II. Непослушание как психологическая и моральная проблема

II. Непослушание как психологическая и моральная проблема

На протяжении веков короли, священнослужители, феодалы, промышленники и родители настаивали на том, что послушание – добродетель, а непокорность – грех. Чтобы показать другую точку зрения, противопоставим этой позиции следующее утверждение: человеческая история началась с акта неповиновения, и не исключено, что закончится она благодаря акту послушания.

Если верить еврейским и греческим мифам, начало истории человечества положило непослушание. Адам и Ева в райском саду были частью природы, жили в гармонии с ней, но не выходили за ее пределы. Они находились в природном окружении, как плод в чреве матери. Они были людьми, но в то же время и не людьми. Все переменилось, когда они не послушались приказа. Разрывая узы с почвой, с матерью, перерезая пуповину, человек отказался от до-человеческой гармонии и смог сделать первый шаг к независимости и свободе. Акт неповиновения освободил Адама и Еву и открыл им глаза. Они узнали, что являются отдельными друг от друга существами, а мир вокруг – тоже отдельный от них и даже враждебный. Акт неповиновения разрушил первичные узы и сделал их индивидами. «Первородный грех» вовсе не развратил человека, а освободил его; он и стал началом истории. Человек должен был покинуть райский сад, чтобы научиться полагаться на собственные силы и сделаться полностью человеком.

Мессианские концепции пророков подтвердили идею о том, что человек был прав в своем непослушании, что он был не развращен своим «грехом», а освобожден от оков до-человеческой гармонии. Для пророков история – это место, где человек становится человеком: распрямляясь, он развивает силы своего разума и любви, пока не достигает новой гармонии со своими собратьями и с природой. Эта новая гармония описывается как «конец дней» – период в истории, когда мир установится между людьми и между людьми и природой. Это будет новый рай, созданный самим человеком, тот, который только человек может создать, потому что был вынужден в результате неповиновения покинуть «старый» рай.

И еврейский миф об Адаме и Еве, и греческий о Прометее рассматривают человеческую цивилизацию как основанную на акте неповиновения. Прометей, похитив у богов огонь, заложил основание эволюции человека. Если бы не «преступление» Прометея, человеческой истории не возникло бы. Он, как Адам и Ева, был наказан за свое непослушание, однако не раскаялся и не стал просить прощения. Напротив, он гордо говорит: «Я предпочитаю быть прикованным к этой скале, чем остаться покорным слугой богов».

Человек продолжал развиваться благодаря актам непослушания. Возможным стало не только его духовное развитие, потому что нашлись люди, посмевшие сказать «нет» властям предержащим во имя своей совести или своей веры; интеллектуальное развитие зависело от способности не подчиняться – не подчиняться авторитетам, пытавшимся заставить молчать новую мысль, не подчиняться власти давно установившихся взглядов, согласно которым любое новшество – нонсенс.

Если способность к неповиновению положила начало истории человечества, то послушание вполне может, как я уже сказал, привести к ее концу – и вовсе не символическому или поэтическому. Существует возможность и даже вероятность того, что в ближайшие пять – десять лет человеческая раса уничтожит цивилизацию и даже всю жизнь на Земле. В этом нет ни пользы, ни смысла. Однако факт остается фактом: хотя технически мы живем в атомном веке, большинство людей, включая тех, кто находится у власти, – эмоционально все еще представители каменного века; в то время как математика, астрономия, естественные науки принадлежат веку двадцатому, большинство идей о политике, государстве, обществе существенно отстают от научных достижений. Если человечество совершит самоубийство, это случится потому, что люди послушаются тех, кто приказывает им нажать смертоносную кнопку, потому что подчинятся древним страстям – страху, ненависти, алчности, потому что пойдут на поводу у устарелых клише государственного суверенитета и национальной гордости. Советские лидеры много говорят о революции, а мы в «свободном мире» много говорим о свободе. Однако и они, и мы подавляем непослушание – в Советском Союзе открытой силой, в свободном мире скрыто, более тонкими методами принуждения.

Однако я не хочу сказать, что всякое непослушание – благо, а всякое подчинение – грех. Такой взгляд игнорировал бы диалектическую связь между ними. Когда принципы, которым люди подчиняются или не подчиняются, несовместимы, акт послушания одному неизбежно означает акт непослушания противоположному, и наоборот. Антигона – классический пример такой дихотомии. Подчинившись бесчеловечным законам государства, она неизбежно нарушила бы законы гуманности. Подчинившись последним, она нарушила бы первые. Все мученики веры, борцы за свободу и за научную истину должны были восстать против тех, кто хотел заставить их молчать, ради собственной совести, законов гуманности и разума. Если человек способен только подчиняться – он раб; если он способен только на неповиновение – он бунтовщик (но не революционер): он действует в силу гнева, разочарования, возмущения, но не по убеждению или ради принципа.

Впрочем, чтобы не путать термины, следует сделать важное уточнение. Послушание личности, учреждению или власти (гетерономное послушание) есть подчинение; оно предполагает отказ от собственной автономности и принятие чужой воли или мнения вместо своего. Следование собственному разуму или убеждению (автономное послушание) есть акт не подчинения, а утверждения. Мои убеждения и мое суждение, если они являются действительно моими, – это часть меня. Если я следую им, а не чужому мнению, я остаюсь самим собой; поэтому термин «послушание» может употребляться только метафорически и в смысле, фундаментально отличающемся от того, что имеет место при гетерономном послушании.

Однако такое различие все еще требует двух уточнений: одного – в отношении концепции совести и другого – в отношении концепции авторитета.

Термин «совесть» употребляется для выражения двух феноменов, совершенно друг от друга отличающихся. Один – это «авторитарная совесть», интернализованный голос авторитета, которого мы стараемся удовлетворить и боимся прогневать. Авторитарная совесть – это то, чему подчиняется большинство людей. О ней и говорит Фрейд, называя ее Суперэго. Суперэго выражает интернализованные приказания и запреты отца, принятые сыном из страха. В отличие от авторитарной существует совесть гуманистическая: это внутренний голос, имеющийся у каждого человека, не зависящий от внешних санкций и поощрений. Гуманистическая совесть основывается на том факте, что мы как человеческие существа обладаем интуитивным знанием того, что гуманно и что негуманно, что способствует жизни и что разрушает ее. Такая совесть дает нам возможность функционировать как людям. Это голос, призывающий нас вернуться к собственной сути, к нашей человечности.

Авторитарная совесть (Суперэго) – все еще послушание силе вне меня, хотя эта сила и интернализована. Сознательно я полагаю, что следую собственной совести; на деле же я воспринял принципы руководящей силы, просто потому, что существует иллюзия, будто гуманистическая совесть и Суперэго идентичны; воздействие интернализованного авторитета гораздо эффективнее, чем ясно ощущаемое внешнее воздействие авторитета, частью меня не являющегося. Покорность «авторитарной совести», как и любое подчинение пришедшим извне мыслям и указаниям, ослабляет «гуманистическую совесть», способность быть самим собой и принимать собственные решения.

С другой стороны, утверждение о том, что послушание другому человеку есть ipso facto[1] подчинение, также нуждается в уточнении: нужно отличать «иррациональный» авторитет от «рационального». Примером подчинения рациональному авторитету служат отношения ученика и учителя, примером подчинения иррациональному – отношения раба и рабовладельца. В обоих случаях отношения строятся на том, что авторитет властвующей личности признается. Динамически же они имеют разную природу. Интересы учителя и ученика в идеальном случае совпадают. Учитель бывает удовлетворен, если преуспел в наставлении ученика; если же нет, то неудача постигла их обоих. Рабовладелец, напротив, стремится как можно сильнее эксплуатировать раба. Чем большего он добивается от раба, тем более он доволен. В то же время раб старается изо всех сил защитить свои надежды на минимальное счастье. Интересы раба и рабовладельца антагонистичны, потому что выгодное одному невыгодно другому. Превосходство одного над другим в каждом из рассмотренных случаев имеет разные функции: в случае учителя и ученика оно направлено на прогресс того, кто подчиняется авторитету, в случае раба и рабовладельца это условие эксплуатации. Имеется и параллельное различие: рациональный авторитет потому и рационален, обладает ли им учитель или капитан, отдающий в шторм приказания команде, что действует во имя разума, который, будучи универсальным, может быть принят мной без подчинения. Иррациональный авторитет должен прибегать к силе или внушению, потому что никто не позволил бы эксплуатировать себя, если бы мог это предотвратить.

Почему человек так склонен к покорности и почему ему так трудно не подчиняться? Пока я послушен власти государства, церкви, общественного мнения, я нахожусь в безопасности, чувствую себя защищенным. Не имеет особого значения, чьей власти я подчиняюсь. Это всегда организация или группа людей, которые в той или иной форме прибегают к силе и жульнически претендуют на всезнание и всесилие. Покорность делает меня частью той силы, которую я почитаю, а потому я чувствую себя сильным. Я не могу совершить ошибку, потому что власть все решает за меня; я не могу оказаться одиноким, потому что она за мной присматривает; я не могу согрешить, потому что она мне этого не позволит, а даже если и согрешу, то наказание окажется лишь способом возвращения к всемогущей силе.

Чтобы проявить непокорность, нужно обладать мужеством оказаться в одиночестве, ошибаться и грешить. Однако мужества недостаточно. Способность проявить мужество зависит от того, насколько человек развит. Только если это личность, оторвавшаяся от материнской юбки и готовая нарушить приказания отца, если она достигла полного развития и тем самым обрела способность мыслить и чувствовать самостоятельно, только тогда появляется смелость сказать «нет», проявить непокорность.

Человек может стать свободным через акт непослушания, научившись говорить «нет» власти. Однако не только способность к непослушанию является условием свободы – свобода в свою очередь является условием непослушания. Если я боюсь свободы, я не посмею сказать «нет», у меня не найдется мужества стать непокорным. Действительно, свобода и способность к непослушанию неразделимы, поскольку любая социальная, политическая, религиозная система, провозглашающая свободу, но искореняющая непослушание, не может говорить правду.

Есть еще одна причина того, почему так трудно осмелиться не подчиниться, сказать «нет» власти. На протяжении большей части человеческой истории покорность отождествлялась с добродетелью, а непослушание – с грехом. Причина этого проста: многие века большинством управляло меньшинство. Такое правление становилось необходимым потому, что жизненных благ хватало немногим, а большинству доставались крохи. Если эти немногие хотели наслаждаться благами и, кроме того, пользоваться трудом большинства, возникало необходимое условие: большинству следовало научиться покорности. Несомненно, послушание может быть достигнуто грубой силой. Однако такой метод имеет много недостатков. Он создает постоянную угрозу того, что в один прекрасный день большинство найдет способ силой сбросить меньшинство; кроме того, существует множество видов работы, которые не могут выполняться должным образом, если за послушанием не стоит ничего, кроме страха. Поэтому покорность, обеспечиваемая лишь силой страха, должна быть заменена такой, которая коренится в сердце человека. Человек должен хотеть подчиняться и даже нуждаться в этом, а не бояться проявить непослушание. Чтобы этого достичь, власти следует выглядеть всеблагой и премудрой, она должна стать всезнающей. Если такое удается, власть может объявить непослушание грехом, а покорность добродетелью; и тогда большинство становится послушным, потому что это хорошо, и начинает испытывать отвращение к непокорности, потому что это плохо, вместо того чтобы презирать себя за трусость. Со времен Лютера до XIX столетия приходилось считаться с неприкрытым, явным давлением авторитетов. Лютер, папа, князья хотели сохранить установившийся порядок, в то время как средний класс, рабочие и философы старались его подорвать. Борьба против авторитарности в государстве, как и в семье, часто становилась основой развития независимой, смелой личности. Борьба против авторитетов была неотделима от интеллектуальных устремлений, характерных для философов и ученых века Просвещения. Этот «дух критики» порождался верой в разум и в то же время подвергал сомнению все, что говорилось и думалось, если оно основывалось на традиции, суеверии, обычае, власти. Принципы «sapere aude» и «de omnibus est dubitandum» – «смей быть умным» и «следует сомневаться во всем» – стали проявлением отношения, допускавшего и поощрявшего способность говорить «нет».

Пример Адольфа Эйхмана символичен в этом отношении и имеет гораздо большее значение, чем можно судить на основании обвинений, выдвинутых против него в иерусалимском суде. Эйхман – образец «человека организации», отчужденного бюрократа, для которого мужчины, женщины и дети стали всего лишь номерами. Он символ нас всех. Мы можем в нем видеть себя. Однако самое устрашающее заключается в том, что после того, как все преступления были раскрыты на основании его собственных признаний, он оказался в состоянии с полной уверенностью говорить о своей невиновности. Совершенно ясно, что окажись он снова в той же ситуации, он действовал бы так же. И так же поступили бы – и поступаем – мы тоже.

«Человек организации» потерял способность не подчиняться, он даже не осознает того факта, что им управляют другие. В настоящий момент истории способность сомневаться, критиковать и не покоряться, может быть, единственное, что стоит между будущим человечества и концом цивилизации.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.