Глава 7. Музей неудач. О том, как извлекать пользу из своих ошибок

Глава 7. Музей неудач.

О том, как извлекать пользу из своих ошибок

Вам не удастся сделать телятину «Граф Орлов» из свиных ушей. Зато из них можно приготовить массу других вкусностей…

Джулия Чайлд[71]

В самом обыкновенном комплексе офисных зданий неподалеку от аэропорта города Энн-Арбор, штат Мичиган, находится трогательный памятник погибшим мечтам человечества. Вряд ли вы обратите на него внимание снаружи: это здание выглядит как обычный автосалон, каковым оно, собственно, и было до 2001 года, когда в него въехала компания с загадочным названием GfK Custom Research North America.[72] Обычные посетители редко заходят в это здание, но даже когда вы окажетесь внутри, понадобится какое-то время, чтобы привыкнуть к картине, которая предстанет перед вашими глазами. Вы не увидите ни секретарей, ни списка отделов, никто не выйдет вас поприветствовать. Вместо этого вы подумаете, что оказались в очень большом, наспех организованном супермаркете без покупателей, в окружении серых металлических стеллажей с десятками тысяч упаковок разнообразных продуктов и предметов домашнего обихода. При этом зрелище явно покажется вам несколько необычным, и очень скоро вы поймете, почему. В отличие от настоящего супермаркета каждый из предметов на этих полках находится в единственном числе, и привычные взгляду стройные ряды томатных соусов, жидкостей для мытья посуды и газированных напитков здесь отсутствуют. Мало того, подавляющее большинство того, что здесь находится, вообще не продается в магазинах. Это образцы неудач — товаров, изъятых из оборота, потому что их никто не покупал. В кругах разработчиков новой потребительской продукции склад GfK Custom Research известен как «музей неудачных товаров». Это могильник потребительского капитализма, оборотная сторона нескончаемого оптимизма и ориентации на успех современного маркетинга. А если без пафоса, то это почти наверняка единственное место на свете, где вы сможете увидеть шампунь Clairol «Оттенок йогурта» рядом с таким же непопулярным Gillette «Только для жирных волос», а недалеко от них — пустую бутылочку из-под Pepsi «Утренняя. Кола на Завтрак» (р. 1989, ум. 1990). В музее поселилось несколько сортов пива с добавлением кофе; упаковки готовых ужинов под логотипом зубной пасты Colgate; саморазогревающиеся супы в банках, к несчастью, имевшие склонность выплескиваться в лицо потребителям; мятные пастилки, изъятые из продажи, поскольку их упаковка была слишком похожа на ту, которую обычно используют американские уличные дилеры крэка. Картонные тубы заготовок омлета для микроволновки со специальным выбрасывающим механизмом для удобства потребления за рулем также обрели здесь вечный покой.

Однако если вы будете слишком откровенно веселиться при виде этих товаров, скромно, но стильно одетая сотрудница GfK Кэрол Шерри недоуменно поднимет брови за стеклами своих очков Dolce&Gabbana, всем своим видом выражая готовность сделать вам замечание. И это будет не просто так! Шерри показывает коллекцию GfK разработчикам и руководителям компаний, которые платят за это серьезные деньги, и относится к своим экспонатам как к неудачливым, но все же любимым детям. Проводя меня по зданию ясным декабрьским утром, она остановилась у бутылочки с кремом для тела, по ее лицу пробежала тень огорчения, и она сочувственно произнесла: «Ах да, и вот это! Пришлось быстро снимать с продаж. Он, к сожалению, увеличивал риск заражения грибком».

У японцев есть выражение «mono no aware», которое очень приблизительно можно перевести как «страдание по вещам». Оно говорит о чувстве острой грусти в связи с мимолетностью всего сущего, поэтому следует еще больше ценить преходящую красоту цветения сакуры, летящих по небу облаков или черт лица человека. Не будет большой натяжкой предположить, что Шерри испытывает похожие чувства при виде, скажем, коробок «Сока утреннего бананового» или собачьих галет с сюрпризом Fortune Snookies, совсем недолго поживших на полках магазинов. За каждым таким провалом она видит печальную историю напрасных усилий, которые честно прикладывали маркетологи, разработчики, дизайнеры, продавцы и все остальные. Шерри понимает, что от успеха шампуня с оттенком йогурта или Fortune Snookies зависели выплаты по ипотеке или автокредиту и планы поездок в отпуск всей семьей у большого количества вполне реальных людей. Так же как и от успеха Heublein Wineand Dine Dinners («Ужин с вином от Heublein»), линейки полуфабрикатов, к которым прилагалась маленькая бутылка вина для кулинарных целей. Покупатели естественным образом считали, что этим вином нужно запивать еду, пробовали его и больше никогда не покупали полуфабрикаты Heublein Wineand Dine Dinners.

«А вот его мне особенно жаль, — сказала Шерри, показывая на ментоловые пастилки, похожие на наркотики. — Я знаю этого парня. Он вообще никакого представления не имеет о наркотиках, сделал все абсолютно правильно. Но ему и в голову не могло прийти, что надо выйти постоять со своим товаром на углу, для того чтобы понять, не похож ли он с виду на крэк. — Она покачала головой: — Думаю, надо иметь большую смелость, чтобы заниматься разработкой продукта. Он может провалиться из-за чего угодно. Люди каждое утро встают, едут на работу и искренне пытаются сделать как лучше, а потом — ну что ж, всякое случается…»

Музей неудачных товаров тоже образовался случайно, хотя это была, в общем-то, счастливая случайность. Его создал специалист по маркетингу Роберт Макмат, сейчас уже отошедший от дел, который сначала намеревался просто собрать «референтную базу» потребительских товаров вообще, а не именно неудачных. С начала 1960-х он стал покупать и сохранять образцы всех новинок (а чтобы не превращать коллекцию в помойку, избавлялся от скоропортящегося содержимого упаковок), но вскоре собрание переросло размеры его офиса в окрестностях Нью-Йорка, и Макмат был вынужден переехать с ним в переоборудованное зернохранилище. Позднее коллекцию выкупила GfK и перевезла ее в Мичиган. Разговаривая со мной по телефону из своего дома в Калифорнии, Роберт сказал, что в самом начале не учел простую истину, которая успешно подтвердилась в случае его коллекции: «Большинство товаров проваливаются». Поэтому, собирая в свою сокровищницу все новые потребительские товары подряд, Макмат в итоге получил собрание образцов продукции, состоящее в основном из неудач. «Знаете, название «Музей неудачных товаров» мне совсем не нравится. Но оно прижилось, и с этим ничего не поделаешь», — сказал он мне.

Полагаю, что как раз в этом Макмат был не вполне искренен: по моей информации, он считается одним из крупнейших специалистов именно по неудачам. В начале карьеры он был довольно популярным лектором, затем перебрался из живых аудиторий на кабельное телевидение и даже побывал в программе Дэвида Леттермана[73], где вполне спокойно называл свое детище «собранием неудачников». В своем учебнике по маркетингу под названием «Чем они думали?» он вдоволь потешается над продуктами Revlon типа антиперспиранта «Хватит потеть!» или шампуня «Сливочный образ», который явно составил бы хорошую пару «Оттенку йогурта» Clairol. (Макмат специально указывает, что покупателю не нравится, если в названиях дезодорантов или антиперспирантов прямо упоминается пот. А вот что подразумевает «сливочный образ» шампуня, совершенно непонятно — наверное, сливки в волосах потребителя.) Но Шерри совсем не склонна разделять неуместное веселье своего предшественника. «Ну да, в самом начале то, что он был владельцем музея неудач, служило приманкой для прессы, — вздыхает она. — Но мне кажется, что это совсем неправильно. Конечно, людям свойственно тыкать в неудачников пальцем и радоваться чужим провалам, но лично я уже просто очень привязалась ко всем этим экспонатам». Она права. Конечно, я сам смеялся, когда увидел «Кошачий корм с пониженным содержанием золы» фирмы Goff с гордым слоганом: «Содержит всего полтора процента золы!» (журналист Нил Стайнберг заметил, что это как продавать сосиски с указанием «Пониженное содержание мышиного волоса»). Но люди потратили несколько месяцев своей жизни, чтобы создать этот корм. Хочется верить, что сегодня им это тоже кажется смешным, но кто знает?

Самое поразительное в музее неудачных товаров — то, что он представляет собой в первую очередь вполне самостоятельный и доходный бизнес.

Можно было бы предположить, что у любого достойного производителя потребительских товаров должна быть такая же коллекция, помогающая учитывать собственные ошибки и промахи конкурентов, чтобы избегать подобного в будущем. Но то, что поток посетителей-руководителей корпораций к дверям хозяйства Кэрол Шерри не иссякает, говорит скорее об обратном. Разработчики обычно бывают так увлечены очередной выдающейся придумкой, и им настолько не хочется тратить силы и время на изучение истории провалов в своей отрасли, что они вспоминают о необходимости посетить коллекцию GfK в самый последний момент — и готовы за это платить. Удивительно, что многие из них приезжают специально, чтобы изучить образцы неудачной продукции, которая создавалась в их собственных компаниях, — или, наоборот, поражаются, увидев их в коллекции. Похоже, мысль о возможности провала вызывает в этих организациях такое отвращение, что они даже не заботятся о том, чтобы сохранить свидетельства своих катастрофических неудач.

Макмат объясняет: «Обычно это происходит так. Продакт-менеджер[74] разрабатывает новый продукт, который проваливается в продажах. Может быть, он сохранит несколько образцов у себя дома в кладовке на память. Продукт исчезнет из компании навсегда, а с течением времени менеджер уволится. На своей новой работе он эти образцы, естественно, показывать не будет — зачем нужно, чтобы его имя ассоциировалось с прошлыми осечками?» Как говорит Шерри, «всех впечатляют достижения и успехи, а люди из маркетинга — обычные люди, такие же, как все остальные, и им больше нравится рассказывать о своих удачах». То, что в старой компании будут досконально разбираться в причинах провала, тоже маловероятно — амбициозные люди не считают необходимым тратить много времени на подобные темы. В лучшем случае они просто считают это неприятным занятием, в худшем — боятся, что заразят инфекцией неудачи свой следующий проект. Помните, как д-р Роберт Х. Шуллер инструктировал аудиторию на Get Motivated! выбросить слово «невозможно» из своего словаря и даже не задумываться о том, что можно потерпеть фиаско? Судя по тому, как востребован музей неудачных товаров, очень многие разработчики и маркетологи из потребительского сектора экономики именно так и сделали.

Макмат долго увиливал от ответа на мой вопрос о том, руководителям каких компаний пришлось понуро изучать в музее грустные истории собственных товаров. Но после долгих приставаний все же дал понять, что кое-кто из них, возможно, был из международного гиганта, название которого начинается на «П», а оканчивается на «роктер энд Гэмбл». Но он хорошо помнит, как к нему прибыла группа разработчиков с планом создания отдельных подгузников для младенцев-мальчиков и младенцев-девочек. Оказывается, эта идея периодически появляется и снова исчезает: родители не видят в этом особой необходимости, а торговля не рада перспективе выделять под них больше места на полке, чтобы не оказаться без достаточного запаса какого-то из двух типов. Макмат с удовольствием проводил группу в соответствующий раздел своей коллекции, где ее члены смогли убедиться не только в том, что их идею уже пытались воплотить, но и в том, что это пыталась сделать их же собственная компания.

Неудачи — обычное дело. Просто мы, как правило, старательно избегаем признания этого факта.

Неудача и наше неоднозначное отношение к ней — тема, которая до сих пор служила своего рода фоном того, что мы обсуждали в этой книге. Вся культура позитивного мышления направлена на то, чтобы игнорировать существование данного предмета, поэтому неудивительно, что он должен внимательно рассматриваться альтернативными учениями о счастье. Например, стоический метод негативной визуализации представляет собой прямой взгляд на возможность неудачи. Критики целеполагания на самом деле тоже предлагают взглянуть на неудачу по-новому, поскольку действия, основанные на импровизационном подходе, предполагают изначальное согласие с возможностью ошибки. В своих духовных исканиях Экхарт Толле и Алан Уоттс приходят к еще более глубокому, но в высшей степени раскрепощающему разочарованию — выводу о полной неудаче, на которую обречено «я» в попытках обретения собственной независимости, уверенности и безопасности.

Однако стоит рассмотреть неудачу именно как отдельный предмет, чтобы понять, насколько бессмысленны зачастую отчаянные попытки игнорировать ее в «культе оптимизма» и какую пользу мы можем извлекать для себя, принимая поражения как данность. Прежде всего, следует повернуться лицом к неудаче, поскольку старания не думать о ней создают крайне искаженное понимание того, что необходимо для обретения успеха. Далее, открытость эмоциональному переживанию неудачи может быть средством к достижению более глубокого ощущения счастья по сравнению с настроем исключительно на победу. В некоторых кругах настаивать на важности «осознания провала» стало даже модно: в любой автобиографии политика или предпринимателя крупного калибра в обязательном порядке должно быть несколько пассажей, где автор объясняет свой успех готовностью потерпеть неудачу. (В этом отношении сэр Ричард Брэнсон[75] уже просто рецидивист.) Но настоящее приятие неудачи связано с более значительными переменами в мировоззрении по сравнению с тем, что имеют в виду эти персонажи, имитируя свое восприятие идеи. Кроме того, было бы весьма проблематично всего лишь следовать советам успешных и знаменитых.

Наше сопротивление мыслям о неудаче выглядит особенно любопытным на фоне того, что она поистине вездесуща. «Неудача — важная часть корпоративной жизни», — пишет экономист Пол Ормерод в начале своей книги «Почему почти никогда ничего не получается». Однако в этом смысле корпоративная жизнь всего лишь микрокосм жизни в самом широком понимании. Даже эволюцией движет неудача: мы привыкли думать о ней как о процессе выживания и приспособления, но с равным успехом можно считать ее процессом невыживания и неприспособления. Кстати, возможно, в последнем и больше смысла — ведь на сегодняшний день выжило менее 1 % всех видов, когда-либо существовавших на планете. Остальные потерпели неудачу. На индивидуальном уровне происходит то же: не обижайтесь, но даже в случае самой невероятной успешности история вашей жизни все равно окончится грандиозной неудачей — рано или поздно вашему организму не удастся продолжить функционировать, и вы умрете.

Психологи давно установили, что, несмотря на постоянное присутствие неудач в нашей жизни, мы боимся думать об этом и стараемся всеми правдами и неправдами избегать подобных мыслей.

Патологическая боязнь совершить ошибку носит медицинское название «какоррафиофобия» («атихиофобия») и проявляется в виде учащенного сердцебиения, гипервентиляции легких и головокружения. Немногие люди страдают по этому поводу настолько остро, но, как мы увидим ниже, это отчасти происходит именно потому, что нам от природы свойственно «вымарывать» свои неудачи и сохранять в памяти существенно приукрашенную по сравнению с действительностью картину наших действий. Подобно продакт-менеджерам, прячущим неудачные образцы своей работы в дальних углах кладовок, мы всеми силами стараемся придерживаться истории своей жизни, основанной исключительно на успехах. Кроме всего прочего, это приводит к забавному психологическому явлению под названием «иллюзорное самовозвеличивание». То, что подавляющее большинство опрошенных исследователями людей относят себя к лучшей половине водителей, даже в тех случаях, если вообще не умеют водить машину, как раз и объясняется этим ментальным «глюком».

Подобно большинству комментаторов, озабоченных нашим нежеланием сталкиваться с неудачей, Роберт Макмат считает, что мы относимся к этому «в большей степени как ученые». Подразумевается, что тем, кто занимается наукой, в отличие от остальных людей приходится спокойнее воспринимать неудачи в силу рода своей деятельности. Профессиональные ученые склонны разделять эту лестную для них точку зрения. Цель каждого настоящего исследователя — установление истины, поэтому он не вправе капризничать по поводу того, подтверждается или опровергается его гипотеза экспериментально. Научная работа состоит из выдвижения гипотезы, опытов и интерпретации полученных результатов — и неважно, если они уничтожат ваши надежды на выдающееся открытие. Правильно? Оказывается, не совсем. Ученый ирландского происхождения Кевин Данбар провел интересные исследования, в результате которых вырисовывается совершенно другая картина, подтверждающая, что стремление избегать неудач — свойство, глубоко укорененное в человеческой природе, и ученые, как выясняется, вряд ли являются исключением из общего правила.

Он получил разрешение присутствовать и наблюдать работу профессионалов в четырех ведущих исследовательских лабораториях в области молекулярной биологии. В течение нескольких месяцев Данбар записывал на видео интервью с сотрудниками и еженедельные совещания, на которых они обсуждали свои достижения. (Подобные исследования повседневной работы ученых проводятся достаточно редко, в основном потому, что сами их субъекты склонны считать результаты нерелевантными.) В первую очередь Данбар установил, что они постоянно сталкиваются с неудачами. Впоследствии он говорил: «Если вы ученый и ставите опыты, примерно половина из них действительно окажутся неудачными». Полученные результаты редко соответствовали ожидаемым — либо по причине неправильной постановки опытов, либо в силу ложности самой гипотезы. Один из субъектов его исследования, описывая свою очередную неудачу, на совещании сказал: «Я посмотрел на результаты, и мне захотелось пойти утопиться».

Все стало еще интереснее, когда Данбар стал изучать отношение ученых к этому валу неудач. В интервью журналу Wired он рассказал, что их реакции шли в предсказуемом порядке. В первую очередь ученый винил в неудаче оборудование или методику, считая, что его подвела плохая работа измерительных приборов или собственный промах в постановке эксперимента. Если проблема не поддавалась такому простому объяснению, следовала серия повторных опытов в надежде добиться исчезновения аномалии. А если и в этом случае ничего не получалось, от эксперимента отказывались: работы в лабораториях хватает, время у ученого всегда в дефиците, существует огромное поле для плодотворной деятельности, и поэтому у исследователя всегда есть возможность выбирать, чем бы еще заняться. Кевин Данбар установил, что они неизменно предпочитают игнорировать не поддающиеся объяснению результаты и сосредоточиваются на успешных опытах, не вдаваясь в подробности неудачных.

С помощью нейровизуализации он исследовал поведение части головного мозга, которая в наибольшей степени отвечает за «отсев» наших неудач — дорсолатеральной префронтальной коры (ДЛПФК). Эта область играет главную роль в отклонении нежелательной или незначимой внешней информации, что необходимо, например, если во время шумной вечеринки вы хотите сосредоточиться на каком-то отдельном разговоре. (Люди с повреждениями ДЛПФК испытывают трудности при выполнении подобных задач.) Похожие процессы запускаются и в тех случаях, когда мы получаем информацию, не соответствующую нашим ожиданиям, хотя ее никак нельзя назвать неважной. В одном из опытов Данбар показывал студентам видеозапись, на которой два предмета разной величины падали с крыши здания, как будто нарушая закон гравитации — то есть с разной скоростью. ДЛПФК студентов-физиков, прекрасно знавших, что в действительности это не так, возбуждалась в существенно большей степени, чем у тех, кто хуже представлял себе данное физическое явление. Данбар предположил, что мозг студентов-физиков реагировал на нежелательную и непонятную информацию, пытаясь удалить ее из мыслительного процесса.

Нетрудно представить себе, что похожее неприятие возможности неудачи могло быть в большой степени ответственно за появление многих товаров на полках музея в Энн-Арборе. До выхода на рынок каждый из них проходил через целую серию обсуждений, на которых не затрагивалась вероятность его провала. Наверное, никто просто не хотел рассматривать перспективу неудачи, а те, кому это все же пришло в голову, не пожелали выносить это на обсуждение. Как объяснил Роберт Макмат,

даже если возможность провала продукта будет признана вероятной, маркетинг отреагирует на это, закладывая в его продвижение еще больше денег.

Это обычная практика, когда товар кажется сомнительным: с большим бюджетом менеджеры смогут обеспечить хоть какие-то продажи, и ситуация не будет выглядеть совсем уж позорной. Вполне возможно, что после того, как предполагаемый провал станет реальностью, «ответственных менеджеров переведут на другую продуктовую линейку, или они перейдут в другую компанию», — замечает Р. Макмат в своей книге «Чем они думали?». Благодаря коллективному нежеланию признать неудачу в заранее обреченный товар были инвестированы огромные деньги, никто особенно не старался выявить причины провала, и все участники согласились — возможно, бессознательно, — никогда больше об этом не вспоминать.

Первая серьезная проблема, связанная с нашим нежеланием вспоминать и анализировать неудачи, как собственные, так и окружающих, заключается в том, что это приводит к крайне искаженному пониманию причин успеха. Несколько лет назад Джеркер Денрелл, теоретик менеджмента из Оксфорда, пытался бороться со сном во время доклада на научной конференции, для участия в которой приехал в Стокгольм, в родную Швецию. Один из коллег-ученых рассказывал с кафедры о выводах своего исследования личностных качеств успешных предпринимателей. По его словам, ему удалось доказать, что добившиеся успеха бизнесмены обладали двумя главными чертами характера — упорством в преодолении трудностей и высоким личным обаянием, помогающим увлечь за собой остальных. Все это было очевидно до банальности, и неудивительно, что большая часть аудитории стала погружаться в дремоту. Но только не Денрелл, который вдруг ощутил интерес к происходящему. Он понял, что в докладе содержится ошибка, уже встречавшаяся ему ранее и проявившаяся здесь особенно ярко. С учетом ее фундаментального характера большая часть работы его коллеги начинала выглядеть сомнительно.

Конечно, то, что успешные предприниматели обладают упорством и выраженными лидерскими качествами, кажется вполне понятным. Менее очевидно и куда более интересно то, о чем докладчик предпочел не упоминать: те же черты характера, похоже, присущи и очень неуспешным людям. Позже Денрелл заметил: «Задумайтесь об этом…. Работа в убыток тоже требует упорства характера и умения убеждать людей, что им нужно продолжать вкладывать в нее деньги». Люди, лишенные упорства и харизмы, как правило, находятся где-нибудь посередине, не отличаясь большими успехами или провалами. (Если вы не склонны во что-либо упираться и не умеете убеждать окружающих следовать за вами, вам не суждено привести армию единомышленников к ошеломляющей победе, но вы неспособны и довести ее до полного разгрома.) Похоже, что очень успешные люди и полные неудачники схожи между собой в личностном плане. Единственное бесспорное различие между ними состоит в том, что ученые мужи от менеджмента, изучающие причины успеха, намного реже интервьюируют неудачников — они же, в конце концов, неудачники. Даже если бы исследователи и захотели изучить их опыт (а они, в общем-то, совершенно не хотят этим заниматься), им было бы довольно трудно отыскать неудачников в пригодных для научных целей количествах. Успех публичен, и многие считают приобретение известности составной частью успешной карьеры. Случаются провалы, которые поначалу оказываются у всех на виду, но затем неудачники обычно навсегда погружаются в пучину забвения.

Эта проблема, известная под названиями «ошибка выжившего» или «ошибка отбора при оценке неудачи», очень часто встречается и в научных исследованиях, и в жизни. В определенных обстоятельствах многие способны интуитивно воспринимать ее, и самым распространенный пример такого восприятия — азартные игры. В глубине души нам ясно, что

серией выигрышей в рулетку мы обязаны отнюдь не своей волшебной способности предсказывать поведение шарика. Мы понимаем, что это — дело случая и что выигрыши время от времени случаются именно в силу своей вероятности.

Безусловно, проигрыши происходят намного чаще, но они обычно не вызывают возбужденного перешептывания посетителей казино. О мужчинах или женщинах, не сорвавших банк в Монте-Карло, нам ничего не известно.

Доклад, который Денрелл слушал в Стокгольме, был ярким примером того, как наши разговоры об успехе наталкиваются на систематическую ошибку отбора при оценке неудачи. Но подобных примеров множество. Например, бестселлер «Мой сосед — миллионер» американского теоретика бизнеса Томаса Стэнли. Считается, что это психологический портрет личности миллионера, основанный на данных научных исследований, и хотя на обложке говорится об «удивительных» выводах автора, на деле они таковыми не являются. Стэнли описывает типичного миллионера как дисциплинированного и энергичного человека, смекалистого, но не обязательно высокоинтеллектуального, и экономного до крайней степени прижимистости. По мнению издателей, эта книга «развенчивает один из наиболее устойчивых мифов современной Америки о том, что богатые принадлежат к элитарному сообществу высокообразованных и исключительно везучих людей, которые зачастую просто тратят полученные в наследство состояния на дорогие покупки и изнеженный стиль жизни». При этом вам постоянно намекают, что если и вы станете образцом самодисциплины, смекалки и умения экономить, то тоже сможете заработать свой миллион — именно это и определило коммерческий успех книги. К сожалению, знание сути «ошибки выжившего» подсказывает нам, что эти вещи совсем не обязательно взаимосвязаны. Как следует из его собственного исследования, Стэнли не тратил времени на изучение людей, которые неудачно пытались стать миллионерами, или тех, кому такая мысль вообще не приходила в голову. (Если быть честным, то он упоминает о людях, которым удалось заработать состояние, но не удалось его сохранить.) Поэтому у него мало оснований для вывода о том, что экономность, дисциплинированность или вообще любая друга черта характера может входить в рецепт того, как стать миллионером. Многие люди экономили и проявляли высокую самодисциплину, но ни на шаг не продвинулись к вожделенному миллионерству.

Вот что сказал мне Денрелл: «Предположим, вы изучаете руководителей успешных компаний и выясняете, что все они чистят зубы. Ну, вам сразу понятно, что это не является их уникальным свойством, поскольку зубы чистят все, и вы не обращаете на это внимания. Но вот если у них обнаружится некое странное качество, с которым вы редко сталкивались, вы будете склонны считать, что именно его присутствие определяет их успешность, ведь это кажется логичным. А на интуитивном уровне представляется правильным сосредоточиться на изучении успехов, а не провалов: если вы хотите научиться летать, то скорее будете изучать птиц, а не тараканов». Но сосредоточиваясь исключительно на успехах, мы впадаем в серьезное заблуждение.

Одно из наиболее любопытных проявлений «ошибки выжившего» в том, что она затрагивает не только труды ученых, изучающих успех, но и представления успешных людей о причинах собственных достижений, причем многие из них начинают искренне верить подобным объяснениям. Полки книжных магазинов забиты автобиографическими томами с жизненными советами. Например, в 2006 году издатель-мультимиллионер Феликс Деннис[76] выпустил книгу под названием «Как стать богатым: краткое изложение премудрости одного из богатейших британских предпринимателей, обязанного своим успехом только самому себе». По сравнению с остальными подобными опусами книга Денниса меньше раздражает благодаря обезоруживающему чувству юмора, с которым автор относится к своему состоянию в 700 млн фунтов стерлингов, и неожиданно приятной честности, с которой он рассказывает о том, какое удовольствие доставляют ему яхты, отдых на Карибах, еда в мишленовских ресторанах и прочие доступные ему радости. Тем не менее своим главным посланием его книга мало отличается от остальных в том же жанре: чтобы сколотить состояние, нужно проявлять упрямство, не обращать внимания на то, что о вас думают другие, и иметь склонность к риску. По мнению Денниса, именно эти качества сделали его тем, кем он стал. На что Джеркер Денрелл мог бы возразить: а, собственно, почему он так считает? Очевидно, что у Денниса есть один-единственный жизненный опыт, и он совершенно не представляет себе, как мог бы выглядеть сопоставимый альтернативный вариант с кульминацией в виде финансового краха. Возможно, тысячи других людей проявляли такую же решимость, нахальство и отвагу, но у них ничего не вышло. Быть может, взлет Денниса произошел исключительно по воле случая или благодаря какому-то другому свойству его личности и именно вопреки его упрямству и любви к риску. Конечно, диагноз, который он ставит самому себе, может быть вполне корректным, просто из этого не должен следовать автоматический вывод о том, что он лучше всех разбирается в предмете.

Значение, придаваемое Деннисом риску, приводит нас к интересному открытию: готовность потерпеть неудачу сама по себе является одним из наших личностных качеств, которые мы склонны переоценивать в результате «ошибки выжившего». В этом состоит проблема нравоучений, вроде вот такого, принадлежащего перу Ричарда Брэнсона: «Я убежден в том, что бесстрашие по отношению к неудачам — одно из важнейших качеств победителя». Конечно, он прав, подчеркивая, как важно не испытывать страха перед возможностью неуспеха. Но, напомним еще раз,

мы не слышим речей и не читаем автобиографий людей, которые с полным бесстрашием допускали провал и в итоге провалились. Готовность к неудаче может быть совершенно не связана с последующим триумфом,

и в то же время, как подчеркивает Деннис, желание попытать счастья в высокорискованной ситуации может обернуться как оглушительным успехом, так и оглушительным поражением. Понятие высокого риска само по себе означает большую вероятность того, что ничего не получится.

Еще одна мысль вытекает из исследования, которому Денрелл подверг экономические прогнозы комментаторов в средствах массовой информации. Те из них, кто попадал в заголовки с наиболее радикальными предсказаниями, в равной мере могли быть полностью правы или полностью неправы, заключают Денрелл и его коллега Кристина Фэнг. Они вовсе не были лучшими прогнозистами, а просто представляли наиболее рискованный прогноз, и медиа воспевали их прозорливость, если он оправдывался, но очень редко возвращались к нему в противном случае. Возможно, вам стоит иметь это в виду, если вы собрались полагаться на подобные прогнозы, выбирая способ вложения денег.

Более того, нужно помнить, что практически любые советы по преуспеянию в жизни или на работе всегда подвержены риску «ошибки выжившего». Мы привычно игнорируем неудачи и очень редко раздумываем над тем, что существуют люди, которые могли точно следовать предложенным инструкциям (включая изложенные на страницах этой книги) и не добились никаких результатов.

Возможно, это самый подходящий момент, чтобы рассказать вам о моей лобковой воши.

Я приобрел себе ее — всего одну, но выдающихся размеров — в феврале 2001 года, в Гринвиче на востоке Лондона на территории знаменитого британского монумента в честь прихода 2000 года, выставочного центра Миллениум-доум, или просто Купола[77]. История этого центра сама по себе является примечательной чередой неудач: финансовая катастрофа, провальная посещаемость и крах нескольких известных политических карьер. В начале 2001 года закончила работу выставка Milleniun Experience, занимавшая большую часть купола диаметром 365 метров в течение всего предыдущего года. Я был направлен в качестве репортера наблюдать за ходом аукциона, где организаторы распродавали имущество компании-устроителя в надежде покрыть хоть какую-то часть многомиллионных убытков. Мои наниматели снабдили меня суммой в 100 футов наличными для того, чтобы я совершил покупку на благо развлекательной журналистики. Понятно, что техническое обеспечение выставки — компьютеры, высокотехнологичные осветительные системы и оборудование для общепита — должно было уйти за серьезные деньги. Но на продажу пошло вообще все, в том числе и предметы, выставлявшиеся в 14 разделах (они же «зоны») экспозиции под названиями Тело, Разум, Вера, Деньги, Игры и т. д. Зона Тела представляла собой гигантский макет человеческого тела (нам часто подчеркивали, что он превышал по размерам Статую Свободы), по которому могли разгуливать посетители — увы, их явно не хватало! Проявив отважную смелость не отступать перед малоаппетитными деталями своего объекта, дизайнеры макета снабдили тело несколькими лобковыми вшами с механическим приводом. Я отдал свою сотню за одну из них, а остальные ушли к антиквару из Суррея, который сказал, что будет пугать ими жену и детей. У каждого мужчины обязательно должно быть хобби.

Сотрудник Купола по имени Джефф помогал мне искать мою вошь на складе. «Вообще-то, все это, конечно, грустно, — сказал он тоном, в котором слышались неподдельные эмоции. — Я ведь работал с ней». Как и положено, я проследовал с предметом в отдел документооборота, где другая сотрудница забрала его у меня и выдала бумажку, объяснив, что забрать покупку можно будет только после полного завершения распродажи через несколько дней. Порядок есть порядок.

Я вернулся в офис в задумчивом настроении и без воши. Аукцион выглядел как публичное признание провала Купола, а следовательно, и вполне подходящим финалом для всей этой истории: грустным и смешным одновременно. Печальную историю Купола лучше всех резюмировал эксперт по паркам развлечений и выставочным площадкам Дэн Хоулэнд:

С момента открытия было ясно, что Миллениум-доум должен стать самым крупным и впечатляющим провалом в истории выставочного дела. Его не жаловали ни пресса, ни публика, он был труднодоступен, недостаточно продуман, плохо спланирован, просто неинтересен во всех смыслах, и им неумело управляли. На строительство Купола потратили такое огромное количество денег и продолжали забрасывать его такими деньгами уже в процессе фиаско, что политическая карьера премьера-лейбориста Тони Блэра оказалась под угрозой, а карьеры многих лейбористов, занимавших официальные посты, были полностью уничтожены. История Миллениум-доума — это история добросовестных заблуждений, плохой архитектуры, неумеренной спеси, жадности и коррупции. Но прежде всего это история о чем-то настолько возвышенно-ужасном, что она претендует на своего рода тяжеловесное величие.

Нет смысла перечислять здесь все допущенные промахи, но из самых знаменитых провалов можно вспомнить церемонию открытия комплекса в новогоднюю ночь 31 декабря 1999 года: тысячи приглашенных гостей, включая важных политиков и редакторов национальных газет, были вынуждены часами мерзнуть на улице в ожидании прохода через рамки металлоискателей, количество которых оказалось катастрофически недостаточным. Кроме того, нужно отметить угрозу взрыва — из-за нее здание чуть было полностью не эвакуировали в ту же ночь, и едва не удавшуюся попытку взлома: в том же году группа грабителей проникла с помощью диггера внутрь здания, чтобы похитить второй по величине в мире бриллиант чистой воды, который они надеялись найти внутри. (Вообще-то это нельзя считать неудачей Купола, поскольку попытку удалось предотвратить: информатор предупредил полицию, а та заменила бриллиант копией и устроила удачную засаду.) Однако проблемы начались задолго до всего этого: в течение нескольких лет, пока длилась подготовка к празднованию нового тысячелетия, проект покинули многие руководители высшего звена и консультанты, а нескольких генеральных директоров пришлось уволить. Впоследствии один из них заявил парламентской комиссии, что с приближением 2000 года все высшее руководство Купола оказалось на грани нервного расстройства, и ему пришлось нанимать штатную команду психотерапевтов. Как нам рассказывали, Купол был настолько огромен, что под ним можно было разместить 18 тысяч лондонских двухэтажных автобусов. Но комментаторы сошлись во мнении, что заказ даблдекеров был бы намного более разумным применением для 800 млн фунтов, закачанных в проект.

Другими словами, провал хуже, чем Миллениум-доум, представить трудно. Но при этом он очень хорошо иллюстрирует способность неудачи сближать людей. Атмосфера на аукционе оказалась на удивление праздничной — это было отражением не только Schadenfreude[78] журналистского корпуса, но и общего отношения к проекту с самого его начала: казалось, что это любяще-снисходительное народное признание интересной затеи при всей ее бестолковости. Один из участников аукциона так объяснил мне свое присутствие на нем: «Это же сувениры, которые будут напоминать о национальной катастрофе. Чисто британская история, не правда ли?» Во время дискуссии о будущем сооружения, которую политики и журналисты вели в течение нескольких месяцев после опустошившего его аукциона, обозревательница Роз Кауард очень точно описала чувство противоречивой любви британцев к истории с неудачей Купола. Это была не радость в связи с несчастьем других людей, а скорее странное чувство извращенной гордости в связи с принадлежностью к нации, потерпевшей такую неудачу:

Купол имел яркий бренд, и имя этому бренду — Катастрофа. Он просто просился, чтобы его использовали в качестве символа грандиозного безрассудства, эмблемы неразберихи, надувательства и откровенной глупости с огромным развлекательным потенциалом… Мы стали испытывать нежность к сооружению, которое нам нравится ненавидеть, гигантский каприз со всеми вытекающими из него увеселениями, ковыляющий от кризиса к катастрофе. Мы хорошо справляемся с катастрофами, нам нравится не принимать себя всерьез и радоваться, когда дела идут восхитительно плохо! Это наш ключ к будущему. Он должен стать музеем катастроф и безумств, историей об обреченных на неудачу проектах или о несчастных стечениях обстоятельств.

Конечно же, так не случилось. В наши дни Купол стал ареной «О2», концертной площадкой, на которой время от времени проходят мотивационные семинары стадионного формата.

Через несколько дней после аукциона я вернулся в Гринвич, чтобы забрать свою лобковую вошь, но ее не смогли найти. Сотрудник Купола, помогавший мне в поисках, выглядел виноватым, но не удивленным. Даже распродавая собственное содержимое, Купол вновь подтвердил свою провальную репутацию. В течение нескольких лет я иногда получал письма от бухгалтерской фирмы PricewaterhouseCoopers, управлявшей банкротством: меня уверяли, что в один прекрасный день, скорее всего, после того как все более важные кредиторы будут удовлетворены, мне вернут 100 фунтов, которые я получил в моей газете. Я все еще жду.

Как считает Кауард, сами британцы полагают, что спокойное отношение к поражению или даже восхищение им — чисто британская черта. Мы славим фатальную неудачу, которой закончилась попытка капитана Скотта[79] первым достичь Южного полюса, и ценим воспоминания об эвакуации из Дюнкерка[80] больше, чем триумф победы. Журналист (британский) Стивен Пайл написал в своем бестселлере (британском) 1979 года «Книга о героических поражениях»: «Всем тем, кто создал ужасно крутые книги об успехах, я посвящаю эту ужасно крутую книгу о том, что быть бестолковым совершенно нормально… таков и я сам, и все, кого я знаю». Жителям ориентированных на успех Соединенных Штатов нежное отношение к неудачам может показаться чисто европейской эксцентричностью, еще одним свидетельством гибели империй. А журналист Нил Стайнберг пишет: «Размышлять о поражениях — не вполне американское занятие. А вот в Европе — это точно большое дело. Там каждая нация хоть однажды была уверена в своем величии, хотя и разбазаривала его, покрывая чистым золотом гигантские дворцы и заказывая яйца Фаберже дюжинами. У Англии была ее империя, у Испании — ее армада, у Франции — ее Наполеон, у Германии — ее невероятный расцвет. Даже у Бельгии был период величия, хотя там действительно все пошло как-то не так после смерти Карла Смелого[81] в 1477 году. Воспоминания о прошлом и мучительные размышления о нем — почти единственное, что связывает эти нации с величием. А иначе зачем бы им были нужны пабы и уличные кафе?»

Но нам не следует относиться к приятию поражения как к специфической национальной причуде. С точки зрения «негативного пути» к счастью в этом явлении содержится существенно больше. Мы увидели, что готовность потерпеть поражение и анализировать собственные неудачи бывает чрезвычайно важна для понимания того, как достичь успеха. Но еще более глубокая контринтуитивная возможность заключается в том, что можно обрести покой, приемля неудачу как неудачу, а не просто как этап на пути к счастью; в том, что доброжелательное отношение к ней может оказаться полезнее постоянных попыток избежать ее.

В неудаче есть искренность и честность, проза жизненной реальности, которой не хватает на высотах успеха.

Действительно впечатляющие достижения (например, если бы Купол действительно стал «путеводной звездой для всего мира», как это предсказывал Тони Блэр) обязательно воздвигают своего рода барьер между их авторами и всеми остальными. Для того чтобы некое явление приобрело в ваших глазах выдающийся характер, оно, скорее всего, должно выделяться в лучшую сторону из обыденности. Неудача, напротив, разрушает подобные границы, указывая на наличие слабых сторон у тех, кто мог считать себя непобедимым. Она приводит людей в чувство. Уязвимость, осознанная в результате проигрыша, может способствовать проявлению в человеке эмпатии и чувства общности с окружающими. Что вы почувствовали, узнав, что управляющие Купола были на грани нервного срыва? Стали ли эти люди вам ближе, или, наоборот, вы ощутили еще большее отчуждение по отношению к ним? Вероятно, они все-таки стали вам ближе. Если бы вся затея с Куполом имела триумфальный успех, запросто поговорить с его сотрудниками так, как это получилось у меня, было бы для репортера немыслимо: их наверняка проинструктировали бы общаться с прессой только для придания дополнительного блеска бренду, и они были бы слишком напряжены и сдержаны в выборе слов. Один из охранников, охранявший четыре чучела хирургов в полном облачении в натуральную величину, которые уходили по 320 фунтов за штуку, сказал: «Мне кажется, что с психологической точки зрения все это нормально. Мы пришли на похороны, они состоялись, а теперь у нас поминки». Неудача приносит облегчение: наконец-то вы можете высказать все, что думаете.

Однако отнестись подобным образом к собственной неудаче очень сложно. Мы слишком часто отождествляем свои цели и свою личность, и, как предполагает концепция «целедицеи» Кристофера Кэйса, неудача может показаться выпадом, направленным против наших представлений о самих себе. По мнению же Альберта Эллиса, мы загораемся идеей о некоем благоприятном результате (например, счастливом браке или хорошей работе), начинаем считать, что должны этого достичь, и неудача становится для нас не просто неприятностью, а настоящей катастрофой. Используя буддийские термины привязанности и непривязанности, можно сказать, что успех превращается в привязанность.

Подобные представления о неудаче наиболее ярко проявляют себя в перфекционизме. Поскольку на первый взгляд это не выглядит отрицательной чертой, многие склонны тайно или явно гордиться своим перфекционизмом. Тем не менее это болезненное стремление любой ценой избегать ошибок, вызванное страхом потерпеть неудачу. В своих крайних проявлениях такое отношение к жизни становится очень утомительным и превращает ее в постоянный стресс. (Ученые заметили, что перфекционизм в большей степени коррелирует с самоубийством, чем чувство отчаяния.) Чтобы полностью принимать опыт неудачи, не расценивая его лишь как этап на пути к успеху, следовало бы оставить эту постоянную озабоченность каждым своим следующим шагом, то есть расслабиться. Американская дзэн-буддистка Натали Голдберг пишет: «Падение возвращает нас на землю, в повседневность, в неприкрашенную реальность жизни. Успех не может длиться вечно, и его время рано или поздно истекает для каждого. …Достигнув чего-либо, мы застываем в своем желании получить еще больше и в ощущении непобедимости». Чтобы увидеть и почувствовать истинное положение дел, «надо рухнуть. Лишь тогда мы сможем пробиться к глубинам нашей истинной сущности, откуда исходит вековая мудрость дзен. Это совершенно другой вид поражения: Великое Поражение, безграничное отречение. Нечего хранить и нечего терять».

К счастью, вполне возможно выработать в себе похожее отношение к неудачам и без труднодостижимых высот буддийского просветления. Психолог из Стэнфордского университета Кэрол Дуэк считает, что восприятие неудачи в основном определяется нашим внутренним безотчетным пониманием природы таланта и способностей, и, следовательно, мы можем относительно просто передвинуться в сторону несколько более здравого взгляда на вещи.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.