История об одном деянии, или хасидская байка К 85-летию Бубера

История об одном деянии, или хасидская байка

К 85-летию Бубера

Много важных книг написано Мартином Бубером – о Писании, философии и прочих премудростях, но более всего – о хасидах и хасидизме. Славой и признанием овеяны хасидские истории, вышедшие из-под его пера, и обрели известность на многих языках. Расскажу-ка я историю о Бубере и хасидизме.

В годы великой войны я проживал в Лейпциге. Кое-что из того, что я тогда пережил, описано в моей повести «Вот пока и все» (?????). Жил я среди братьев наших, выходцев из Галиции, Польши и Литвы, в их синагогах молился и с ними общался, а особенно с раввином рабби Давидом Фельдманом, благословенной памяти праведником, который в те дни был председателем раввинского суда в общине богомольных. И каждый день, до полудня, прежде чем идти разбирать всевозможные тяжбы, число которых умножилось вследствие войны, сидел рабби Давид со мною над листом Талмуда.

Однажды пришел я к нему и не застал хозяина. Где ж он? Пошел к доктору Гольдману. Четыре раввина управляли тогда в Лейпциге, доктор Феликс Гольдман и доктор Карлебах возглавляли городские общины, а раввин рабби Давид Фельдман был раввином общины богобоязненных, и еще один раввин был там, поскольку галицийские богатеи искали для себя особого почета и устроили себе отдельную синагогу, и назвали ее Гинденбургской[308], и взяли себе раввина в дополнение к прочим раввинам, чтобы наставлял их в Торе и заповедях и во всем, что им надобно, кроме связей с властями, каковые связи уже находились в руках местных зажиточных домовладельцев.

Покойный доктор Феликс Гольдман не был знатоком Торы. И сионистом тоже не был. Но его любовь к евреям была столь сильна, что следовало бы позавидовать ей всем праведникам того поколения. (Его вспоминает рав доктор И.Д. Вильгельм из Стокгольма в книге, посвященной юбилею Зигфрида Мозеса.)

Пока я дожидался хозяина, пришла женщина с тремя дочерьми, а с ними – хасид, которого я уже неоднократно встречал на трапезах, что устраиваются на исходе субботы, и за прочими дружескими застольями. Поначалу он был хасидом ребе из Шинова, а когда тот цадик умер, перешел к ребе из Беложева. При каждой нашей встрече он рассказывал мне что-нибудь из хасидской жизни. Но в тот день он сидел молча, теребил свою бороду, прикусывал ее зубами и молчал. Что приключилось с ним? А приговорили его к выселению – его, и жену, и трех дочек, и не было им, куда идти.

Здесь не место вспоминать беды и невзгоды наших братьев, которых из-за войны согнали с насиженных мест, где живали еще их отцы и деды, и деды их отцов, и вынудили скитаться, не имея крова над головой, а когда находили место для ночлега, являлась полиция и изгоняла их снова. Так и та семья. Свой дом в Западной Галиции они бросили, спасаясь от фронта, и долго шли вдоль дорог, пока не очутились в Вене, а потом в Венгрии, а потом еще в ряде мест и добрались наконец до Лейпцига, потому что надеялись на помощь проживавших в Лейпциге родичей, только родичи тем временем покинули Лейпциг и ушли из города. Я не знаю, чем кормился тот хасид и чем кормил своих домочадцев, но сложность была не в пропитании, а в том, чтобы не выбили у них из-под ног землю, на которой обрели они шаткий покой.

Раввин рабби Давид вернулся расстроенным и печальным. По всему видно было, что ходатайство ему не удалось. Доктор Гольдман всяко старался помочь и отвратить беду, но ничего сделать не смог. Не из антисемитизма и не из особой нелюбви к галичанам присудили ту семью к выселению, а из-за нехватки продовольствия в городе. Коли Лейпциг с трудом обеспечивает продовольствием своих постоянных жителей, было бы несправедливо вырвать у них изо рта кусок и отдать пришельцу. Оттого отцы города постановили ограничить право жительства и тех, кто поселился тут без разрешения, изгонять силами полиции. Таково положение дел, и изменить ничего нельзя.

В тот день мне довелось беседовать с доктором Гольдманом. Я слышал, что он написал кое-что интересное о моих рассказах, а к написанному добавлял на словах. Я хотел отплатить ему той же монетой и сказал: «Известно мне, что Ваша любовь к евреям не ограничивается только чтением их произведений, но, как мне сказывал рабби Фельдман и другие, Вы готовы душу за них положить». Доктор Гольдман ответил: «Как видно, душа моя в ходатайствах не высоко ценится, ведь даже одной семье я не сумел помочь».

Сказал я ему: «Уж не о том ли хасиде и жене его ведете вы речь, которых собираются выселить из Лейпцига?» Ответил мне доктор Гольдман: «Вы не найдете влиятельного человека в городе, к которому я б не обращался, и все напрасно. Есть правда еще один важный полицейский чин, который мог бы помочь, но как-то так вышло, что я с ним не знаком. Его тут недолюбливают и даже поносят, а отчего? Оттого, что взяток не берет. Он человек образованный, доктор юриспруденции или философии. Но сколько б я ни пытался, не могу с ним знакомство свесть».

Имя того неугодного обществу немца мне запомнилось, а Тот, Кто управляет причинами и следствиями, устроил так, что несколько дней спустя мне довелось беседовать с этим человеком.

Как это произошло? А вот как. Один богатый еврей из моих знакомцев выдавал дочь замуж и устраивал по этому случаю пиршество. Он и меня позвал на торжество, и там я встретил обоих раввинов, раввина большей общины доктора Гольдмана и раввина богобоязненных рабби Давида Фельдмана, которых пригласили совершить обряд бракосочетания.

^{Обложка журнала Der Morgen («Утро»)}

Перед бракосочетанием рав Гольдман спросил рава Фельдмана: «Как мы распределим роли в совершении обряда?» Отвечал ему рав Фельдман: «Ведь доктор Гольдман знает, что мы не признаем браков, заключенных вами». – «Что ж, – ответил ему рав Гольдман с приязнью, – если так, вы совершайте обряд, а я произнесу проповедь». И рав Фельдман с радостью принял предложение.

Доктор Гольдман произнес чудесную речь, и она произвела сильное впечатление на собравшихся. А среди гостей оказался высокий полицейский чин города Лейпцига, тот самый человек, от которого зависела судьба хасида и его семьи и с которым у доктора Гольдмана никак не находилось повода для знакомства. Сейчас, после речи, тот чиновник подошел к доктору Гольдману и с радостью и почтением пожал ему руку.

За трапезой обоих раввинов усадили во главе стола, а по правую руку от доктора Гольдмана посадили высокого гостя, начальника лейпцигской полиции. И мне тоже место среди гостей выделили.

Беседуя с шефом полиции, доктор Гольдман указал на меня и сказал: «Этот господин лучше меня разбирается в данном вопросе, у него вы можете найти совершенно точный ответ». Освободили тут для меня новое место и усадили теперь рядом с начальником. Не описать, как я огорчился этой непрошенной почестью. Однако я ответил на все его вопросы и еще добавил сверх спрошенного. Так за разговором мы подошли к судьбе галицийских евреев, которых Отец их Небесный лишил отчего дома, так что они оказались на чужбине, где отцы города не дают им приюта. А евреи эти – люди благочестивые, набожные, и вся их забота лишь об изучении Учения и исполнении Вышнего волеизъявления, но теперь эти хасиды обречены на скитальчество, и земля горит у них под ногами.

Тут, желая пояснить, кто такие хасиды, я припомнил книги Бубера о хасидизме. Я сказал полицейскому начальнику: «Может, попадались вам книги Мартина Бубера о хасидизме?» Ответил начальник: «Я – большой поклонник Бубера, и его хасидские истории произвели на меня глубочайшее впечатление».

Спустя три дня, в часы моих занятий с равом Фельдманом, благословенной памяти праведником, позвали раввина рабби Давида к телефону. Когда он вернулся, лицо его сияло радостью – он только что узнал от доктора Гольдмана, что тому хасиду, его жене и трем их дочерям дано право жительства в Лейпциге.

Спросил я у рабби Давида Фельдмана: «Знает ли раввин, чья это заслуга?»

Он засмеялся и сказал по-арамейски: «Так ведь он благочестив».

Я же сказал: «И каким же образом помогло ему, что хасид он, иначе говоря, благочестив? Нет, все дело в книгах Мартина Бубера!»

Засмеялся рабби Довид и сказал: «Выходит, благодаря хасидским байкам?»

Я же сказал: «Да, но только тем, которые Бубером написаны».

Он ответил: «И все-таки трудно понять – ну какое дело полицмейстеру до хасидских историй?»

Я же сказал: «И вовсе не трудно. Тот немецкий начальник привык читать хорошие книги, а поскольку Бубер – прекрасный писатель и хорошие книги написал о хасидах, прочел полицейский начальник книги Бубера, и благодаря им по воле Небес судьба одной еврейской семьи устроилась к лучшему».

Спросил раввин: «А что, разве он верит всем этим хасидским историям?»

Я же сказал: «Ясно одно – свершилось чудо, а средством его свершения послужили буберовские хасидские рассказики, и против этого не возразишь».

газета «Ѓа-арец», 8.2.1963