I. ВЗАИМОЗАВИСИМОСТЬ ЗНАНИЯ И НЕЗНАНИЯ

1.1. Субъект познания и основные гносеологические ситуации

Познание означает достижение нового знания. Предметом познания является не только внешний мир, но и человек, его внутренний мир. Познание так или иначе обращено к самому себе, стремится выяснить пути и способы достижения нового знания.

Процесс перехода от незнания к знанию весьма сложен, противоречив. Чтобы его осмыслить, надо выделить те основные гносеологические ситуации, в которых находится субъект, стремящийся перейти от незнания к знанию и затем - ко все более полному и точному знанию.

На наш взгляд, можно выделить четыре такие ситуации, в которых всегда находится всякий познающий субъект. Обозначим их кратко следующим образом:

1) знание о знании (когда субъект обладает некоторым знанием и в то же время знает, что оно истинно или оценивает его как вероятное, неточное и т.п.);

2) незнание о знании (когда некоторое присущее субъекту знание не рефлексируется, не осознается, пребывает на протяжении какого-то интервала в скрытой форме);

5) знание о незнании (имеется в виду проблемная ситуация, когда субъект обнаруживает и четко фиксирует свое незнание чего-либо определенного);

4) незнание о незнании (речь идет о допроблемной ситуации; например, ученые XVIII в. не только ничего не знали о квазарах или о молекулах ДНК и генетическом коде, но совершенно не знали и о том, что они этого не знают).

Обычно в нашей гносеологической литературе подробно анализируются первая и третья ситуации, и уже это обнаруживает весьма сложную, многоплановую взаимозависимость категорий знания и незнания. Что касается второй и особенно четвертой ситуации, то они исследованы пока еще недостаточно, хотя представляют большой интерес для понимания путей формирования нового знания. Без их учета и тщательного анализа не может быть основательно раскрыта многомерная структура взаимоотношений между знанием и незнанием.

Поскольку каждая из названных ситуаций характеризует определенное состояние познающего субъекта, важно вначале уточнить само понятие «познающий субъект» (или «субъект познания»), так как это понятие может употребляться в разных смыслах. Вряд ли нужно доказывать, что познающий субъект есть социальный субъект. Это относится ко всякому субъекту познания: и тогда, когда имеется в виду социальный индивид, и к тем случаям, когда речь идет об определенной социальной целостности - научном коллективе, сообществе, социальном институте, нации, человечестве.

Вместе с тем для различных целей гносеологического анализа понятия индивидуального субъекта и коллективного субъекта используются в своих специфических значениях, что не исключает их взаимосвязи. Индивидуальный субъект не существует вне определенной социальной общности, он необходимо включен в социальную коммуникацию и поэтому несет в себе все основные социальные параметры (общечеловеческий, национальный, профессионально-групповой и т.д.). С другой стороны, коллективный субъект любого ранга и типа не существует вне и помимо образующих его индивидуальных субъектов, ибо познание осуществляется реальными, живыми людьми. При этом некоторые индивидуальные субъекты (например, Менделеев или Эйнштейн) способны в существенной степени формировать характеристики коллективного субъекта (ценности, принципы, цели его познавательной активности, ее результаты и т.д.).

Все это важно подчеркнуть в связи с тем, что деятельность индивидуального субъекта нередко интерпретируется весьма упрощенно; само понятие индивидуального субъекта иногда принижается, «покрывается» понятием коллективного субъекта. Многоплановость гносеологических проблем требует специфического использования в зависимости от конкретной цели исследования каждого из указанных понятий (с учетом их связи и взаимополагаемо-сти), а также более абстрактного понятия познающего субъекта, выражающего общие и существенные свойства всякого субъекта, т.е. свойства, инвариантные для индивидуального и коллективного субъектов. Такое общее понятие познающего субъекта отражает в абстрактном виде необходимую связь индивидуального и общественного в любом познавательном акте.

Выделенные выше четыре познавательные ситуации выступают в качестве условий, состояний, моментов деятельности всякого субъекта, они представлены в любом интервале его активности. Рассмотрим каждую из них в отдельности.

1.2. Знание о знании

В общих чертах данная ситуация понятна. Речь идет о том, что субъект осознает, что знает нечто о чем-то. Такое осознание, однако, включает различные способы отображения собственного знания и различные формы его оправдания. Все это многообразие способов отображения и форм оправдания пока еще далеко от общепринятой концептуальной систематизации (даже если ограничиться научным знанием, оставляя в стороне обыденное знание, знание, выражаемое средствами искусства, и др.).

Мы не будем вдаваться в анализ этих сложных вопросов и лишь проиллюстрируем нашу мысль. Одно дело, когда я вижу цветущий перед моим окном куст сирени и осознаю адекватность отображения этого объекта. Здесь отображение знания, данного мне в форме чувственного образа, и его оправдание совершаются, как правило, на интуитивном уровне. Другое дело, мое знание о моем знании структуры атома урана или, скажем, закономерностей биологической эволюции. В таких случаях осознание и оправдание моего знания предполагает различные формы теоретической рефлексии, специальное обоснование основных положений, а зачастую и логико-методологический анализ их предпосылок, практическую проверку и т.д. На уровне коллективного субъекта знание о знании выступает (если речь идет о научном знании) как результат обоснования, доказательства, практического подтверждения, как осознание то?0, что оно удовлетворяет принятым в данном сообществе теоретическим и практическим критериям, нормативам, ценностным установкам.

Безусловно, способы отображения и оправдания наличного знания существенно варьируют в зависимости от характера этого знания: эмпирического или теоретического. К тому же в реальном процессе познания эмпирическое и теоретическое обнаруживают весьма сложные и многообразные отношения. Здесь нет возможности анализировать эти вопросы, как и особенности интересующей нас познавательной ситуации применительно к обыденному знанию. Поэтому мы ограничимся далее лишь общим планом ее рассмотрения в рамках научного познания.

Отображение и оправдание знания включают в себя осознание его относительности и системной обусловленности. Это означает ту или иную степень понимания исторической ограниченности данного знания в смысле глубины и основательности отображения в нем соответствующего объекта, понимание его ограниченности в смысле его адекватности лишь в рамках определенной предметной области и, наконец, понимание зависимости данного знания от других знаний, а в пределе - от всей системы научного знания, что служит также постоянно действующим фактором его ограничения (т.е. уточнения, конкретизации, изменения сферы его приложения).

Таким образом, знание о данном знании предполагает отображение его границы, а тем самым и соотнесение с категорией незнания, которая в рассматриваемой ситуации часто фигурирует лишь неявно. Основательность знания о данном знании связана с выявлением этого диалектического противоречия.

Граница знания осмысливается обычно в двух планах -экстенсивном и интенсивном. Первый из них выражает допустимую сферу приложения данного знания, за пределами которой оно равносильно незнанию (скажем, знание о структуре атома не имеет никакого отношения к знанию закономерностей развития экономики, оно обладает, так сказать, нулевой степенью отображения экономического развития). Второй план выражает наличный предел «глубины» отражения действительности, достигнутый в данном знании. Хотя этот предел носит конкретно-исторический характер, «передвигается», он всегда существует, и за ним лежит неизвестное, область незнания.

Итак, уже первые шаги анализа показывают, что в ситуации знания о знании нельзя обойтись без категории незнания. Эта категория служит необходимым логическим условием определения всякого знания, что свидетельствует о его исторической природе.

1.3. Незнание о знании

Эта ситуация на первый взгляд кажется довольно парадоксальной. В самом деле, как возможно иметь некоторое знание и не знать о нем? В каком смысле здесь допустимо говорить о знании и незнании?

Выше мы характеризовали рассматриваемую ситуацию, прибегая к понятию нерефлексируемого знания. Но это требует дополнительного обсуждения, так как указанное понятие истолковывается не вполне однозначно и к тому же вряд ли способно охватить все случаи данной ситуации.

Прежде всего важно подчеркнуть, что ситуация незнания о знании выступает всегда лишь как момент или, может быть, лучше сказать, как «слой», структурный фактор многомерного процесса познавательной активности субъекта. В каждом интервале этого процесса всегда наличествуют такие содержательные и структурные компоненты, ^которые выполняют определенные, иногда весьма существенные функции (отобразительные, нормативные, оценочные), но не осознаются субъектом, хотя в последующем периоде могут быть осознаны и осмыслены. Можно ли говорить о незнании субъектом указанных компонентов его собственной познавательной активности и в то же время относить их к категории знания?

На этот вопрос, как известно, современная гносеологическая литература дает положительный ответ, вводя понятие неявного знания. Различные формы неявного знания и их роль в науке стали со второй половины прошлого века предметом специального исследования в работах ряда западных философов (особенно М. Полани)¹²².

В нашей литературе эта проблематика разрабатывается в разных планах. Было показано, что всякая система знания представляет собой единство рефлексивного и арефлексив-ного. Их связь и взаимообусловленность носит конкретноисторический характер, служит формой развития научного знания.

Характеристика неявного как арефлексивного относится прежде всего к так называемому предпосылочному знанию, анализ которого составляет важнейшее условие развития научного знания. Он позволяет существенно углубить понимание взаимосвязи знания и незнания, так как раскрывает «двумерность» обоснованного знания, т.е. то принципиальное обстоятельство, что оно несет в себе не только отображение объективной действительности (определенного объекта), но и отображение самого себя. При этом характер, способ, результативность отображения субъектом собственного знания о данном объекте (и прежде всего его предпосылок, глубинных оснований), т.е. знание о знании, в существенной мере влияют на знание о данном объекте, на степень адекватности и «глубину» его отображения в научной теории, на процесс захвата ею новых слоев, горизонтов, сфер объективной действительности, на реконструкцию объекта познания. Естественно, отображение субъектом своего наличного знания может, как уже отмечалось выше, носить различный характер: одни его компоненты отражаются вполне адекватно, другие лишь отчасти, некоторые же из них могут отображаться превратно или вообще функционировать в «скрытом» виде. В этом отношении знание субъекта о собственном знании всегда содержит проблемный аспект.

Как показал М. Полани, неявное знание выступает на разных уровнях структуры познания и актуально не осознается субъектом, является «молчаливым знанием». По его словам, «вследствие молчаливого характера нашего знания, мы никогда не можем высказать все, что знаем, точно так же, как по причине молчаливого характера значения мы никогда не можем в полной мере знать всего того, что имплицировано нашими высказываниями»¹²³.

Таким образом, «незнание о знании» означает либо неадекватное отображение каких-то компонентов наличного знания, либо отсутствие их отображения вообще на данном этапе познавательной деятельности субъекта. Это относится не только к предпосылочному знанию, но и к весьма различным по содержанию и значению составляющим, которые имплицитно наличествуют в данном знании, но пока еще неосознанны и неэксплицированы. История науки демонстрирует многочисленные примеры такого рода. В литературе часто приводится тот факт, что, создав теорию множеств, Кантор не знал о содержащихся в ней парадоксах; не знали о них до определенного времени и математики, принимавшие эту теорию.

Особый случай ситуации «незнания о знании» наблюдается на уровне коллективного субъекта, обладающего достаточно сложной структурой. Здесь типичны факты, когда некоторая группа исследователей приобретает весьма важное новое знание, но оставляет его «закрытым» для других групп исследователей, работающих в той же области, и для научного сообщества в целом (в силу групповых или государственных интересов и т.д.). Заметим, что и помимо такого рода фактов, т.е. когда нет причин для сокрытия новых результатов, проходит некоторое время, пока уже добытое новое знание становится известным научному сообществу. Заслуживает внимания, кстати, сам процесс перехода от незнания к знанию об этом новом знании и к его усвоению научным сообществом, сопровождающийся нередко различными коллизиями в структуре внутренних коммуникаций коллективного субъекта.

Весьма сложным и противоречивым образом проявляется ситуация незнания о знании на уровне индивидуального субъекта. Она связана здесь с функционированием бессознательной сферы психики и ее многообразными взаимоотношениями с сознательной сферой. Это выражается часто в форме таких феноменов, как «вытеснение», «психологическая защита», символизация текущих сознательных переживаний, арефлексивность ценностных и смысловых структур, которые обусловливают направленность интересов и познавательной активности субъекта, его парадигмальные установки.

Особенный интерес представляет анализ процесса зарождения и оформления в сознании субъекта принципиально новой идеи, та его стадия, когда содержание этой новой идеи еще полностью не оформилось и ее подлинное значение еще не осознано самим творцом, не вербализовано адекватным образом - его знание о произведенном им новом знании еще смутно, граничит с незнанием. Все эти вопросы остаются пока крайне слабо исследованными, хотя имеют для гносеологии первостепенное значение, ибо выражают самый важный и интересный аспект познавательного процесса - акт творчества.

Ситуация «незнание о знании», как видим, в той или иной форме своего проявления всегда сопровождает познавательную активность субъекта, выражает одно из его «непреходящих» состояний, а постольку может рассматриваться как один из обязательных объектов гносеологического анализа. Последний призван раскрыть способы отображения, осознания, освоения этой ситуации конкретно-историческим субъектом (с учетом типологии коллективного и индивидуального субъектов). Здесь мы обнаруживаем неразрывную связь данной ситуации с тремя остальными, без чего ее нельзя основательно осмыслить.

Ведь «незнание о знании» по необходимости соотносится с «знанием о знании». Лишь в плане такого соотнесения может быть раскрыт смысл первого («незнания») и выяснены пути перехода ко второму («знанию»). Далее, само состояние незнания о знании всегда присуще субъекту, имеет по крайней мере две формы, или стадии, требующие специального рассмотрения. Первая: когда субъект обнаруживает свое незнание, непонимание некоторых особенностей, свойств, компонентов присущего ему знания (скажем, определенной научной теории) и стремится преодолеть это незнание, непонимание. Здесь налицо ситуация знания о незнании, которое относится к некоторым фрагментам наличного знания (я узнал, что не знаю, не понимаю чего-то в хорошо известной мне научной теории, -весьма обычный случай, который типичен и для коллективного субъекта). Это обычная проблемная ситуация в области методологии научного познания, психологии познания и гносеологии. Вторая: когда субъект еще не обнаружил своего незнания некоторых скрытых свойств наличного знания, которые, однако, участвуют в формировании нового знания, когда он еще не знает, что он не знает об этом (вспомним уже приводившийся пример: пользуясь теорией множеств Кантора, математики до известного периода не только не знали, что в ней содержатся парадоксы, но и не подозревали, что они этого не знают, и были «спокойны»). Это тоже довольно обычная ситуация, которая всегда исторически предшествует первой и была обозначена как «незнание о незнании».

1.4. Знание о незнании

Выше мы обозначили эту ситуацию как проблемную. Однако понятие проблемной ситуации, широко используемое в гносеологической литературе, не имеет общепринятой трактовки. В большинстве случаев она характеризуется как обнаружение определенного незнания, фактов рассогласования и противоречий в наличном знании, что вызывает соответствующую направленность активности в научном сообществе. Проблема же является результатом отображения субъектом проблемной ситуации. Она всегда выражается в конкретной потребности узнать, понять, объяснить то, чего мы не знаем, не понимаем.

Другими словами, проблемная ситуация порождает новую цель познания, формирует новый объект познания. Осознание этого объекта имеет вопросительную форму, в которой как раз и выражается установленный факт недостаточности наличного знания. Таким образом, определяется то, чего мы не знаем, но должны познать, т.е. определяется наше незнание чего-то вполне конкретного. Это и есть то, что именуется знанием о незнании.

Понятия «знание» и «незнание» постоянно выступают в логической зависимости друг от друга/ демонстрируют взаимопереходы. Ведь впервые обнаруженное нами незнание чего-либо есть тоэюе новое знание. И наоборот, обнаружение ограниченности, неполноты наличного знания в каком-либо конкретном отношении есть обнаруэюение нового незнания.

Формулировка «знание о незнании» может быть истолкована в нескольких смыслах. Например, в широком смысле, когда указывается, что рост знания сопряжен с возникновением нового незнания, новых проблем. Это хорошо понимали уже древние философы (вспомним хотя бы Зенона Элейского, говорившего своим ученикам, что он не только знает больше, чем они, но и большего не знает, ибо его границы с неизвестным обширнее).

В узком смысле указанная формулировка истолковывается в тех случаях, когда мы обнаруживаем некоторое явление, причины которого нам совершенно непонятны, когда не можем объяснить наблюдаемое и стремимся преодолеть это наше незнание, которое четко фиксируется средствами обыденного или научного языка.

Например, хорошо известно, что человеческий взгляд способен выражать различные психические состояния. Но как это возможно? Остается неизвестным, каким образом изменение жидкой среды глаза корелирует с мозговыми процессами, ответственными за сложнейшие психические состояния, и как эти изменения способны «выражать» настроения, желания, чувства и т.п. Здесь лежит пока область почти полного незнания¹²⁴. Или возьмем загадку «астрономии догонов». Откуда у племени догонов столь точные и глубокие знания о системе Сириуса, если они не могли быть заимствованы у европейцев и если исключается возможность палеовизита иных разумных обитателей космоса? Этого мы не знаем. Знание об этом незнании, возникшее, кстати, сравнительно недавно, служит источником настойчивых научных поисков и размышлений, имеющих помимо всего прочего и важное мировоззренческое значение¹²⁵.

Таким образом, тезис «знание о незнании» имеет серьезный гносеологический смысл, и это ставит задачу анализа различных видов незнания, т.е. теоретической рефлексии наличных и возможных способов знания о незнании, включая разработку типологии последнего.

Пытаясь классифицировать или хотя бы перечислить некоторые виды незнания, мы тем самым конкретизируем понятие незнания, т.е. наше знание о незнании. Это относится и к эмпирическим, и к теоретическим формам знания. Фиксация различных видов и проявлений наличного незнания безусловно составляет одно из непременных условий всякого познавательного процесса, которое легко обнаруживается как на уровне индивидуального, так и на уровне коллективного субъекта.

Таким образом, рассмотрение ситуации «знание о незнании» и стремление осмыслить ее особенности в историческом плане с необходимостью предполагают исследование ее обусловленности тремя остальными ситуациями, ибо основательное понимание любой конкретной ситуации «знания о незнании» требует четкой фиксации наличного знания о том, что именно мы знаем по данному вопросу. Без этого нельзя точно определить, что же именно мы не знаем. Но здесь вместе с тем нужно учитывать и осмысливать то обстоятельство, что в наличном знании всегда существуют, так сказать, «скрытые параметры», которые должны быть подвергнуты теоретической рефлексии, ибо от этого во многом зависит степень осознания, понимания самой проблемной ситуации и направление поисков возможных путей ее разрешения. В связи с этим важно отдавать себе отчет в наличии того конкретно-исторического основания, из которого вырастает данная проблемная ситуация, т.е. ситуации «незнания о незнании», к анализу которой мы и переходим.

1.5. Незнание о незнании.

Допроблемная и предпроблемная ситуации

Если все три описанных выше «состояния» субъекта могут быть им конкретно диагностированы, ибо они связаны с более или менее определенным объектом, то ситуация «незнания о незнании» выявляется в настоящем лишь абстрактно (так как объект незнания остается совершенно неизвестным). Убежденность в ее непременном наличии основывается на ретроспекции: любой произвольно взятый интервал истории науки легко обнаруживает эту ситуацию, несомненно связанную с общими закономерностями познания. Поэтому ее экстраполяция на настоящее и будущее является вполне естественной.

Осознание исторической ограниченности нашего знания нацеливает на более глубокое понимание связи относительного и абсолютного в познании и стимулирует устремленность за горизонт наличного знания - туда, где простирается безграничная область неизведанного.

Кс(гда речь идет о незнании, то в большинстве случаев подразумевается незнание чего-то определенного. В случае незнания о незнании предмет незнания остается неопределенным, ему можно приписать лишь самые абстрактные характеристики. Оно касается, скажем, не только объективной реальности (неизвестных и пока даже непредполагаемых физических явлений, космических объектов, химических образований, проявлений жизни и т.п.), но и субъективной реальности, неизведанных способностей и возможностей человеческой психики.

Если незнание чего-то определенного характеризует проблемную ситуацию и задает направленность поиска, формирует конкретный познавательный интерес, конкретный вектор активности субъекта, то незнание о незнании характеризует допроблемную ситуацию, своего рода «спокойствие духа»; «беспокойство» субъекта, вопросы, новая направленность его активности возникнут лишь в будущем, сейчас они у него начисто отсутствуют, и он даже не подозревает, что они могут возникнуть. Например, триста лет тому назад ни один субъект не был озабочен квантово-механическими закономерностями и никто даже не подозревал об их существовании, познавательная активность стимулировалась и поглощалась другими проблемами. В те времена никто не подозревал и о том, что возрастание солнечной активности служит причиной роста смертности среди страдающих сердечно-сосудистыми заболеваниями (эта зависимость значительно позже была обнаружена А.Л. Чижевским, что породило комплекс новых проблем)¹²⁶.

Рефлексия допроблемной ситуации - важное условие поддержания творческой перспективы познания, нашей веры в возможность постижения неведомых «измерений» бытия, иных способов дискретизации и континуумизации объективной реальности, а с другой стороны, и самой духовной активности познающего субъекта.

Здесь необходимо учитывать и психологический аспект. Подобно тому как личность склонна вытеснять мучительные, не поддающиеся решению экзистенциальные проблемы, точно так же субъект «нормальной науки» (исследователь, работающий в области стандартных проблем) вытесняет, как правило, свое знание о наличии допроблем-ной ситуации (это знание, почерпнутое из исторического опыта, несомненно присуще всякому субъекту, но редко актуализируется им, будучи вытесненным на периферию сознания или вообще за его пределы).

Мы постоянно стоим на краю «бездны незнания о незнании», но не испытываем страха, беспокойства, ибо не видим, не ощущаем ее. Но чувство «бездны незнания о незнании» остро переживается отдельными мыслителями, особенно часто это свойственно гениальным ученым и поэтам.

Самосознание гения обнаруживает, как правило, напряженную амбивалентность: величия и ничтожества. Ньютон, конечно, понимал величие своих научных деяний, но вот что он писал о себе, выражая свое чувство «бездны незнания»: «Не знаю, чем я могу казаться миру, но сам себе я кажусь только мальчиком, играющим на морском берегу, развлекающимся тем, что от поры до времени отыскиваю камешек более цветистый, чем обыкновенный, или красивую раковину, в то время как великий океан истины расстилается предо мной неисследованным»¹²⁷. Подобные переживания способны питать агностические умонастроения, но они же служат стимулом великих творческих новообразований.

Анализ допроблемной ситуации призван содействовать пониманию перехода к проблемной ситуации. Как возникает знание о незнании, это качественно новое состояние? Теоретически ясно, что ему предшествует допроблемная ситуация, и оно возникает из последней. Но пока процесс указанного перехода осмыслен крайне слабо, его отображение в гносеологии остается слишком бедным и абстрактным.

Несомненно, этот процесс подготавливается всем ходом познавательной деятельности в области наличных проблем, связан с влиянием обыденного и художественного познания на научное познание; обусловлен чрезвычайно сложными и многообразными изменениями взаимодействий эмпирических и теоретических факторов во всей системе научного знания, различными непрогнозируемыми «флуктуациями» и случайными находками как в сфере эмпирических исследований, так и в области теоретико-конструктивной и теоретико-рефлексивной деятельности. Существенную роль в этом процессе играет критическая рефлексия, сопровождающая каждый шаг познания; она выражает хроническое «недовольство» субъекта достигнутым познанием и выполняет функцию детектора новых пунктов, направлений дальнейшего роста знаний, она постоянно зондирует поле возможностей такого рода, нащупывает те слабые звенья горизонта наличного знания, где вероятнее всего прорыв в неизвестное.

Разумеется, конкретный анализ процесса перехода от допроблемной ситуации к проблемной требует пристального рассмотрения фактов реальной истории научного познания. Не имея возможности осуществить здесь систематический анализ (он требует специальной работы), ограничимся лишь некоторыми соображениями, подкрепляемыми фактическими данными.

На наш взгляд, между допроблемной и проблемной ситуациями может быть обнаружена весьма характерная в гносеологическом смысле промежуточная стадия, которую назовем предпроблемной ситуацией. Она представляет собой такое состояние субъекта, когда он выходит впервые за черту полного незнания о незнании, но еще не приобрел достаточно адекватного знания о незнании. Это - состояние первичного «беспокойства духа», выражаемое недостаточно определенными, но. вместе с тем уже вполне конкретными по содержанию новыми интенциями. Новая интенция знаменует формирование нового объекта наблюдения или размышления, она сопровождается чувством «необычного», удивлением, особой интенсивностью интереса, коллизией веры и сомнения, она означает новую ориентацию активности субъекта, стремление уменьшить неопределенность, обрести уверенность в реальном существовании неизвестного ранее объекта познания и в необходимости его исследования, т.е. уверенность в том, что формируется действительная проблема, а не псевдопроблема.

В так называемых фактуальных науках предпроблемная ситуация возникает в результате наблюдения необычных, «непонятных» явлений или фиксации необычных, «удивительных» связей между хорошо известными явлениями. Необычность, аномальность подобных феноменов вызвана тем, что они не укладываются в существующие категориальные рамки эмпирического описания, резко диссонируют с привычными способами объяснения и понимания или просто не находят какого-либо гипотетического допущения, рационального предположения в рамках соответствующей научной дисциплины.

Специфика предпроблемной ситуации состоит в том, что на этой стадии аномальные феномены еще не имеют убедительной статистики, их систематическое наблюдение еще не осуществлено или вовсе невозможно в силу их спорадического характера. В их описании на этой стадии часто превалируют средства обыденного языка, результаты наблюдений интерпретируются крайне противоречивым образом, подвергаются сомнению многими членами научного сообщества; в ряде случаев отсутствует уверенность в том, что налицо действительно новые феномены, допускается возможность ошибочного наблюдения, неточности расчетов, в результате которых сделан вывод о существовании загадочного феномена, и т.п. Предпроблемная ситуация может быть многоликой, но главное ее отличие от проблемной ситуации состоит, по-видимому, в том, что здесь само знание о незнании еще не получило научного обоснования. Это знание еще не может быть признано достоверным, оно зачастую является лишь надеждой на знание, т.е. объект незнания точно не определен, а это равнозначно тому, что точно не определен и объект познания, исследования.

Реальная проблемная ситуация предполагает формулировку проблемы, т.е. объекта исследования, его основных задач, а тем самым категориальное описание того, что неизвестно, что должно получить научное объяснение. При этом, как правило, уже имеются некоторые гипотезы или представления о путях разрешения проблемы, организуются систематические исследования, интенсивность которых (в случае актуальности данной проблемы) быстро нарастает, в результате чего формируется специфический коллективный субъект.

Конечно, нередки случаи, когда общепризнанные проблемы долгие годы ждут своей интенсивной разработки или считаются на данном этапе неразрешимыми и т.п., но это особые вопросы, не затрагивающие главных различий между предпроблемной и проблемной ситуациями.

Для нас важно подчеркнуть, что проблемной ситуации всегда предшествует предпроблемная ситуация. В ряде случаев последняя довольно быстро превращается в проблемную ситуацию, иногда же предпроблемная ситуация столь же быстро «снимается» (если обнаруживаются мнимый характер аномальных феноменов, ошибки интерпретации данных наблюдения, серьезные погрешности в расчетах и т.п., если накапливаются обширные статистические данные, решительно опровергающие выводы, сделанные на основе первоначальной, недостаточно репрезентативной статистики наблюдений, и т.п.).

Бывает, однако, что предпроблемная ситуация «тлеет» многие десятилетия, не дорастая до проблемной ситуации, но сохраняя свое значение и порождаемые ею острые вопросы, интерес к которым то ослабевает, то вновь усиливается, что не приводит, однако, к изменению положения дел, к устранению сомнений и резких отрицаний у одних, веры у других, к решающим доказательствам или столь же решающим опровержениям. Так, например, обстоит дело с рядом загадочных явлений человеческой психики.

Между тем наличие предпроблемной ситуации, в том числе и такой, которая вызывает негативные эмоциональные реакции у большинства представителей фундаментальных областей науки¹²⁸, требует непредвзятого к ней отношения, строгого методологического анализа порождаемых ею вопросов, настойчивых поисков, ибо, как показывает исторический опыт, она таит в себе возможности выхода на новые рубежи научного познания.

Предпроблемная ситуация несет в себе значительный эвристический потенциал, будит научную мысль, служит прелюдией к принципиально новым проблемам. Рассмотрим некоторые примеры предпроблемной ситуации, взятые из области медико-биологических дисциплин.

Еще в начале века рядом исследователей было подмечено, что люди, болеющие шизофренией, рождаются в основном в холодное время года, преимущественно с декабря по март. Вначале наблюдения такого рода были немногочисленны, вызывали сомнения у большинства членов научного сообщества, тем более что характер связи между указанной болезнью и временем рождения казался весьма «странным» (к тому же подобного рода связи прокламировались астрологами). Однако попытки опровержения этого «странного» феномена оказались тщетными, что создало отчетливую предпроблемную ситуацию, ибо отсутствовали и решающие доказательства в пользу данной корреляции. Такое положение сохранялось довольно долго, оно «беспокоило» исследователей, стимулировало их размышления и поиски.

Перелом наступил примерно четыре десятилетия тому назад, когда к этой «странной» теме обратилось значительное число ученых, осуществивших кропотливые изыскания с использованием компьютерных средств. К настоящему времени накоплены и проанализированы огромные статистические данные, не оставляющие ни малейшего сомнения в реальности указанной зависимости. Она подтверждена и для Южного полушария, где больные шизофренией также рождаются преимущественно в самое холодное время года. Предпроблемная ситуация переросла в проблемную, сформулированы основные задачи исследования, выдвинуты рабочие гипотезы. В этом направлении развернута широкая программа исследований существенных связей между изменениями магнитосферы и плазмосферы Земли и сдвигами физиологических показателей организма¹²⁹.

Можно привести множество других примеров предпро-блемных ситуаций, вызванных обнаружением «странных», «непонятных» феноменов, не получивших пока достаточного обоснования. В последнее время накапливаются данные, свидетельствующие о том, что леворукость встречается у мужчин в два раза чаще, чем у женщин, и что леворукие рождаются преимущественно во втором полугодии¹³⁰, что специфический тип маскированной депрессии, проявляющейся в виде фациомиалгии (особых болей в области лица), встречается почти исключительно у женщин¹³¹, что злокачественные новообразования у больных шизофренией наблюдаются в два раза реже, чем у психически здоровых лиц и у лиц, с другими психическими заболеваниями¹³².

Особенно поразительны хорошо описанные, правда, немногочисленные, данные о предсмертных ремиссиях в так называемых исходных состояниях шизофрении. В этом состоянии наступает практически полная деградация личности, и больной пребывает в нем многие годы, оно считается необратимым. Однако в отдельных случаях на фоне тяжелого соматического заболевания незадолго до смерти у такого больного вдруг резко нормализуется психическое состояние и поведение, к нему полностью возвращается, сознание¹³³. Этот загадочный феномен бросает вызов современной психиатрии и всей медико-биологической науке, стимулирует нестандартные размышления о связи знания и незнания в этой области.

Мы коснулись вопроса о зарождении и динамике пред-проблемных ситуаций в области фактуальных дисциплин. Эти процессы, безусловно, имеют свои существенные особенности в сфере математики, физического познания, космологии, информатики - всюду, где имеются развитые Теории и достигнута высокая степень математизации, а также в области социального познания. Наша задача состояла в том, чтобы обратить внимание на эту своеобразную стадию знания о незнании, подчеркнуть актуальность ее исследования в гносеологии, так как она является первичной формой выхода за границы «незнания о незнании», а в силу этого одной из творческих фаз познавательного процесса.

Выше уже отмечалось, что всякий субъект находится одновременно во всех четырех рассмотренных ситуациях. Это не исключает того, что та или иная из них может не рефлексироваться субъектом в данном интервале, актуализироваться в большей или меньшей степени. Но важно иметь в виду, что эти четыре различные гносеологические ситуации взаимообусловливают друг друга и образуют структуру всякого познавательного процесса.

1984 г.

II. ПРОБЛЕМА «ДРУГОГО СОЗНАНИЯ»

II. 1. «Сознание», «Другое сознание», «Другая субъективная реальность»

Проблема «другого сознания» (сокращенно - ДС) составляет важный аспект проблемы сознания. В ней тесно переплетаются философские и сугубо научные подходы¹³⁴. Ее теоретический анализ способен в существенной мере содействовать разработке тех аспектов проблемы сознания, которые стали особенно актуальными в условиях информационного общества (среди них - задачи понимания подлинных намерений другого субъекта, разоблачения обмана и т.д.).

Прежде, чем говорить о ДС, надо определиться с самим понятием сознания (содержание которого многомерно и слабо упорядочено), попытаться выделить основные планы проблемы сознания и определить, по крайней мере, специфические и неотъемлемые свойства сознания.

На мой взгляд, во избежание редукционистских и упрощенческих подходов, сознание должно рассматриваться в четырехмерной категориальной структуре, а именно в следующих планах: 1) гносеологическом; 2) онтологическом; 3) аксиологическом и 4) праксеологическом (интен-циональность, целеполагание, воля). Эти основные категориальные измерения не редуцируемы друг к другу, но взаимополагаемы (в том смысле, что каждое из них при основательном исследовании требует рефлексии через остальные)¹³⁵.

Неотъемлемое же и специфическое качество сознания состоит в том, что оно является субъективной реальностью (сокращенно СР). Это качество обозначается в аналитической философии терминами «ментальное», «феноменальное», «субъективный опыт», «квалиа» и др. (хотя некоторые ее представители широко используют также термин «субъективная реальность» - Дж. Серл, Т. Нагель, Д. Чалмерс и др.). Именно это качество служит камнем преткновения при теоретическом объяснении сознания и попытках вписать его в физическую картину мира (так называемый «провал в объяснении» - Т. Нагель и др.). С ним же связаны и главные трудности проблемы ДС. Мое знание о моем сознании дано мне непосредственно, в форме моей СР, знание же о сознании другого я могу получить лишь опосредствованно, и между этими двумя типами знания существует «эпистемологический разрыв» (как выражаются представители аналитической философии).

Хочу подчеркнуть необходимость тесных контактов философских подходов к сознанию с научными исследованиями феноменов сознания (особенно в психологии, психиатрии, нейрофизиологии, генетике, в проблематике искусственного интеллекта и др.). За последние десятилетия накоплен колоссальный конкретно-научный материал, который служит развитию и коррекции теоретических, в том числе и философских построений, стремящихся к объяснению сознания¹³⁶.

Проблема сознания многомерна и не может сводиться к индивидуальному сознанию, тем самым - к рассмотрению лишь в плане СР. Правомерны понятия сознания, прилагаемые к массовым, коллективным и институциональным субъектам. Здесь тоже может идти речь о ДС, скажем о сознании другой, мало знакомой нам социальной, этнической общности, но в подобных случаях характер проблемы ДС существенно изменяется. Содержание сознания такого рода субъектов обладает особым способом существования и функционирования, его анализ требует соответствующих подходов и методов, хотя так или иначе предполагает учет индивидуального сознания, ибо вне и помимо него не бывает никакого сознания, а может существовать лишь его отчужденное содержание, представленное в оп-редмеченной, объективированной форме.

Поэтому суть проблемы ДС - в познании (и понимании) СР другого человека. Но это предполагает знание (понимание) собственной СР, знание того, как мы отображаем, оцениваем, объясняем свои сознательно переживаемые состояния и как мы управляем ими.

Однако качество СР присуще и психике животных. Поэтому имеет смысл ставить проблему более широко - как проблему «Другой субъективной реальности». Это вызвано тем, что сознание человека и СР животных имеют существенные общие черты и единый эволюционный источник, а так же тем, что теоретически мыслимо существование других типов СР в иных звездных мирах и возникновение новых разновидностей СР в результате развития информационных технологий и симбиозов человека с искусственными информационными системами. Размышления, опирающиеся на такие посылки, способны иметь немалое эвристическое значение.

II.2. Основные вопросы

В проблеме Другой СР можно выделить два взаимосвязанных вопроса:

1. Каковы критерии (или хотя бы основания для определения) того, что некоторый внешний объект, в том числе другой человек, обладает СР (а не просто выполняет разумные действия, как это предполагается, например, Тестом Тьюринга и его современными модификациями)? Что требуется для диагностики наличия ши отсутствия у него этого качества?

2. Как возможно и как достигается познание (понимание) содержательно определенных состояний СР другого существа, прежде всего человека (хотя это должно быть отнесено и к животным).

Первый вопрос концентрирует внимание на самом качестве СР, его онтологическом статусе. Он близок к тому, что в аналитической философии именуют «эпистемологической проблемой ДС» в отличие от «концептуальной проблемы ДС», в которой главным является вопрос о том, на каких основаниях я могу сформировать понятие о другом сознании, например, распространить свое понимание боли на понимание боли другого человека. Подобное разграничение представляется мне весьма условным, так как обе «проблемы» слишком тесно взаимосвязаны.

Философский анализ первого вопроса пока не привел к какому-нибудь определенному теоретическому решению, и перспектива здесь достаточно туманна (что подчеркивается в заключении статьи о ДС в «Стэнфордской философской энциклопедии»). Поэтому в некоторых отношениях имеет смысл сместить поиск ответа на этот вопрос в те пограничные с философией и в другие области знания, которые помогают глубже уяснить специфику СР (прежде всего в плане ее исторического возникновения, способа существования и функциональной роли в жизнедеятельности человека и животных) и таким путем повысить возможность искомого теоретического решения.

Представляют ли собой явления СР эпифеномены («но-мологических бездельников») или они способны выполнять каузальные функции? И если способны, то как можно это объяснить, если явлениям СР нельзя приписывать физические свойства (массу, энергию, пространственные характеристики)? Эти вопросы в аналитической философии решаются по преимуществу с позиций редукционизма: фи-зикалистского или функционалистского типа. В последние десятилетия преобладает второй из них, в концепциях которого явления СР сводятся к функциональным отношениям, отождествляются с некоторым их классом.

Это связано с оформлением во второй половине прошлого века парадигмы функционализма, противостоящей классической парадигме физикализма. Суть первой в том, что описание функциональных отношений логически независимо от описания физических свойств; а это исключает возможность редукции первых ко вторым.

Тем самым создается теоретическая основа для нового типа объяснения и предсказания в области исследования самоорганизующихся систем и информационных процессов. Ключевым пунктом здесь служит, как я его называю, принцип инвариантности информации по отношению к физичеЬким свойствам ее носителя (т.е. одна и та же информация может быть воплощена и передана носителями, имеющими разную массу, энергию, пространственные и временные характеристики, иными словами, может кодироваться по-разному). Поэтому в самоорганизующихся системах цель и результат управления определяются информацией как таковой, а не самими по себе физическими свойствами носителя. Это позволяет выделить особый вид причинности - информационную причинность, видом которой является психическая причинность, подойти к пониманию явлений СР с позиций парадигмы функционализма, допускающей не только редукционистскую стратегию, но и построение теоретических объяснений нередукционистского типа¹³⁷.

II.3. Возможны ли критерии диагностики «Другой субъективной реальности»?

Психика - продукт эволюции, ее оригинальная находка, позволившая решить фундаментальную проблему поддержания целостности, способности развития и эффективного управления в сложных самоорганизующихся системах, ведущих подвижный образ жизни (элементы которых - клетки, отдельные органы - так же являются самоорганизующимися системами, имеющие собственные программы). Имеется в виду выработка меры автономности самоорганизующихся элементов и подсистем и меры их подчиненности программам целостного организма. Сохранение единства системы такого рода и централизация управления -важнейшие функции психики и прежде всего тех ее регистров, которые связаны с явлениями СР.

Возникновение СР знаменует новый уровень организации информационных процессов, который обеспечивает производство информации об информации, создает качество виртуальности, способность пробных виртуальных действий, проектирования реальности и поведения, что резко расширяет диапазон возможностей освоения внешнего мира. Всякое явление СР есть информация о чем-либо, данная живой системе как бы в «чистом» виде (в том смысле, что ее мозговой нейродинамический носитель не ощущается, не отображается). Но нам дана не только способность иметь информацию в «чистом» виде, но и способность оперировать ею и использовать ее для управления собой, другими людьми, внешними объектами. Таковы кардинальные факты нашей психической организации, взятой в единстве нашего Я и всего многообразия явлений СР.

Качество СР есть функция чрезвычайно сложно организованной и специфической мозговой нейродинамической системы; она отличается от той, которая реализует информационные процессы, «идущие в темноте» (по выражению Д. Чалмерса), так как обладает некоторыми дополнительными способностями не только «освещения» информации, но также произвольного управления ею и вместе с тем моторными функциями. Мы пока еще далеки от понимания «устройства», структурно-функциональной организации такой нёйродинамической системы, но ясно, что это кодовая организация. Постепенно прорисовываются ее существенные черты. За последние годы в этом направлении достигнуты определенные успехи (работы Дж. Эделмена, А.М. Иваницкого, В .Я. Сергина, А. Дамасио, М. Арбиба и Г. Риззолатти и др.). Речь идет о специфическом типе структурно-функциональной организации (в качестве многоуровневой и многопланово распределенной нейродина-мической системы), имеющей кольцевой характер и способной представлять эгосистеме мозга информацию в «чистом» виде. В силу принципа инвариантности информации по отношению к физическим свойствам ее носителя и вытекающего из этого принципа положения об изофункционализме систем теоретически допустимо мыслить, что такая организация воспроизводима на различной субстратной основе. Общие, существенные и специфические свойства подобной организации, если они станут известны, смогут служить критериями диагностики наличия или отсутствия качества СР у некоторого внешнего объекта (по крайней мере, в земных рамках)¹³⁸.

Эта задача по своему характеру представляет собой задачу расшифровки кодов. Большие успехи в решении такого рода задач продемонстрированы генетикой (расшифровка кода ДНК, генома животных и человека). На повестке дня - решение задачи расшифровки мозговых нейродина-мических кодов явлений СР (взятых как с их формальной и содержательной, так и с оперативной стороны).

II.4. «Аргумент от аналогии»

Философское обсуждение проблемы ДС проводится по преимуществу лишь во втором аспекте: как достигается познание содержательно-определенных состояний СР другого?

В большинстве случаев концептуальные построения, стремящиеся ответить на этот вопрос, основываются на «аргументе от аналогии», восходящем к Р. Декарту и Дж. Локку. Суть его в том, что знание о ДС обусловлено знанием о собственном сознании. Мои субъективные состояния даны мне непосредственно, а другого - лишь посредством их внешних проявлений. Я знаю типичные корреляции между состояниями своей СР и их внешними проявлениями (реакциями, поведением, речевыми актами и пр.). Наблюдая подобные внешние проявления у другого, я могу судить о состояниях его СР. Кроме того, часто ссылаются на аналогичную телесную структуру и физиологию (например, наличие глаз свидетельствует о наличии зрения и, значит о наличии субъективных образов, и т.п.).

Существуют различные версии указанного аргумента, в том числе касающиеся понимания речи. Особенная роль в проблеме ДС отводится эмоциям. Некоторые авторы утверждают, что эмоции суть телесные проявления и потому могут рассматриваться в качестве наблюдаемых субъективных феноменов, тем самым якобы преодолевается «эпистемологический разрыв» между знанием о собственных явлениях СР и знанием о явлениях СР другого. Так

X. Пикард заявляет, что эмоции и соответствующие им телесные изменения есть «свойства тела» и «если эмоции наблюдаемы, тогда есть основания считать, что вы способны знать, иметь доказательство обычного верования о наличии сознания у другого - ведь вы наблюдаете это»¹³⁹. Однако отождествление эмоций и их телесных проявлений не выдерживает критики. Вряд ли надо доказывать, что связь и корреляция эмоций с некоторыми телесными изменениями не может означать их тождества; эмпирические зависимости здесь многозначны; автор явно занимает позицию бихевиористского редукционизма.

Концепции ДС, характерные для представителей аналитической философии, опираются на эмпирические регулярности и, как правило, не достигают теоретического уровня (в точном его понимании). Сознавая слабость «аргумента от аналогии», его не раз пытались «усовершенствовать» и вместе с тем постоянно подвергали критике; он все время «находится в ремонте», по словам Н. Малкольма, который критически рассмотрел ряд ранних версий «аргумента от аналогии», восходящих к Дж. Ст. Миллю (взгляды Ст. Хэмпшайра, X. Прайса и др.). Он продемонстрировал изобретательный анализ, стремясь показать неопределенность утверждений от первого лица о собственных ментальных состояниях, на которых (при данном «аргументе»), собственно, и основывается в конечном итоге суждения о ментальных состояниях другого. Надо отдать должное его интересным соображениям о специфике различения, идентификации и оценки собственных субъективных состояний, специфическом характере знания о протекающих в данном интервале собственных ментальных явлениях и характере верификации такого рода знания. Однако нельзя согласиться с заключениям^ автора, близкими к позиции логического бихевиоризма Л. Витгенштейна. Кроме Н. Малкольма основательной критике указанный аргумент подвергали П. Стросон, С. Шумэйкер И др.¹⁴⁰

Основные контраргументы следующие: для многих субъективных состояний связь между ними и их внешними проявлениями многозначна; в большинстве случаев мы описываем свои состояния СР для себя таким образом, что при этом вообще отсутствуют ссылки на бихевиоральные проявления; оценка собственных ментальных состояний бывает ошибочной, и др.¹⁴¹

Характерно, что Б. Рассел, называя «аргумент от аналогии» «туманным», тем не менее прибегал к нему, предложив свой подход¹⁴². По его мнению, познание ДС должно совершаться так же, как познание ненаблюдаемых объектов; методы познания таких объектов освоены наукой, в особенности физикой. С этой целью выдвигаются теоретические гипотезы, подтверждение или опровержение которых осуществляется посредством наблюдаемых актов поведения. Такой подход к проблеме ДС называется «научным» или «подходом лучшего объяснения». Он обычно сочетается с «подходом по аналогии», ибо предпосылки обоих подходов, связанные с поведенческими критериями, по сути, одинаковы. Подобное сочетание «гипотетического» и «аналогического» именуется «гибридным подходом». Он в настоящее время преобладает среди тех, кто опирается на «аргумент по аналогии» (А. Мелник¹⁴³ и др.).

По-моему, «гибридный подход» является столь же малопродуктивным как и его составляющие. При этом вряд ли корректно использовать термин «наблюдаемое» («не наблюдаемое») не только по отношению к собственным состояниям СР (здесь имеет место иной способ отображения в сравнении с чувственными данными), но и к явлениям СР другого. Заслуживает внимания критика «аргумента от аналогии» под углом рассмотрения позиции солипсизма и доказательства ее несостоятельности. Здесь интересен анализ интерсубъективной нагруженности высказываний от первого лица о собственном Я, соотношения в такого рода высказываниях «личного» (private) и «публичного» (public), что позволяет вскрыть самопротиворечивость солипсизма и тем самым указать на неразрывную связь «моего сознании» с «другим сознанием» (см. статью Ст.П. Торнтона (St.P. Thornton) «Солипсизм» в «Стэнфордской Философской Энциклопедии»). Однако этот анализ ведется в сугубо эпистемологическом плане, касается лишь знания о содержании ментальных состояний и оставляет в тени самый трудный пункт о способе существования этого содержания, о специфике самого качества ментального состояния.

В рамках аналитической философии проблема ДС обсуждается в обширной литературе, посвященной мысленным экспериментам с так называемыми «зомби». Понятие «зомби» означает существо, начисто лишенное сознания, но обладающее всеми функциональными свойствами человека. Здесь в центре внимания, естественно, находится качество СР и вопросы о его специфике, его необходимости и о возможности его обнаружения у другого существа. Многолетние дискуссии довольно интересны. Ее участники приходят к самым разным выводам, включая признание «несущественности сознания» и «неразрешимости проблемы другого сознания» (в силу того, что нам доступно лишь внешнее поведение другого, а не его сознание, и мы фактически имеем дело с «зомби»). На мой взгляд, заслуживает пристального критического анализа сам тезис о «мыс-лимости зомби». Если «зомби» приписываются действительно все функциональные свойства человека и понятие «функционального» берется в широком смысле, то «мыс-лимость зомби» становится невозможной (возможны лишь некоторые функциональные свойства за пределами качества СР, а это - общее место). Однако результаты обсуждения мысленных экспериментов с «зомби» содержат существенные соображения и стимулирующие факторы для дальнейшей разработки проблематики ДС ^].

Наряду с эмпирическими концепциями существуют и теоретические подходы к проблеме ДС. Среди них -основательная концепция Гуссерля (проанализированная Н.М. Смирновой в сопоставлении с концепциями Шюца ¹⁴⁴ и Шеллера, представляющими для темы ДС значительный интерес¹⁴⁴). Гуссерль конструирует трансцендентальное Эго, опирается на аналогизирующую апперцепцию смысла собственного сознания, на аналоговую проекцию его смысла на другую телесность, стремится преодолеть противоречия, возникающие при обосновании интерсубъективности, которая выполняет ключевую роль в проблеме ДС (эти вопросы квалифицированно рассматриваются в указанной работе Н.М. Смирновой).

Я коснулся концепции Гуссерля, чтобы подчеркнуть следующее важное, на мой взгляд, обстоятельство: неуст-ранимость идеи «аналогии», исходной посылки «моего сознания» и апеляции к «другой телесности» как в эмпирических, так и в теоретических концепциях ДС. Вопрос в том, как интерпретируются и применяются эти понятия. Но несомненно, что указанное обстоятельство свидетельствует об их рациональном смысле, важной роли в разработке проблемы ДС. При этом наиболее острым является вопрос о правомерности исходной посылки «моего сознания» для познания ДС.

II.5. «Мое сознание» и «Другое сознание»

Элементарный эпистемологический анализ показывает взаимополагаемость в ряде существенных отношений «моего сознания» и «другого сознания». Очевидна интерсубъективная нагруженность множества моих актуальных и диспозициональных состояний СР, моих «отчетов от первого лица». С другой стороны, те, кто берут за первичное, ¹⁴⁵ исходное некий уже готовый интерсубъективный препарат сознания, т.е., вслед за Шеллером, утверждают, что «сфера Мы предшествует сфере Я», всегда неявно противоречат самим себе, ибо провозглашают это от себя лично (т.е., от своего, первого лица). Конечно, в некоторых отношениях спор о том, что «первично» Я или Мы, напоминает спор о курице и яйце. Однако в случаях теоретического объяснения ДС ситуация не столь парадоксальна.

Среди представителей аналитической философии и особенно когнитивных наук получила широкое распространение так называемая «Теория Теории» (сокращенно она именуется в текстах, где о ней ведется речь, ТТ). Ее предметом является процесс и результат самосознания (self-awareness). Суть ТТ в том, говоря кратко, что знание о собственных ментальных состояниях достигается теми же средствами, что и знание о ментальных состояниях другого; создана якобы теория, объясняющая познание ментальных состояний других людей (обозначается кратко ТоМ), она прилагается к познанию собственных ментальных состояний и дает их объяснение, является их теорией (т.е. теорией теории, отсюда - ТТ). Активные сторонники ТТ (А. Гопник, А. Мельцофф, X. Веллман, У. Фритц и др.) вслед за У. Селларсом, Г. Райлом объявляют иллюзией феномены «непосредственно данного» и «привиллегирован-ного доступа», сводят ментальное лишь к его когнитивному содержанию, используют другой редукционистский репертуар.

В последние годы, однако, в аналитической философии и когнитивной науке нарастают антиредукционистские тенденции, что проявляется в жесткой критике, которой подвергается ТТ. Основные контраргументы против ТТ связань/ с опровержением ТоМ и доказательством зависимости теоретических построений о познании другого сознания от понимания специфических процессов самоосоз-нания.

Примером этого может служить обстоятельное исследование Ш. Николс и Ст. Стич, которые наряду с серьезным теоретическим анализом используют обширный эмпирический материал из области психологии и психопатологии, свидетельствующий о несостоятельности ТТ¹. Они показывают, что отображение («чтение») ментальных состояний другого невозможно без адекватного отображения собственных ментальных состояний и что между последним и первым нет необходимой связи. ТТ противоречит феноменологическим данным и не объясняет нашей способности самоосознания, которая связана со специальным когнитивным механизмом самоотображения (именуемым «механизмом мониторинга»). Они приходят к выводу, что этот механизм предзадан психике («mind»), т.е. носит фундаментальный характер, действует во всяком ментальном акте и, что важно, ие имеет логически необходимой связи со словесным отчетом

Следует подчеркнуть, что вопросы, касающиеся познания собственных явлений СР, остаются узким местом в проблеме ДС, хотя составляют ее ключевой пункт. Традиционная эпистемология не располагает достаточными средствами для анализа вопросов такого рода, большей частью выносит их за скобки. Поэтому здесь хотелось бы кратко повторить и дополнить некоторые положения, вы- ^{146 147}

сказанные уже в моих публикациях¹⁴⁸ об особенностях познания СР и ее «первичности» в разработке ряда важнейших аспектов проблемы сознания, в частности проблемы ДС. Исследования в этом плане имеют, по моему глубокому убеждению, первостепенное значение для осмысления актуальных вопросов современной эпистемологии.

СР есть исходная форма всякого знания. Любое высказывание от третьего лица имеет первоначальную форму высказывания от первого лица, т.е., всякий познавательный акт непременно включает в том или ином виде отчет от первого лица для себя и лишь потом - для другого. Такого рода отчет для себя, когда он уже сложился (санкционирован «веровательными» регистрами и проработан словесно) может быть представлен в интерсубъективной форме, т.е. в виде отчета от третьего лица. Мы склонны слишком поспешно вещать от некого анонимного надличностного субъекта, не рефлексируя указанную ситуацию, теряя чувство того, что говорим не более чем от себя. Я называю этот феномен «отрешенностью от себя».

Всякое явление СР включает фундаментальную способность самоотображения себя, оно есть единство ино-отображения и самоотображения. Эта способность самоотображения сохраняется даже в условиях тяжелейшей психической патологии (в виде сохранения чувства при-

надлежности переживаемого явления СР своему Я), что свидетельствует о ее глубоких эволюционных корнях, о формировании ее на стадии антропогенеза в качестве необходимого свойства сознания. Самоосознание, о котором речь шла выше, есть форма такого рода самоотображения, присущего всякому познавательному акту. Если самоото-бражение неадекватно, то неадекватно отображение в целом, не говоря уже о неэффективности интуитивного и иного самоконтроля. Это однозначно подтверждается многочисленными данными психопатологии.

Учет изложенных положений, характеризующих «мое сознание» - непременное условие понимания (познания) «другого сознания». Такого рода понимание (знание) достигается тоже в исходной форме от первого лица. Тем не менее, оно не является дублированием мной явлений СР другого, а представляет собой воспроизведение некоторых инвариантов их содержания; так обстоит дело даже в случае эмоциональных сопереживаний (и, добавлю, даже в случаях собственного воспоминания, воспроизведения своих субъективных переживаний). Впрочем, теоретически, возможность такого дублирования нельзя исключать, но для этого нужны совершенно иные способы и средства коммуникации, которыми мы не обладаем (мысленные эксперименты на эту тему могут быть весьма интересными).

II.6. «Народная психология», герменевтика и «Другое сознание»

Несмотря на слабость теоретических разработок проблемы ДС, в практическом отношении, в повседневной жизни мы решаем эту проблему более или менее удовлетворительно, опираясь на наши врожденные способности, речевые коммуникации, нелингвистические средства общения (мимика, жесты, особенно выражение глаз), разнообразный опыт и знания. «Способность восприятия чужого психического состояния - отмечает известный психолог А. Кемпински - появляется на очень раннем этапе онтогенетического развития», что свидетельствует о ее обусловленности функциями филогенетически «старых» этажей нервной системы. Это - «древнейший тип познания», «объективность и достоверность познания чужого психического состояния - непременное условие сохранения жизни»¹⁴⁹.

Мы постоянно используем арсенал средств, накопленный «народной психологией» и, я бы добавил, «народной эпистемологией». Они охватывают и предъявляют нам колоссальный исторический опыт эмпирических обобщений и вероятностей, касающийся врожденных и приобретенных способностей человека общаться не только с другими людьми и животными, но и с самим собой (аутокоммуникация, играющая столь важную роль в «моем сознании»!). Это -живой источник здравого смысла и непременный базис всех эмпирических и теоретических разработок проблемы ДС. Каждый из нас руководствуется опытом такого рода, причем не всегда осознанно, большей частью интуитивно, отдавая при этом предпочтение прежде всего оценке действий того человека, субъективные состояния которого хотим понять.

Надо заметить, однако, что в условиях информационного общества с его гигантским нагромождением коммуникативных процессов, непомерным ростом сферы неопределенности, изощренными способами манипуляции сознанием и обманных действий особенно обострилась проблема критериев реальности, т.е. подлинности, содержания сообщений другого субъекта о его чувствах, намерениях, ₍желаниях, мыслях, решениях. Эти критерии, действующие большей частью интуитивно, возникли и сотни миллионов лет шлифовались в ходе эволюции, а затем антропогенеза и истории общества; сейчас они часто дают осечку. Речь идет о соответствующих глубинных санкционирующих механизмах, которые вместе с тем развиваются в процессе индивидуального опыта и над которыми надстраиваются различные более поздние эмоциональные, чувственные и рациональные способы оценки подлинности. Проблема распознавания подлинности относится, кстати, не только к индивидуальному, но и к институциональному субъекту. Это составляет специальный и в нынешних условиях высоко актуальный аспект проблемы ДС.

Эпистемологический подход к проблеме ДС необходимо связан с коммуникативным подходом. В сущности, всякое познание «содержания» явлений СР другого человека представляет собой процесс и результат коммуникации. Это - акт понимания, требующий герменевтического анализа, «перемещения в чужую субъективность», как говорил Дильтей.

Здесь нужно выявить и постигнуть содержание явлений СР, воплощенное в некотором речевом сигнале, взгляде, телесном движении, тексте или продукте деятельности. Причем наибольшие трудности связаны не с пониманием отдельных субъективных состояний, а с пониманием оригинальной, уникальной целостности СР другого индивида, его «самости».

Речь идет о том аспекте постижения «Другой СР», который четко выразил Томас Нагель в своей знаменитой статье «Что значит быть летучей мышью? («What is like to be a Bat?»). Представители аналитической философии обозначают этот аспект постижения СР термином «каково это быть» («другим»), т.е. чувствовать себя другим, побывать на месте другого. Т. Нагель считает, что субъективный мир летучей мыши нам недоступен. Но в близком смысле каждому из нас недоступен и уникальный внутренний мир другого человека. Тем не менее, опыт показывает, что в определенной степени это возможно, так*как мы способны познавать «уникальное», «неповторимое» путем формирования прицельных инвариантов множества единичных, уникальных явлений. Ведь и собственную «уникальность» и «неповторимость» мы рефлексируем посредством некоторых инвариантов.

Познание уникальности субъективного мира «Другого», как и познание уникальности вообще, остается трудной эпистемологической проблемой, которая, однако, поддается разработке, не является безнадежной. Именно это мне хотелось подчеркнуть в связи задачами понимания «Другой субъективной реальности».

Проблема ДС в общем плане - предмет философской герменевтики (в духе Дильтея, Гуссерля, Гадамера, а, с другой стороны, в той форме, в какой эта проблематика ставится и обсуждается представителями аналитической философии); она имеет первостепенное значение для исторической науки, различных областей гуманитарного знания, культуротворческой деятельности в целом.

Однако, в связи с задачей понимания, можно говорить так же о художественной герменевтике (глубоком постижении другого сознания, человеческих типов, характеров, сокровенных переживаний средствами художественной литературы, музыки, театра, иных видов искусства) и научной герменевтике. Последняя ставит задачу понимания более широко - как постижение информации, воплощенной в некотором материальном носителе. Это - задача диагностики кодового объекта (т.е. такого объекта, который действительно содержит, несет определенную информацию) и расшифровки кода¹⁵⁰. Не говоря уже о различных областях естествознания, она стоит на первом плане в археологии, криминологии, лингвистике, этнографии, в тех специальностях, которые имеют дело с тайными, загадочными шифрами. Вспомним расшифровку языка майя Ю. Кнорозовым или факт расшифровки японской контрразведкой изощренного кода Рихарда Зорге. Здесь необходимо учитывать методы и результаты криптологии - специальной и весьма развитой науки, изучающей создание шифров и способы их «взлома», историю «эволюционной борьбы» шифровальщиков и дешифровщиков¹⁵¹. Возникновение компьютеров подняло криптологию на новую ступень. Специалисты высказывают мнение, что создание квантовых компьютеров позволит расшифровывать без особых трудностей любые коды, созданные человеком. Научная герменевтика, однако, шире криптологии и более основательно рассматривает проблему кодированиия, кодов и их декодирования, охватывает область биологических, психологических и социокультурных кодов, выясняет их роль в процессах жизнедеятельности и в социальной самоорганизации.

Поскольку нас интересует проблема другой СР, ограничимся этим планом рассмотрения. Что означает в данном отношении задача расшифровки кода и акт понимания информации? Ведь информация необходимо воплощена в своем носителе и, значит, всегда существует лишь в определенной кодовой форме. Поэтому расшифровка кода может означать лишь одно: перевод, преобразование «непонятного» кода в «понятный» для данной самоорганизующейся системы, т.е. в такой код, который «открывает» для нее информацию и делает ее доступной для управления (я называю первый тип кода «чуждым», второй - «естественным»; простейшая иллюстрация: незнакомое английское слово и его перевод). Мы можем не знать устройство «естественного» кода, но как бы непосредственно обладать содержащейся в нем информацией, ярким примером этого является взгляд. Почему определенное изменение жидкой среды глаза несет нам часто столь значимую информацию о субъективных состояниях другого? Это - загадка; но мы зачастую весьма точно и почти мгновенно понимаем «выражение глаз».

Разумеется, здесь тоже происходит расшифровка кода, но протекает она «автоматически», на бессознательном уровне, и когда мы говорим, что «содержание» взгляда нам понятно, то это означает осознание уже «готового» результата. Акт успешной коммуникации есть цепь (или сеть) кодовых преобразований, которые в итоге «открывают» мне информацию о некоторых явлениях СР, переживаемых другим человеком.

Я хочу остановиться на этих специальных вопросах, как будто далеких от философии (но близких проблеме другой СР), поскольку уверен, что решающие сдвиги в разработке проблемы другой СР будут достигнуты на путях научной герменевтики. Разумеется, философскую и научную герменевтику не следует противопоставлять друг другу, они связаны, должны сотрудничать, хотя у них во многом разные цели и методы. Что касается других видов философской деятельности, прежде всего эпистемологии и методологии науки, то понятно, что они могут быть в высшей степени полезны научной герменевтике. Она же, думаю, стоит на пороге крупных достижений, способных повлиять на судьбы нашей цивилизации. Здесь теснейшим образом переплетаются естественнонаучные и социогума-нитарные проблемы, разработка которых настоятельно требует глубоких философских и методологических размышлений, способных стимулировать новые теоретические подходы к проблеме ДС.

II.7. О перспективе расшифровки мозговых нейродинамических кодов явлений субъективной реальности

Мне хотелось бы еще раз подчеркнуть некоторые принципиальные моменты философских рассуждений о проблеме ДС, которые, по-видимому, в силу своей элементарности, часто остаются в тени. Когда философ ставит проблему другой СР, то он явно или неявно исходит из наличия коммуникативной ситуации. Это означает, что есть субъект, который стремится познать некоторый объект, что между ними есть некоторая связь, и субъект стремится решить вопрос: есть у этого объекта СР или ее нет. Далее явно или неявно полагается, что познающий субъект знает, что такое СР, может, в принципе, определить ее наличие, «узнать» ее и ищет в другом именно то, что уже знает. В противном случае постановка проблемы бессмысленна. Но субъект знает, что такое СР лишь по себе (так сказать от первого лица). Это знание имеет, по крайней мере, два аспекта: 1) субъект знает, что он обладает качеством СР, т.е., что он «находится в сознательном состоянии», переживает «чувство принадлежности» ему этого состояния, как выражаются психиатры; это - «немедленное» знание, «непосредственно данное» (термины из аналитической философии) и 2) субъект знает то определенное «содержание», которое он переживает в данном интервале, оценивает это «содержание» и может в определенной мере оперировать им. Разумеется, оба аспекта образуют единство, представляют акт аутокоммуникации. Другими словами, мое знание о моей СР возникает в процессе аутокоммуникации, протекающем в данном интервале. Здесь субъект и объект представлены в форме переменного соотнесения модальностей «Я» и «не-Я», которая составляет базисную динамическую структуру СР¹⁵².

Если я располагаю способностью (средствами) «немедленного» определения наличия СР у себя, то для того, чтобы определить наличие СР у другого, я должен научиться (создать, использовать) те же самые средства. Вопрос в том, что эти средства даны мне диспозиционально и ареф-лексивно: я знаю что, но не знаю как, т.е. знаю о наличии своей СР, знаю, что она дана мне сразу и непосредственно, но не знаю, каким образом это совершается, от какого рода информационных процессов в моем (или другом) головном мозге это зависит. Поэтому решение вопроса о другой СР лежит на пути анализа информационных процессов, образующих коммуникативный акт.

Рассмотрим в упрощенном виде основные этапы процесса какой-либо элементарной коммуникации, в результате которой определенное содержание СР одного человека (скажем, переживание образа красной розы) становится достоянием другого (тоже в форме его СР). Данное содержание СР первого человека (обозначим это содержание знаком А) есть информация, воплощенная в соответствующей мозговой нейродинамической системе (обозначим ее X), и он хочет сообщить ее другому. X есть «естественный» код А, в силу чего эта информация А дана мозговой эгосистеме (и, значит, личности) непосредственно. Далее АХ инициирует словесный код АУ, последний преобразуется в моторный код AZ, программирующий и реализующий соответствующее словесное выражение - звуковой код AW. Воздействуя на слуховой аппарат второго человека, последний вызывает в его мозгу обратную цепь кодовых преобразований и в итоге соответствующую мозговую нейродинамическую систему, близкую к X, представляющую собой «естественный» код примерно той же информации А, переживаемой в форме субъективной реальности.

Конечно, на самом деле все гораздо сложнее, но суть дела обстоит примерно так. Здесь главным для нас является мозговой нейродинамический код X, который, будучи «естественным», несет исходную информаг^ию и представляет ее для личности (для меня и каждого) в «чистому виде. Теоретически возможно выделить это кодовое образование, подключиться к нему и расшифровать его, минуя все сложнейшие его преобразования, ведущие к внешнему выражению этого информационного содержания в естественных коммуникациях (или к его внешней маскировке). Это означает, что оно будет выражено, например, в виде словесной записи (или как-то иначе) на приборе у того, кто осуществляет такую расшифровку кода (даже помимо воли обладателя указанной информации). Разумеется, в таком случае вполне возможно будет продлить коммуникативную цепь и обеспечить расшифровку указанного кода в форме дублирующего субъективного переживания соответствующего содержания у того человека, который осуществляет эту операцию расшифровки кода X. Так, собственно, и происходит всякий раз, когда речь идет о расшифровке кода человеком, ибо конечным этапом является понимание им некоторого ранее скрытого «содержания», представленного ему сейчас в форме его СР.

Вслед за расшифровкой генетического кода, наука приближается к решению подобной задачи¹⁵³. Но что означает ее решение для проблемы «Другого сознания»? Появится новый способ коммуникации, но суть, в принципе, останется та же. Как и в случае понимания выражения глаз или понимания желаний человека путем наблюдения его действий, здесь будет совершаться процесс расшифровки кода, т.е. преобразования «чуждого» кода в «естественный» код типа X. Никакого «непосредственного» постижения «другой субъективной реальности» быть не может. Расшифровка нейродинамического кода типа X может означать только новый вид доступа к «содержанию» явлений СР другого человека.

Если такая задача будет решена даже в частном виде, то нетрудно вообразить масштаб возможных последствий. Размышляя о тех новых перспективах, которые откроются перед медициной, многими видами деятельности, межличностными и социальными отношениями, мы должны прежде всего иметь в виду негативные последствия этого, способных нести угрозу человечеству. Конечно, многие важные позитивные и особенно негативные последствия непредсказуемы. Но, несомненно, то, что негативные последствия такого нового вида коммуникации будут значительными, они смогут нарушить фундаментальные структуры социальной самоорганизации.

Наша земная социальная самоорганизация основывается на относительной автономности личности, что выражается в относительной «закрытости» ее внутреннего, субъективного мира. В подавляющем числе случаев личность «открывает» и «закрывает» его по своей воле и весьма избирательно. Что произойдет, если это будет нарушено? Если личности станут «открытыми»? Или одни будут «открытыми», а другие «закрытыми»? Или небольшая группа «закрытых» сможет «открывать» кого захочет вопреки их воле? Ведь наверняка технологии расшифровки нейродинамических кодов явлений СР окажутся в руках государственных или крупнейших финансово-экономических структур, а не исключено, что и в руках некого объединения злонамеренных лиц. Эти и другие вопросы такого рода вызывают серьезные опасения; вместе с тем они создают во многом новое поле для мысленных экспериментов и теоретического анализа относительно будущего земной цивилизации.

Нас все в большей степени волнуют вопросы о злонамеренных интенциях ДС, о скрытых коварных замыслах, спосцбных нести горе и гибель не только отдельным людям, но всему человечеству. Тем более, что в нашу эпоху системных инфраструктур один единственный человек, реализуя свой преступный замысел, способен вызвать цепную реакцию колоссальной разрушительной силы.

А как быть с обманом, пропитывающим все поры социальной жизни, все межличностные и институциональные коммуникации; как быть с прокламированием честности, благородства и справедливости, под покровом которого вершатся самые гнусные дела? Эти вопросы имеют прямое отношение к проблеме ДС, они становятся все более острыми и актуальными в условиях информационного общества, нарастания глобализации и требуют пристального внимания философов.

2005 г