Тем, кто должен познакомиться с Мартином Бубером и все еще не знаком с ним К 80-летию Бубера
Тем, кто должен познакомиться с Мартином Бубером и все еще не знаком с ним
К 80-летию Бубера
1. Много раз я хотел написать о Мартине Бубере, и не ради того, чтобы выказать свое к нему уважение, но ради тех, кто должен бы знать, кто такой Мартин Бубер, и все еще не знаком с ним. А почему следует знать о Мартине Бубере? Потому что Бубер – учитель многих и наставник избранных. Он учит нас на письме и изустно, в компании друзей и в большом собрании слушателей, и в беседе один на один. Не было в нашем поколении в Германии человека, оказавшего большее влияние на сионистски настроенную молодежь, чем Мартин Бубер. И пусть иные отдалились от него – воспринятое от Бубера учение определяло многие их поступки. Сегодня, когда Мартину Буберу исполнилось 80 лет, попробую и я совершить поступок. Удастся ли мне воплотить задуманное – боюсь, не вполне. Как бы то ни было, я пишу о том, что задумал, хоть обрывочно, но и связно, порою внятно, а порой намеком.
2. Бубер родился в межвременье. Между еврейским просветительством и национальным возрождением. Возрождением еврейства и возрождением всего человечества.
Его колыбель стояла на чужой земле, но над ней уже звучали песни Сиона. Мужание его духа совпало с мужанием сионизма.
Бубер был еще очень молод, когда принялся за дело. Мы находим его статьи в давно позабытых и исчезнувших журналах, которые когда-то читались с волнением и надеждой. Не было важного вопроса современности, который прошел бы мимо него. Иногда он очерчивал такой вопрос глубже и значительнее, иногда предлагал свой ответ. Случалось, что глубина велика, а ответ скромен. Но никогда его ответы не препятствовали деяниям. Ведь задача разъяснения – наставление, а деяние – цель наставления. Бубер – человек мысли, привыкший к действиям. Он не чурается дела, приводящего к размышлениям, и мыслей, зовущих к действию.
3. Я упомянул о возрождении еврейства, напомню и о его стремлениях.
Эти сокровенные стремления к возрождению, становлению и провиденциальному Избавлению Бубер выразил в благородных и возвышенных духовных категориях философии и тем позволил нам ходить с гордо поднятой головой и свысока взирать на тех евреев, которые заявляли, будто миссия еврейства себя исчерпала, и на тех иноверцев, которые утверждали, будто Израиль утратил последнюю свою надежду. Вы скажете, что стремления требуют действия и свершений, а если так, что толку в философских категориях, пусть и самых возвышенных? Но таковы уж все стремления, что пока не воплотились, они милы нам и греют душу, а при воплощении что-то в них портится и нарушается и порой даже приводит к горьким последствиям. В том-то и проявилась великая заслуга Бубера, что он исследовал устремления прежде, чем они обернулись действием, и исследовал такие деяния, что не посрамили самих себя.
4. Бубер взрастал под сенью возрождения Израиля, которое не вторгалось в пределы мировых чаяний, вроде космополитизма. Однако обе эти сферы подпитывали друг друга. Идея гражданина мира не имела общего с политикой, она понималась как неизменная гармония между нацией и личностью, меж народом и человечеством. В те годы, когда мужала душа Бубера, люди еще не изверились в прогрессе на благо всего человечества, в усовершенствовании мира и тому подобных идеях. Эту веру Бубер унаследовал от просветителей, и идеалы Просвещения много способствовали формированию его души.
Щедро оделило Бубера еврейское просветительство. Иные из этих щедрот себя исчерпали, а иные по нашему постыдному нерадению вот-вот канут в небытие. Потомки наши, что придут вслед за нами, будут рассказывать о них как о преданьях старины. Бубер, возможно, – один из немногих, кто и ныне верен идеалам Просвещения, ведь этот мудрец порой наивен, как семеро младенцев.
5. В этой главке остановлюсь подробнее на сказанном выше, на просвещении.
На просвещение Бубера повлияли все премудрости человечества. Китай и Египет, Индия и древние цивилизации, и народы, о которых я даже не имею представления, обогатили его знанием. К сему добавилось западноевропейское образование и наследие еврейских поколений, и все это переплавилось в тигле его мысли и выплавило его собственный стиль мышления.
Его стиль был отличен от стиля поколения. Его высказывания и идеи не повторяли того, чем жили его современники. И потому он должен был самостоятельно выпестовать свой новый стиль и найти свои новые слова и словосочетания, которые нередко бесили наших евреев, ревниво следящих за чистотой немецкой речи, как если бы эта чистота осквернилась его нововведениями. Но и нас сердило его словотворчество, хоть и по другой причине. Уж слишком многие немецкие нечестивцы уснащали ими свои выступления. И когда злодей Геббельс хотел восславить злодея Гитлера, он величал его «K?nder», тем самым словом, которым Бубер назвал библейских пророков, когда вместе с Францем Розенцвейгом[284] переводил на немецкий Священное Писание.
6. Из любви к Священному Писанию я припомню здесь то, что написал Буберу по получении его перевода Книги Бытия, перевода, который одновременно был и толкованием.
Тогда я написал ему примерно так: всякое поколение, не истолковавшее Тору, словно было обделено и Тору не получало. А вот что я добавлю теперь: первый перевод Писания на чужой язык – перевод семидесяти толковников, называемый Септуагинта[285], был сделан в начале нашего Изгнания, а последний перевод Розенцвейга и Бубера сделан в начале нашего Избавления.
Страшно Изгнание, во всех поколениях и во всех языках порабощающее народ Израиля переводами. Благословенна Тора, озаряющая жизнь Израиля во всех изгнаниях и на всех наречиях.
7. Язык и слова нуждаются в форме. Придашь им форму, они живут, не придашь им форму, они, считай, мертвы. Бубер – умелый формотворец. Что бы он ни писал, все облекал в ласкающие душу формы. Из вящей приязни к форме, Бубер нередко позволял ей господствовать над материалом; бывает, формы много, да с материалом скудно, а то форма искусна, да материал простоват. И поскольку я пишу эти слова на берегу моря, в Ашкелоне, поясню примером, внятным морю. Мило нам глядеть на красивую морскую раковину, но не хотелось бы обнаружить в ней живого трепещущего моллюска.
8. Я кончил прежнюю главку притчею, притчею и начну. Однако прежде приведу слова Ахад Ѓаама[286] из его статьи «Духовное возрождение»:
«Со стыдом приходится признать, что если мы захотим найти хотя бы отголосок подлинно еврейской литературы нашего времени, нам следует обратиться к хасидским книгам, где наряду с тем, что не стоит и гроша, найдется немало глубоких суждений, отмеченных печатью истинно еврейской неповторимости; их там наберется во сто крат больше, чем во всей литературе нашего Просвещения».
А теперь расскажу мою притчу. Чудная жемчужина затерялась в куче отбросов. Люди проходили мимо, люди ее топтали. Шел мимо Бубер и ее заметил. Наклонился и поднял, и очистил от грязи, пока не засиял ее блеск во всей красе. А коль скоро засияла жемчужина дивным блеском, утвердили ее в венце поэзии. Жемчужина – это хасидизм. Отбросы – это небрежение, которым пытались перечеркнуть хасидизм. Попирание ее и топтание – это презрительные насмешки, которыми осмеивали хасидизм. Пришел Бубер… – это язык, которым он выразил хасидизм по-немецки.
9. Бубер не был первым. Еще в эпоху Просвещения, за сто лет до Бубера, нашелся верный чистосердечный человек по имени Яаков-Шмуэль Бек[287], распознавший светоч хасидизма. Если вы хотите узнать о Беке, прочтите статью Элиэзера-Меира Лифшица, опубликованную в альманахе «Хермон» за 1906 год и перепечатанную в его собрании сочинений издательства «Мосад рав Кук».
А после Бека был Элиэзер-Цви Цвейфель[288], ученый муж энциклопедических знаний. А за ним – Михаэль-Леви Родкинзон[289]. А за ним – Семен Дубнов[290]. А за ним – Шмуэль-Аба Городецкий[291], но, возможно, Городецкий был прежде Дубнова. А за ними – Авраѓам Каѓана[292] и р. Ѓилель Цейтлин[293], Господь отомстит за кровь праведника.
10. Что же сделали эти мудрецы? Рабби Яаков-Шмуэль Бек сделал великое дело. Он провозглашал достоинства хасидизма и не побоялся ни просветителей, ни религиозных противников хасидов. Рабби Элиэзер-Цви Цвейфель написал книгу из четырех частей – «Шалом аль Исраэль» – антологию хасидских историй, выдержек из хасидских книг и прославлений хасидизма. И когда он писал ее? В поколении, когда слепота поразила людские очи, и они не видели света хасидизма. Из-за ненависти рационалистов к хасидизму его обвинили в лицемерии и угодничестве. И еще есть у него заслуга, потому что ему принадлежит создание литературного стиля, называемого стилем Менделе Мойхер-Сфорима[294], как справедливо заметил в своих воспоминаниях Паперна[295].
Михаэль-Леви Родкинзон был знатного происхождения. Сын дочери автора книги «Аводат Ѓалеви»[296], ученика автора «Тании»[297]. Он издавал хасидские книги и служил старостой в доме учения рабби Исраэля-Дова[298], цадика из Виледников, и писал хасидские истории. Если не ошибаюсь, книга «Адат цадиким» им написана. Он составил две книги о хасидизме – «Толдот баалей Шем Тов» и «Амудей Хабад». Другие его деяния, к хасидизму не относящиеся и добродетелями не являющиеся, тут поминать не к чему. Эти книги, «Толдот баалей Шем Тов» и «Амудей Хабад», представляют собой истории о чудесах и чудотворцах, но никак не научное исследование.
Исследованием хасидизма занимались Дубнов и Городецкий, Авраѓам Каѓана и Ѓиллель Цейтлин. Дубнов собрал в своей книге известные и неизвестные материалы. Но узнать об учении и практике хасидизма из его книги нельзя, как не познал этого и сам автор из собранных им сведений.
Иное дело – труд Городецкого, ставший основополагающим в историографии хасидизма. Городецкий был потомком цадиков и вырос при дворах цадиков. Он рассказывает о том, что сам видел и слышал, и обильно цитирует хасидские сочинения. Только вот цитаты-то хороши и поучительны, да не всегда говорят о том, что подразумевает приводящий их Городецкий. Что же касается его видения и слышания, тот, кто не имел возможности узнать о хасидах из другого источника, несомненно пополнит тут свои знания.
И иное дело – Авраѓам Каѓана. Он взял хасидские предания и составил из них историческое сочинение. Да только предания не для истории нам дадены. Если бы Каѓана умел изящно писать, досталась бы нам книга для чтения. А так, все им добавленное – незначительно, а все им переписанное не нуждалось в добавлениях.
У вклада Ѓилеля Цейтлина свои достоинства. Цейтлин своей гибелью освятил Имя Всевышнего, а своей жизнью воплощал хасидизм. Оттого его книги проникнуты духом хасидизма, и хасиды читают их.
11. И на немецком языке у Бубера был предшественник. Таков рабби Аѓарон Маркус[299], еврей из Гамбурга, который родился и воспитывался в Германии и получил немецкое образование, а потом снял немецкий сюртук и облачился в одежды хасидов. И не только одеяние переменил он, но и самую душу. Помню, рассказывал мне Давид Фришман[300], что однажды случилось ему быть в книжной лавке Аѓарона Фауста в Кракове и застать там рабби Аѓарона Маркуса. Показал ему рабби Маркус портрет милого молодого немца и сказал: «Это я в юности». Поглядел на него Фришман и сказал: «Во многих сложностях мне довелось разобраться, но понять, откуда возник этот хасидский нос на вашем лице, боюсь, не смогу». И еще рассказали мне сыновья рабби Аѓарона, что отец не позволил им учить нееврейские языки, чтобы они навсегда оставались хасидами, как прочие галицийские хасиды. Так вот, рабби Аѓарон Маркус написал по-немецки большую книгу о хасидизме и хасидах, свидетельства человека, много повидавшего при дворах хасидских раввинов, где ему приходилось проживать, и близко знавшего потомков великих цадиков, из уст которых он воспринял хасидизм. Книга эта дорога во многих отношениях, и не один собиратель хасидских историй обращался к ней как к источнику и поминал ее автора добром, величая принятыми у хасидов почетными прозваньями. Однако ненужные суждения и многословные отступления сильно убавляют достоинства сего труда.
Не стану писать о вкладе Шломо-Залмана Шехтера[301] в изучение хасидизма, поскольку не держал в руках его книгу. И современников своих не стану касаться, написавших о хасидизме тома, а сразу перейду к сочинителям, сделавшим хасидизм предметом своего вымысла. Начну я с Ицхака-Лейбуша Переца[302], потому что как раз Перец и положил начало подобному сочинительству.
12. Перец был великим художником и нарисовал прекрасные картины. Но очи его таланта не разглядели ни хасидов, ни хасидизма. Идеи, прорастающие из его прозы, и сами рассказы, обрамляющие эти идеи, не имеют ничего общего с миром хасидов и их учением. Хоть сам иди и ищи всюду, где обитали хасиды, начиная от Бешта и до сего дня, да собери всех хасидов из прошлого и настоящего и заставь их говорить, ни от одного не услышишь ничего, даже отдаленно похожего на речи хасидов в хасидских рассказах Переца, вроде «Между двух гор» и других.
13. После Переца пришел Миха-Йосеф Бердичевский[303] и тоже написал хасидские рассказы. А следом – Йеѓуда Штейнберг[304]. Помню Бердичевский опубликовал свой рассказ «Четыре праотца» (см. «Сифрей шаашуим», вып. 3, сборники, издававшиеся Ицхаком Фернхоффом в Бучаче) – о четырех цадиках, рабби Леви-Ицхаке из Бердичева, рабби Исраэле из Ружина и рабби Рафаэле из Бершадь, а вот кто четвертый – не упомню. Так после публикации издателю пришлось извиняться со страниц еженедельника «Ѓа-магид» за то, что тем рассказом он причинил огорчение многим-многим евреям[305]. Однажды нашли у меня в клойзе[306] сборник, где был напечатан тот рассказ, и сожгли его.
Коль скоро я коснулся хасидских историй, скажу о них следующее. Все, что сохранилось в первоисточнике, читай в первоисточнике, а литературное переложение выбрось. Все, что не сохранилось в первоисточнике, если о нем рассказал поэт, суди его, как судишь об изящной словесности, а рассказал о нем просто писака – не стоит и прочтения. Когда сочинителю не удается создать рассказ, он приписывает его хасидам или вообще народу.
14. И ранние рассказы Бубера заслуживают критики. Дух времени и дух чужого народа наложили на них свой отпечаток, но не витать этим духам под крыльями херувимов. Зато велика заслуга Бубера – автора кратких и прелестных хасидских историй, изданных им в более поздние годы. Они должны служить эталоном всякому, кто решил писать хасидские рассказики. Впрочем, все они идут по стопам Бубера, независимо от того, сознают они это или нет. Странная получается ситуация, у многих хасидизм в дому обретается, но пока не пришел Бубер, чем обладали – не ведали.
15. Рабби Симха-Буним (1765–1827) из Пшисхи рассказывал такую историю. (Она есть в «Тысяча и одной ночи», но источник ее гораздо более древний.) Рабби Айзик сын рабби Якельша нашел клад и построил роскошную синагогу[307]. Как же ему это удалось? Однажды ночью ему приснился сон, что в некотором месте за пределами города зарыто в земле сокровище. Когда тот же сон приснился ему снова и снова, он решил отправиться в то место и вырыть клад. Начал копать, а мимо идет прохожий. Спрашивает: «Что ты делаешь тут в темном месте посреди ночи?» Испугался рабби Айзик сын рабби Якельша, что иноверец заподозрит его в колдовстве, и рассказал все, как было. Но прохожий лишь высмеял простодушного еврея и сказал: «Ну и простак ты! Снам веришь! Взять хоть меня – и я тоже сон видел, и сказали мне во сне, что если б я начал копать в печи Айзика сына Якельша, нашел бы там сокровище. Так неужто я теперь должен идти незнамо куда и лишаться ночного отдыха?» Выслушал эти слова рабби Айзик сын рабби Якельша и вернулся домой. Покопался в печи и нашел там великое сокровище, отдал его на святое дело и построил роскошную синагогу, зовущуюся его именем.
16. На что похож сей рассказ? Да на тех, кто благодаря Буберу начали копать в своей печи. Жаль мне их. Жаль, что не удостоились того, что удалось Буберу.
Но вернусь к отбросам и жемчужине. Не всякому пришлось по душе, что Бубер вызволил жемчужину из мусорной кучи. Нашлись такие, что зажмурились и остались с закрытыми глазами, лишь бы не видеть жемчужины, а другие сделали вид, что жемчужина по-прежнему скрыта сором и их дожидается.
О первых промолчу, о вторых скажу. Когда они склонились долу, чтобы поднять жемчужину, обнаружили одни отбросы, потому что Бубер опередил их. Из зависти, из глупости, а может, по безграничной наивности, они говорят: мы нашли ее, вот она – у нас в руках. Был один такой, что похвалялся мне, будто есть в его владении целые пачки хасидских историй, а поскольку он сам потомок хасидов, я и отправился к нему, так, на авось. И что ж я у него обнаружил? Варианты имен и варианты текстов, лучшие из которых были написаны в свое время Бубером, чудным буберовским стилем.
Если я позволил себе тут излишнее многословие, то исключительно из назидания позволил. Как часто случается, читает человек что-нибудь хорошее и думает, ведь и я так могу. А примется за дело, и в подметки первому не годится.
Я уже сказал, что Бубер – отец всех, пишущих короткие хасидские истории, и сегодня, во времена хасидского просперити, их книгами полнятся многие книжные шкафы. Да только сердце ими не наполнишь.
17. Все, что Бубер написал до переезда в Страну Израиля, он написал по-немецки, и с немецкого языка его книги были переведены на все прочие языки. Кроме Эйнштейна, нет другого такого известного в мире великого еврея, как Бубер. Уж сколько раз доводилось мне слышать, как знаменитые иноверцы превозносили Бубера и говорили о нем с беспредельным восхищением. Благодаря Буберу, иные из них поняли, какой негасимый свет несет народ Израиля, а другие – что им следует по крупицам вычищать из собственной души антисемитизм, впитанный с молоком матери. Говоря о Бубере, как не вспомнить слова пророка: «Посол, к народам посланный» (Иеремия, 49:14).
18. Ради Мартина Бубера, изложившего по-немецки истории 18. Бешта, я закончу свою статью одним из рассказов о Беште.
Зять Бешта был из немецких земель. Как-то раз он захотел съездить в страну Ашкеназ, то есть Германию, припасть к могилам предков. Бешт ему сказал: «Возьми с собой шофар». Взял он с собой шофар, но очень тому дивился, поскольку дело было в конце месяца нисана, а Ашкеназ же не столь далекая страна, и до Новолетия оставалось более пяти месяцев. Отправился он в путь, и прибыл на место, и припал к родным могилам. Возвращаясь, сбился с пути, и когда пришло время Новолетия, оказался в пустынном месте, вдали от городов и селений. Огорчился он, что не дано ему помолиться в общине, и возрадовался, что может исполнить заповедь о шофаре. По прошествии времени вернулся к тестю своему, Бешту. Сказал ему Бешт: «То место пустовало с шести дней Творения и не удостоилось слышать звук шофара. Если бы ты туда не забрел и не протрубил бы там в шофар, уже теперь исчезло бы то место с лица земли».
Рассказ этот – притча, и говорит он по существу обсуждаемого нами предмета.
газета «Ѓа-арец», 7.02.1958
Данный текст является ознакомительным фрагментом.