31. Метафизическая диада

Из элементарных двойственностей рассмотрим прежде всего наиболее общие, метафизические, освобожденные от мифологизаций и символизаций.

Основной традиционный принцип всегда заключается в том, что творение или проявление постоянно есть результат двойственности главных основ, составляющих высшее единство, подобно тому, как зарождение животной жизни всегда порождено соединением самца и самки.

Касаясь происхождения жизни, Аристотель писал: "Мужское — форма, женское — материя. Последняя, как и женщина, пассивна, в то время как мужское начало активно"[387]'. Эту полярность можно проследить во всех концепциях греческой философии, в ее идеях, имеющих материалистическое происхождение и принявших разные облики, частично уже отделенные от первоначального истока и живущие самостоятельной жизнью. Мужское — это форма, женское — материя; форма имеет в себе силу определять, осуществлять принципы движения, развития, становления; материя — среда и средство любого развития, чистая и неопределенная возможность, субстанция, "вещь в себе", которая, чтобы стать чем-то, должна быть возбуждена и пробуждена к становлению. Греческое слово, обозначающее материю, — υλη, не относится ни к органической, ни вообще к физической ее части; трудно определимое современным мышлением, оно в данном контексте намекает на таинственную, неуловимую, бездонную сущность, которая и есть и не есть, чистую возможность "природы" уже как становления и развития. В пифагорейской терминологии, это принцип диады, бинера, Двойного, противу Единого лежащего; Платон именует эту категорию θατερον, как нечто извечно "другое", вмещающее в себя χωρα[388], бытие, подобно "матери" или "кормилице" становления[389]'. В традиционной метафизике именно таково, в наиболее абстрактном виде, соотношение вечно мужественного и вечно женственного.

В более поздней интерпретации мужеское и женское соответствуют сущему (в наиболее возвышенном смысле) и становлению, всему, что по сути есть само и другое, или же причине (неподвижной, до рождения) и жизни (изменчивой, одушевленной, материнской субстанции становления). Плотин, в свою очередь, говорит о мужском сущем ους — или ον (гр. — сущее) — и о женском восполняющем начале вечно мужского, ονσια (гр. — сущность, существо, бытие), о вечно сущем и вечно приемлющем, что можно отождествить с "природой" или "Божественной душой" (Психеей или Жизнью, "Зоей Зевса" — рожденной Зевсом). По Плотину, сущее находится в некоторой связи с νους (ум/нус); это слово сегодня очень трудно понять в его истинном значении — приблизительно это "умный", олимпийский принцип, неподвижный и чистый свет, Логос, оплодотворяющий и движущий материю, космическую сущность. Напротив, женское — это жизненная сила, подобная Психее, "жизнь всего сущего", это то, в чем Единое проявляет себя и принимает форму; женское "хронифицирует" сущее, то есть разворачивает его во времени, в становлении, в положениях, когда оба принципа смешаны; мужское же, или Логос, есть всюду и во всем присутствующий, тождественный самому себе неподвижный, чистый принцип формы[390]'.

"Природа" у греков совсем не то, что в сегодняшнем материализме; без сомнения, можно отождествить ее именно с женским началом. В традиционном символизме вообще сверхчувственное, сверхприродное отождествляется с мужским, в то время как категории природы и становления — с женским. Согласно Аристотелю, эти два начала полярно противоположны: перед лицом неподвижного чистого принципа находится "природа", в которой "неподвижный двигатель" пробуждает реальное движение, возможность существования "материи", проявления индивидуации. На ту же самую двойственность намекает диада Неба и Земли, полярность принципов уранического и теллурического (хтонического, земного), эти космические символы вечно мужского и вечно женского.

Для женского начала есть еще символ, о котором мы уже говорили, — Вода. У нее много символов: прежде всего недифференцированная жизнь, предшествующая форме, не нашедшая эту форму; далее — все, что течет, струится, все настойчивое и переменчивое, и, наконец, это принцип рождения в мире, именуемом древними подлунным; вода — начало всяческого плодородия и роста, происходящего на земле. С одной стороны, говорят о "влажном родовом начале", с другой — о "водах жизни" и даже о "Божественных водах". Добавим, что вода символизирует горизонтальное, в аристотелевских категориях — лежащее — χειθαι, противоположное всему вертикальному, εχειν, восстающему, прямому, правому, мужскому началу, изображаемому древними помимо всего прочего символикой фаллической или итифаллической[391] (стоящего фаллоса).

В противовес Воде — началу женскому — возникает первая мысль о мужском характере Огня. Однако, как и в большинстве других случаев, следует иметь в виду поливалентность традиционных смыслов, так сказать, их способность принимать разные значения, не исключающие друг друга, но подчиняющиеся разной перспективной логике. Так, при рассмотрении "мужского" Огня выступают разные его аспекты (например, в индийской традиции, двойное рождение Агни, в классической — двойственность теллуро-вулканического и небесно-уранического огня); Огонь, взятый как пламя согревающее и питающее, в равной степени можно считать символом женского, и в этом качестве он играет важную роль в индоевропейских культах: Астарта, эллинская Гестия и римская Веста[392] персонифицируют именно этот смысл огня (Овидий, VI, 291: Веста — живое пламя); огонь в домашних и общественных культах, например, вечный священный огонь, горевший во- времена Цезарей и выносимый на официальные церемонии, огонь, сопровождающий в походах каждое греческое и римское войско и горевший при нем день и ночь, означал женский аспект Божественного — жизненную силу, оживляющий элемент. Отсюда античная идея — лишение культового огня есть знак смерти, это уже не полнокровное бытие, но исчезающая, рассыпающаяся жизнь.

Двигаясь на восток, находим те же символические связи. Дальневосточная традиция знает диаду Небо-Земля, в которой Небо отождествляется с "активным совершенством" (k'ien), а Земля — с "пассивным совершенством" (khuen). В Великом Трактате[393]' читаем: "Мужское соответствует творящему, женское — воспринимающему", и далее[394]': "Творящее порождает великие начала, воспринимающее приводит к благому концу их следствия… Земля оплодотворяема Небом и проявляется тогда, когда это необходимо… Следуя Небом, она встречает своего Хозяина и идет его путем, соответственно мировому порядку". Как и у пифагорейцев, на востоке бинер (двойка) соответствует женскому началу, нечетные числа — Небу, четные — Земле. Единица есть мужское начало, двоица — женское, триада — снова мужское и возвращение к Единице, но уже не к Единице-в-себе, чистому Небу, а как бы Небу, прошедшему сквозь Землю (1+2=3); таким образом, в мире становлений все несет отпечаток высших начал, отраженных в образах[395]'. Вообще, нумерический символизм всеобщ. Мы находим его и на Востоке, и в европейском средневековье, у Данте. Он лежит в основе древнего правила: Numero seus impare gaudo[396].

В дальневосточной традиции метафизическая диада наиболее полно выражена в форме пары yang-yin (Ян-Инь), начал, уже упоминавшихся нами, которые являются определяюще-элементарными (eul-hi). Yang есть небесное, деятельное, позитивное, мужское, а yin — земное, пассивное, отрицательное, женское. В графической символике yang обозначается прямой чертой "―" а yin — прерывистой "-", что соответствует идее "двух" или, в платонизме, — "другого".

В "Книге перемен", фундаментальном тексте китайской традиции, представлены триграммы и гексаграммы, составленные из этих элементарных знаков, — они являются шифром и одновременно ключом к любой ситуации в мире — в природном цикле, во вселенной, равно как и в человеческих и общественных отношениях. Все явления, формы, сущности есть лишь изменения в шкале сочетаний yang-yin; из них складывается окончательное и онтологическое и динамическое единство. В динамическом аспекте yin-yang противоположны и одновременно взаимодополняющи. Свет и солнце имеют природу yang, тьма и луна — yin; горы — yang, равнина — yin; дух — yang, душа и жизненная сила — yin; чистое, светлое — yang, темное, подспудное — yin, и так далее. Преобладание yin определяет женщину, yang — мужчину, потому, что чистые yin и yang выступают как субстанции абсолютно женского и абсолютно мужского. Переводя все это на язык эллинистической традиции, свойствами yin являются холод, влага и тьма, свойствами yang — сухость, ясность, просветленность. В том, что касается принадлежности холода к yin, возникает представление о противоречии с вменением женскому началу тепла, огня и жизненной силы; но в то же время следует помнить о холодном лунном свете, о холодности таких богинь, как Диана[397], персонифицирующая этот свет.

Римская Диана

И в то же время, чтобы понять женское, женщину, мы должны рассматривать все это в совокупности. Началу yin принадлежат тень, темнота, нераскрытые силы, предшествующие форме, все, что у человека составляет витальную, ночную сторону души, что относится к связи ночных и женских божеств, к земным глубинам, к ночному, Nux[398], изидическому, материнско-колыбельному по отношению к рождающемуся дню; день же имеет черты ясности, просветленности, солнечности, черты yang, находящие выражение через погружение в двусмысленную тьму рождающих сил, женскую субстанцию, первоматерию.

В индийской традиции мы встречаем все те черты все того же символизма, о котором здесь рассказывается. Система Sâmkhya[399] пронизана основной темой дуальности принципов purusha[400], изначального мужского принципа, и prakrtî[401], "природы", первосубстанции или первоэнергии всякого становления и движения. Purusha — отдельное, бесстрастное, "олимпийское", чисто световое — находится в бездействии, подобно аристотелевскому "неподвижному двигателю", эллинскому νους (ум/нус). Через некий акт присутствия — "отражения" — это первоначало как бы оплодотворяет prakrtî, нарушается равновесие возможностей (gûna[402]) и начинается развертывание мира проявлений. В метафизическом и интеллектуальном тантризме эта концепция переживает самое интересное развитие. В индуизме бог Шива — андрогин, Ardhanîçvara[403]. В Тантре же мужское и женское начала божества разделяются, Purusha — Шива, а prakrtî или "природа" — Шакти, понимаемая как его супруга или "могущество" — санскритское слово çakti (Шакти) одновременно означает эти два понятия[404].

Шакти — космический женский принцип

Через их союз, их любовные объятия рождается мир: точная формула — Çiva-Çakti — samyogât jayate sashtikalpaia[405]'. Согласно Sâmkhya, мужское начало или Шива занимает "неподвижное" положение, определяющее движение; Шива пробуждает Шакти; но именно последняя действует активно, начинает и "порождает". Эта идея содержится, среди прочего, в символизме сексуального союза, в котором женщина, Шакти, субстанция огня, играет активную роль и первая обнимает Божественного, созданного из световой субстанции мужа, скипетроносца, остающегося всегда неподвижным. Это то, что именуется viparita-maithuna[406], перевернутое объятие, которое мы часто встречаем на священных индо-тибетских изображениях, в частности, на статуэтках, называемых Yabyum chudpa[407]'. Среди других Божественных персонификаций, Шакти соответствует Kâlî, "черная богиня", изображаемая как существо из пламени или же окруженная огненным ореолом, таким образом соединяя в себе два основных атрибута женского архетипа: домировую бесформенную тьму и огонь. В проявлении "Кали" Шакти выступает как энергия никем и ничем не ограниченная, следовательно, как богиня-разрушительница[408]'. В остальном, подобно китайцам, видящим в реальности множество форм игры yin и yang в их сочетаниях, тантрическая традиция рассматривает творение в виде сочетания двух начал — cit-çakti или çiva-çakti и mâyâ-çakti. В сакральном тексте богиня говорит: "Все во вселенной есть одновременно и Шива и Шакти, ты, о Махшвара (мужское божество — Ю. Э.) в двух качествах и я в двух качествах. Ты во всем, и я во всем"[409]'. Более точно можно сказать, что Шива присутствует в неподвижном, сознательном, духовном, однородном, а Шакти — в изменчивом, бессознательно-жизненном, природном и вообще во всем проявленно-существующем[410]'. Богиня неотъемлема от временных форм, и именно через них она является причиной всякого изменения и особенно всемогущей в периоды распада вселенной[411]'.

Тантрический секс — медитативная интимная близость в измененном состоянии сознания, когда мужчина и женщина словно балансируют между сном и явью.

В женском интеллектуальном тантризме Шакти соответствует Майе. Это слово, хорошо известное из всем знакомых концепций и особенно из Веданты, означает иллюзорный, ирреальный характер видимого мира, проявляющегося в двойственностях. Оно используется в магических операциях, часто как сочетание mâyâ-çakti, представляя женское начало "Божественной магией", где богиня — магическая роженица проявленных форм, для образования которых нужно, согласно индийской традиции, реальное воздействие абсолютного, светоносного, вечного бытия, вне становления или погружения в сон. Иначе говоря, женское представляет собой ночной, магический мир, мир очарований и обольщений: те же мотивы мы находим в образе греческой и пеласгской Гекаты[412], подземной и одновременно лунной богини, дарующей мощь колдовству, указывающей магические формулы, покровительствующей чародейкам и соблазнительницам, обученным ею этому искусству и ставшим жрицами (подобно Медее, жрице храма, посвященного Гекате).

Геката

Тем же самым, чем Геката, занимается Диана, которую иногда отождествляют с первой, — руководит магическими операциями: например, на гамильтонских вазах мы находим изображения ворожащих женщин, обращенных к Диане. "Обольстительница врага бога любви" — вот одно из определений Великой Богини у индусов.

В том же кругу представлений находятся индийские доктрины о проявлении как "смотрении вовне" — bahirmukhê — своего рода экстравертном движении, "выходе" или "исходе", осуществляемом Единым или Вещью-в-себе: одна из функций Шакти — помогать, способствовать этому. Но так как одно из наименований Шакти — Kâmarâpini, то есть "созданная из желания", а обозначение вагины — перевернутый треугольник, что тождественно знаку желания, мы, продолжая тему, укажем, что есть движение в сторону "другой вещи", к чему-то внешнему. Буддизм основой внешней, условной реальности считает женское желание или жажду — kâma, trshua или tañha[413]. В Шакти, супруге Шивы, корне желания, желания космического, совпадающего с "Водой" и "Материей", мы находим черты того, что греки называли "лишением", "умалением", черты платоновской Пении, недостаточности бытия[414], которую бытие жаждет, начала, противоположного звездному и неподвижному бытию метафизически мужского, вечного. Так, говорится, что "Шива без Шакти не способен ни к какому движению", "неактивен", и, напротив, Шакти, или prakrtî без Шивы бессознательна — acit — так сказать, лишена светового начала. Божественные пары индуистского и индо-тибетского пантеона символизируют постоянные сочетания шиваистского и тактического начал во всех проявлениях мира. Плотин (III, v. 8) определил мужские божества как νους (ум), женские как psyché (душа) и утверждал, что каждый νους соединяется со своей psyché, при этом psyché Зевса — Афродита, отождествляемая жрецами и мудрецами с Гéрой.

Мы не будем перечислять все сходные мотивы всех традиций, ибо везде найдем те же самые, обозначенные нами фундаментальные структуры. Дополним уже сказанное сведениями из еврейской Каббалы и христианского гностицизма. Согласно первой "женское начало божества" — hubka — противоположное duchra — персонифицировано Шехиной[415], "супругой Царя"; Каббала говорит о "священной свадьбе" — zivugi kadisha — Царя и Царицы, Бога и Шехины[416]'. Важным аспектом этой женской ипостаси божества является "вечно женственное", под покровом которого находятся все женщины мира[417]'; это начало можно даже считать эквивалентом Духа Святого Животворящего, являющегося источником присущей творению "славы", отдельной от Божества, более того, трансцендентно от него удаленной (как, впрочем, и сама Шакти есть нисходящая фаза проявления); в Каббале даже говорится об изгнании Шехины. Но Шехина, как "слава, пребывающая в мире", вполне вписывается в цепочку прежде упоминавшихся идей. В действительности, в древности "слава" это не персонифицированная абстракция, но, скорее, сила Божественного огня, как, например, в иранской доктрине hvarenô, в уже упоминавшейся персонификации "Божественного огня"- Весте, которая через превращения, раскрытые Ф. Кюмоном[418]', постепенно, в историческом развитии образа становится "дополняющим" женским божеством, Фортуной, в частности, в его аспекте "Fortuna Regia".

В христианстве — религии, вобравшей в себя мотивы очень разных традиций, — черты "Духа" не вполне ясно определены. В целом Он не носит черты "женского", подобно Святой Деве или же "Духу Божию нашашуся верху воды" в Ветхом завете (по-древнееврейски и арамейски "дух" — женского рода). Но в христианском гностицизме, что наиболее явно выражено в "Евангелии от Евреев", Христос говорит: "Мать Моя, Дух Святый"[419]; πνευμα по гречески "дух" соответствует индийскому prâna[420], слову, означающему жизненную силу, в самом же Святом Духе, сходящем в виде пламени, мы узнаем черты Шехины. С другой стороны, Святой Дух изображается в виде голубя, что тут же вызывает ассоциации с великими средиземноморскими женскими божествами — критской Потнией, Иштар, Цирцеей, Милиттой[421], самой Афродитой — в тех случаях, когда они выступают как некое "веяние"[422]. Именно голуби приносят Зевсу его пищу, амброзию[423].

Божественная жена в гностицизме — несомненно, прежде всего София, выступающая под разными лицами и именами, часто отождествляемая с Самим Святым Духом, в разных своих проявлениях она есть Универсальная Мать, Мать Живых, Мать Сияющая, Высшая Держава, "Левая Рука" (в дополнение ко Христу, ее супругу и "Правой Руке", Сладчайшая, Мировое Лоно, Дева, Супруга, Хранительница совершенных тайн, Святая Голубица Духа, Небесная Мать, Утраченная, Елена (то есть Селена, Луна); все это как бы имена Мировой Души, женского аспекта Логоса[424]'. В "Великом раскрытии" Симона Гностика тема диады и андрогина представлена так: "Это и то, что есть, и то, что будет, мужеско-женская сила, существующая до существования, неограниченная, не имеющая ни начала, ни конца, поскольку существует внутри Единого. Эта неограниченная сила, хранимая в Едином, выходя за его пределы, становится двумя… Отсюда следует, что все проявляющееся, истекая из единого, становится двумя, мужеским и женским, тогда как до проявления есть лишь мужчина, содержащий женщину в самом себе[425]'.