спицы сходятся в ступице колеса».
Отрешенный и Забывчивый осматривали Курган Сокровенной Мудрости, где покоится прах Желтого Владыки. Вдруг на левом локте у Забывчивого вскочила опухоль, и Забывчивый изумленно уставился на нее.
— Страшно тебе? — спросил Отрешенный.
— Нет, чего мне страшиться? — ответил Забывчивый. — Ведь наша жизнь дана нам взаймы. Взяли ее в долг — и живем, а живущие — прах. Жизнь и смерть — как день и ночь. Мы с тобой посетили того, кто уже прошел превращение, а теперь превращение коснулось меня. Чего же мне страшиться?
Путешествуя, Ле-цзы заметил у дороги череп вековой давности. Раздвинув бурьян, он указал на него пальцем и сказал: «Только ты и я понимаем, что нет ни жизни, ни смерти. Нужно ли печалиться о тебе? Нужно ли радоваться обо мне?»
В семенах есть зародыши. Попадая в воду, они становятся ряской, на границе воды и суши они превращаются в «лягушачью кожу», в полях же они становятся подорожником. Когда подорожник попадает на плодородную почву, он превращается в «воронью лапку». Корни вороньей лапки превращаются в земляных червей, а ее листья — в бабочек. Бабочки тоже претерпевают превращения и становятся насекомыми, которые плодятся у очага и выглядят так, словно они сбросили свою кожу. Зовут их цюйдао. Через тысячу дней цюйдао превращается в птицу ганьюйгу. Слюна птицы ганьюйгу становится (насекомым) сыми, а сыми превращается в существо илу, живущее в винном уксусе.
Насекомое илу рождается от насекомого хуанхуан, а хуанхуан рождается из насекомых цзюю. Насекомые фу-цюань рождаются из насекомых маожуй. Растение янси, соединяясь со старым бамбуком, уже не дающим побегов, рождает насекомое циннин. Циннин порождает леопарда, леопард порождает коня, конь порождает человека, а человек снова возвращается в зародыши. «Вся тьма вещей происходит из мельчайших зародышей и в них возвращается».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.