Простота

Простота

Скромности иногда не хватает простоты – из-за двойного вглядывания в себя самое. Судить себя значит принимать себя слишком всерьез. Простой человек не задается подобными вопросами относительно себя самого. Почему? Потому что принимает себя таким, какой он есть? Но это одно уже говорило бы о многом. Простой человек не принимает и не отвергает себя – он не пытает себя вопросами, не занимается самосозерцанием и самооценкой. Он не хвалится собой, но и не презирает себя. Он просто такой, какой есть, без всяких вывертов, без всяких исканий. Точнее даже, он не есть – поскольку понятие бытия представляется ему слишком громким для обозначения его скромного существования, – он делает то, что делает, как и каждый из нас, но не понимает, о чем тут рассуждать и раздумывать. Он напоминает птицу в лесу, которая молча порхает, молча – даже если поет. Реальности довольно самой реальности, и это и есть реальность. Таков же и простой человек – реальный индивидуум, сведенный к самому простому из выражений. Поет ли он? Иногда поет, но чаще молчит. И всегда – живет. Простой человек живет как дышит, не прилагая к тому особенных усилий и не стремясь к славе, не желая производить на других впечатление и не стыдясь себя самого. Нельзя сказать, что простота – это добродетель, добавляемая к существованию. Это само существование, существование без всяких дополнений. Поэтому простота – самая легкая и прозрачная из добродетелей, но она же – самая редкая. Простота есть нечто обратное литературности – жизнь без громких фраз и без обмана, без гипербол и красноречия. Это маленькая, незначительная жизнь – настоящая жизнь.

Простота противостоит двойственности, сложности, претенциозности. Вот почему она так трудно достигается. Разве сознание не всегда двойственно, ведь оно может быть только сознанием чего-то? Разве реальность не сложна, ведь она всегда представляет собой хитросплетение причин и взаимозависимостей? Разве человек не претенциозен, ведь он постоянно пытается мыслить? Что вообще проще глупости, бессознательности и небытия?

Простой человек может не задаваться этими вопросами. Но это не значит, что их не существует или что у нас есть на них ответы. Простота не равнозначна глупости. Однако и этим вопросам не под силу уничтожить простоту и связанную с ней добродетель. Ум не равнозначен нарочитому усложнению или снобизму. Да, реальная действительность сложна, и даже, наверное, бесконечно сложна. Можно до бесконечности изучать и описывать дерево, цветок, звезду, камешек… Но это не мешает им просто быть тем, что они собой и представляют, без всяких заблуждений, двойственности и претензий, как никто никого не заставляет теряться в этой бесконечности познания и описания. Все чрезвычайно сложно – и все очень просто. Роза не задает вопросов, она цветет потому, что цветет, не думая о себе и не выставляясь напоказ. Тому, кто пожелает понять, что такое роза, придется столкнуться с ее невероятной сложностью. Но тому, кто ничего такого не желает, все представляется очень простым – роза она и есть роза. Сложность мысли против простоты взгляда. Гёте отмечал, что все гораздо проще, чем мы можем себе представить, и одновременно гораздо сложней, чем мы в состоянии понять. Сложность причин против простоты внешней видимости. Сложность реальности против простоты бытия. «Противоположностью бытия, – пишет Клеман Россе (29), – является не небытие, а двойственность». Противоположность простоты не сложность, а фальшь.

В человеке простота, понимаемая как добродетель, не отрицает ни сознания, ни мышления. Она распознается по присущей ей способности оставлять их в стороне, освобождаться от них и не впадать от них в обманчивую зависимость, не аннулируя ни того ни другого. Всякое сознание двойственно, потому что состоит из сознания объекта (интенциональности) и сознания того, что сознаешь (рефлексии). Допустим. Но это ни в коей мере не отменяет простоты реальности и даже чистого сознания, дорефлексивного и доречевого, без которого были бы невозможны ни речь, ни рефлексия. Простота – это не бессознательность и не глупость: просто мыслящий человек – не идиот! Скорее, простота выступает как «противоядие от рефлексии» (выражение принадлежит Мишелю Дюпюи (30)) и от ума, не давая им обрести гипертрофированные размеры, потеряться в самих себе и утратить чувство реальности, принимать себя слишком всерьез и воздвигать барьеры на пути того, что они якобы стремятся прояснить. Простота учит освобождаться от всего этого, вернее сказать, она и есть это освобождение от всего на свете, включая ее самое. Простота позволяет ни за что не цепляться, принимать вещи такими, какие они есть, и ничего не припрятывать для себя. Простота – это нагота, отсутствие собственности, бедность. Ее единственное богатство – все сущее. Ее единственное сокровище – ничто. Простота – это свобода, легкость и прозрачность. Быть простым как дыхание – значит быть свободным как воздух: простота – это кислород мышления, это окно, распахнутое миру, бесконечному и молчаливому присутствию всего сущего. Что может быть проще ветра? Что может быть воздушней простоты?

В интеллектуальном смысле, возможно, простота есть не что иное, как здравый смысл, то есть прямое суждение, неотягощенное знанием и предрассудками, открытое реальности во всей ее простоте и каждый раз как будто рождающееся заново. Таков разум, когда он не обманывается насчет самого себя: воплощенная ясность ума, пусть минимального, но являющегося необходимым условием для мышления. Ученые, сталкиваясь с двумя доказательствами, двумя гипотезами, двумя теориями, имеют привычку отдавать предпочтение той, что проще: они делают ставку не на силу нашего разума, а на простоту реальности. Их выбор не может быть ничем обоснован и лишь свидетельствует о наличии здравого смысла. Мне нередко приходилось сожалеть, что философы, особенно современные, часто делают обратный выбор, предпочитая самое сложное, самое темное, самое обтекаемое. Это защищает их от возможной критики и делает их теории столь же неправдоподобными, сколь и скучными. Усложнение, но не реальности, а мысли – дурное усложнение. Куда лучше «простая и наивная истина» (Монтень), разумеется пропорциональная сложности реальной действительности – там, где это необходимо, – но не стремящаяся усложнять ее сверх меры за счет помутнений нашего собственного разума, тем более – выдавать эти помутнения на истину. Ум проявляется в том, чтобы свести самое сложное к наиболее простому, а не наоборот. Вспомним ум Эпикура, Монтеня, Декарта. И ум наших современных ученых. Что может быть проще, чем формула Е = mc²? Это простота реальности, даже сложной; это ясность мысли, даже трудной. «Аристофан Грамматик, ничего в этом не смысля, порицал в Эпикуре простоту его речи и цель, которую тот ставил перед собой как оратор и которая состояла исключительно в ясности языка» (Монтень. Опыты, I, 26). Зачем усложнять, если можно сказать просто, зачем говорить многословно, если можно сказать коротко, зачем темнить, если можно сказать ясно? И чего стоит мысль, которая на это не способна? Софистов принято упрекать в нарочитом затемнении своих мыслей. Я с этим не согласен. Они пытались изобразить глубину, а на глубине всегда темно. На мелководье все видно, если не мутить воду. Их аргументы были бы убедительнее, если бы они были изложены яснее. Но будь они убедительными, разве им понадобилось бы темнить?

Так что эта проблема появилась не сегодня. Схоластика вечна, точнее говоря, у каждой эпохи свои схоласты. Каждое поколение имеет своих софистов, своих хвастунов, своих смешных жеманниц и своих педантов. Критикуя современных ему представителей этой компании, Декарт выразился предельно ясно (к нашим современникам это тоже относится): «Их способ философствования очень удобен для весьма посредственных умов, ибо неясность различений и принципов, которыми они пользуются, позволяет им говорить обо всем так смело, как если бы они это знали, и все свои утверждения защищать от самых тонких и искусных противников, не поддаваясь переубеждению» («Рассуждение о методе», VI). Темнота защищает. И сложность защищает. Декарт противопоставляет этому очень простые и очевидные принципы, которыми пользуется он сам и которые делают его философию понятной всем и доступной спорам и обсуждениям. Люди мыслят не для того, чтобы защититься от критики. Поэтому простота это также и интеллектуальная добродетель.

Но в первую очередь это добродетель нравственная, даже духовная. Ясность взгляда, чистота сердца, искренность речи, прямота души и поведения… Судя по всему, приблизиться к простоте можно только обходным путем. Дело в том, что простота – это не чистота, не искренность и не прямота. Например, отмечает Фенелон, есть много людей искренних, но отнюдь не простых: они не говорят ничего, что не считали бы правдивым, они не желают выдавать себя за кого-то еще, кем не являются, но постоянно боятся, что их примут за кого-то другого; они беспрестанно изучают сами себя, как по циркулю выверяют каждое свое слово и каждую мысль и без конца мысленно возвращаются к своим поступкам, опасаясь, что сказали или сделали что-то лишнее. Одним словом, они слишком заняты собой, пусть даже вполне обоснованно, чтобы быть простыми. Разумеется, мы не призываем запретить себе думать о себе. Тот, кто хочет стать простым, продолжает Фенелон, только удаляется от простоты. Лучше уж быть просто эгоистом, чем притворяться великодушным. Лучше быть просто непостоянным, чем изображать верность. При этом, повторим еще раз, простота не сводится к искренности, отсутствию лицемерия или лживости. Скорее это отсутствие расчетливости, всяческих ухищрений и хитроумных уловок. Лучше простая ложь, чем рассчитанная искренность. Люди, которых Фенелон считает искренними, но не простыми, не чувствуют себя комфортно с другими людьми, в них нет ничего удобного, свободного, простодушного, естественного. Наверное, нам больше понравились бы люди не такие правильные и менее совершенные, но не столь искусственные. Таков людской вкус и таков же, подчеркивает Фенелон, вкус Бога: он хочет видеть людские души, которые не занимались бы только собой, словно всю жизнь проводят перед зеркалом. Простота – это непосредственность и мгновенное совпадение с самой собой. Это радостная импровизация, бескорыстие, отстраненность, пренебрежение к необходимости что-то доказывать, над кем-то торжествовать, пускать пыль в глаза… Отсюда впечатление легкости, свободы и счастливой наивности, которое производит простота.

Простота беззаботна, но не бездеятельна: она занимается не собой, а реальной действительностью. Простота противостоит самолюбию. Снова Фенелон: «Настоящая простота иногда кажется немного небрежной и менее правильной, зато в ней есть привкус простодушия и истины, от которого веет чем-то мягким, невинным, веселым и мирным. Настоящая простота чарует, когда видишь ее вблизи и следишь за ней чистым взором». Простота забывает о себе, и именно поэтому мы считаем ее добродетелью. Она противостоит не эгоизму, как великодушие, а нарциссизму, самовлюбленности, тщеславию и самодовольству. Мне скажут, что великодушие лучше простоты. Да, в том случае, если эго продолжает доминировать. Но не всякое великодушие просто, тогда как всякая абсолютная простота всегда великодушна (какое великодушие демонстрирует Франциск Ассизский!). Дело в том, что «я» – это всего лишь собрание иллюзий о самом себе: самовлюбленность – не результат действия эго, а его принцип. Великодушие поднимается выше эго; простота его растворяет. Великодушие это усилие, простота – отдых. Великодушие это победа, простота – мир. Великодушие это сила, простота – благодать.

Янкелевич тонко подметил, что всякой прочей добродетели без простоты не хватает чего-то важного. Действительно, чего стоили бы притворная благодарность, нарочитая скромность или показная храбрость? Очевидно, что это были бы уже не благодарность, не скромность и не храбрость. Скромность без простоты – это ложная скромность. Искренность без простоты – это эксгибиционизм или расчет. Простота – это истина всех добродетелей: каждая из них становится собой только при условии освобождения от всякой показухи и даже от стремления быть собой (именно так, и это есть свобода от себя), иными словами, при условии бесхитростности и отсутствия амбиций. Тот, кто храбр, великодушен или добродетелен только на публике, на самом деле ни капли не храбр, не великодушен и не добродетелен. А тот, кто прост только на публике (случается и такое: есть люди, которые тыкают первому встречному, но с собой перед зеркалом разговаривают на «вы»), на самом деле – сноб. Притворная простота – это тонкий обман, говорит Ларошфуко. Таким образом, без простоты любая добродетель извращается, словно самоопустошается, наполняясь собой. И наоборот, подлинная простота, не отменяя недостатков, делает их более терпимыми: простой эгоист, простой трус и простой изменник вполне могут оказаться людьми привлекательными и даже симпатичными. Но вот амбициозный дурак, лицемерный эгоист или хвастливый трус невыносимы – так же, как прикидывающийся романтиком или кичащийся своим богатством фат. Простота – истина добродетелей и оправдание недостатков. Простота – благодать святых и прелесть грешников.

Вместе с тем вполне очевидно, что простотой всего не объяснишь и не оправдаешь. На самом деле простота – не столько оправдание, сколько искушение. Но тот, кто пожелает воспользоваться простотой как оправданием, мгновенно утратит всю свою простоту.

Простой человек – это тот, кто не притворяется, не обращает внимания на себя, свой имидж и свою репутацию. Тот, кому чужда расчетливость, кто бесхитростен и весь на виду. Тот, кто не имеет задних мыслей и не вынашивает тайных замыслов. Может, это чисто детская добродетель? Нет, пожалуй, все-таки нет. Скорее уж это детство, понимаемое как добродетель, но не просто детство, а возвращенное, вновь завоеванное, словно бы освобожденное от самого себя, от подражания взрослым, от нетерпеливого желания поскорее вырасти, от великой серьезности и заповедной тайны быть собой. Простоте можно выучиться, но обучение трудно и длится долго. Послушайте, как великие пианисты играют Моцарта и Шуберта, – ни один ребенок так не сыграет. С такой грацией, поэзией, легкостью, невинностью… Это детство духа, к которому детям доступ закрыт.

Тот факт, что словом «простота» иногда обозначают глупость, говорит скорее о том, как мы относимся к уму и как пользуемся им в обычной жизни. Но главное остается неизменным: простота – это благодать и добродетель. Весь Новый Завет дышит простотой. «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. […] Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут» (Мф 4:26–28). Да, постоянно так жить нельзя, и благоразумие напоминает нам об этом. Добродетель ума против добродетели духа. Разве не очевидно, что благоразумие нужнее, но простота выше? Отец Небесный если и питает своих детей, то делает это из рук вон плохо, так что гораздо благоразумнее не копировать стиль жизни птички небесной. Но мудрость подсказывает, что не надо забывать и о мудрости, а она – в простоте. Это мудрость поэта, написавшего: «Снуем по свету, подбирая крохи радости, и нет надежды, что узреем Бога, пока не остановимся в раздумье, заслышав гомон воробьев…» (Кристиан Бобен. «Уйти от света»). Для Бога все просто; для простого человека – все божественно. Даже труд, даже усилие. «Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы» (Мф 4:34). Разумеется, никто не запрещает нам сеять и жать. Но зачем волноваться о жатве, когда пришло время сева? И к чему сожалеть о посевной, когда настала пора убирать урожай? Простота – добродетель, которая присутствует здесь и сейчас, актуальная добродетель, вот почему всякая добродетель реальна, только если она проста. Это не означает запрета строить планы, составлять программы и вести расчеты. Но простота, то есть добродетель, в эти планы не укладывается. Ничто так не серьезно и не сложно, как будущее. Ничто так не просто, как настоящее.

Простота есть забвение себя, своей гордыни и своего страха. Спокойствие против беспокойства, радость против забот, легкость против серьезности, непосредственность против рассудочности, любовь против самовлюбленности, истина против амбиций. «Я» сохраняется и в простоте, но оно выступает в облегченной, очищенной, освобожденной форме. Это «я», которое давным-давно перестало волноваться о своем спасении и махнуло рукой на свою гибель. Религия для него слишком сложна. Даже мораль и та для него сложновата. Да к чему вечно мусолить одни и те же переживания? Сколько можно изучать себя, оценивать и судить? Даже лучшие наши поступки выглядят подозрительно, даже лучшие чувства двусмысленны. Простой человек знает это, но ему на это наплевать. Он не настолько интересуется собой, чтобы выносить себе приговор. Роль невинности у него играет милосердие, а может, наоборот, невинность выступает в роли милосердия. Он не принимает себя всерьез, тем более не смотрит на себя трагическими глазами. Он просто следует своим путем – с легким сердцем и спокойной душой, без цели, без тоски и без спешки. Его царство – весь мир, и с него этого довольно. Его вечность – настоящее, и ему этого вполне хватает. Ему никому ничего не надо доказывать, потому что он ни перед кем не красуется. Ему ничего не надо искать, потому что все перед ним. Что может быть проще простоты? Что может быть легче простоты? Простота – добродетель мудрецов и мудрость святых.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.