IX. «Художественное целое»

IX. «Художественное целое»

Отдельные моменты художественного оформления «Капитала» складываются в единое целое, когда подходишь к изучению художественной стороны его структуры. Эту художественную сторону можно изучить преимущественно на I томе «Капитала».

I том – органическая часть всего «Капитала», но он внутренне так целен и строен, что художественность его композиции может быть самостоятельной темой.

Самое построение, внутренняя архитектоника труда Маркса – это область изучения его диалектического метода: на какие части распался «Капитал», как связаны они внутренне между собою, какова постепенность раскрытия основных понятий. Но исследователь этой темы в праве не обращать внимания на изумительную легкость этой архитектоники, на стройность ее и законченную красоту. Это – момент художественной характеристики, остановимся лишь на нем.

Сжатый, стройный, единый I том – законченное целое. Все синтезировано на мысли: эксплуатация как основа процесса капиталистического производства в ее возникновении, расцвете и революционной ликвидации. Ленин сжато говорит:

«Маркс дает возможность видеть, как развивается товарная организация общественного хозяйства, как превращается она в капиталистическую, создавая антагонистические (в пределах уже производственных отношений) классы буржуазии и пролетариата, как развивает она производительность общественного труда, и тем самым вносит такой элемент, который становится в непримиримое противоречие с основами самой этой капиталистической организации. Таков скелет „Капитала“»[190].

Понять I том можно, лишь постигнув, впитав, усвоив его революционность. Эта основа «Капитала» дает огромную эмоциональную напряженность всему построению I тома, и поэтому построение так художественно цельно. Беспристрастность не значит бесстрастность, и объективизм не лишил Маркса права на гнев. Этот гнев и революционная страстность, нарастающая в I томе от первой главы к последней, – тоже синтезирующий момент, дающий I тому стройную объединенность. Как целое «Капитал» – борьба. Подзаголовок его – «Критика политической экономии» – дает замысел этой борьбы с буржуазным миром. Цель – не только обосновать новую систему, но разрушить старую и обосновать новую, камня на камне не оставить от псевдо-научных апологий буржуазного мира. Маркс не торопится к выводам, он знает, что успеет до них дойти. Он будет железной волей своей логики вести к нему читателя. Он сначала будет показывать, потом доказывать, но показывать с такой убедительностью, что вывод в вашей голове будет готов раньше, чем его даст вам Маркс. Он сольет ваше мышление со своим, и, как лодка, привязанная к кораблю, вы поплывете туда, куда поплывет корабль.

Выработать структуру произведения можно, лишь отчетливо представляя себе всю систему своих выводов в целом и осознав свой центральный замысел. Темы глав, взаимоотношение отдельных частей тоже обусловлены основными выводами. К ним по ходу изложения автор подойдет в конце, но они обусловят форму начала. Читатель еще не знает вывода, а пишущий уже знает. Произведение планируется от конца к началу, а читается, как известно, от начала к концу. Мысль исследователя долгим, извилистым путем шла к выводам, и этот путь подчас неуловим для него самого. Но в изложении своего труда ни один автор не задается целью отразить все извилины этого творческого пути. Но он поведет свое изложение так, чтобы заставить читателя как бы пережить эволюцию наблюдений и выводов. Надо дать читателю возможность сотворчества. Поэтому, несмотря на то что автор знает свой основной вывод, он в начале изложения принимает роль читателя, еще не знающего его и лишь начинающего исследовать. Но суть в том, что этот хранящийся в голове автора и еще не высказанный вывод дает критерий для отбора явлений уже с первой фразы труда. В постепенности рассуждений, в медленном восхождении к выводу читатель в художественно построенном труде переживает радость сотворчества, сольет свое мышление с мышлением автора. Маркс – величайший мастер этой стороны дела.

Это проявляется с первой же страницы «Капитала». Элементы основного замысла Маркса даются в первой же фразе: «Богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, выступает как „огромное скопление товаров“»[191]. Уже здесь начало ариадниной нити, конец которой – в основной мысли произведения. Явления, систематизированные в этом первом предложении, отобраны на основании критерия основной идеи. Острым скальпелем проведена историческая грань – «капиталистический способ» (были и будут другие некапиталистические). Это умение заставить читателя сопережить с автором творческий процесс сказывается и в расположении основных частей. Основная мысль I тома, как сказано, – эксплуатация в ее развитии и революционной ликвидации. Вопрос о ней, о присвоении классом капиталистов труда рабочих пронизывает весь том. Каждую экономическую категорию Маркс сумел наполнить социальным содержанием. Характерно, что язык Маркса тем образнее и изложение тем напряженнее, чем ближе Маркс к логическому центру I тома, к раскрытию существа прибавочной стоимости – «тайны» эксплуатации. Образ – прием сильнейшего воздействия эмоционального порядка – сообщает действию величайшую драматическую напряженность. В первых главах Маркс, как бы сдерживая себя, не дает всей изобразительной яркости «раскрытия» этих категорий, но, поднимаясь выше, к выводам, он персонифицирует изложение, в нем сильнее заговорит художник: капиталист и рабочий выйдут на сцену как живые, художником созданные лица.

«Потому-то „Капитал“ и имел такой гигантский успех, – писал В.И. Ленин, – что эта книга „немецкого экономиста“ показала читателю всю капиталистическую общественную формацию как живую – с ее бытовыми сторонами, с фактическим социальным проявлением присущего производственным отношениям антагонизма классов…»[192]. А показать общественную формацию «как живую» – для этого надо иметь и художественный талант. Несмотря на то что главные действующие лица у Маркса – рабочий и капиталист, он не выводит их с первой страницы. Основной «герой» произведения, создающий прибавочную ценность, – рабочий – не выводится на сцену сразу. Но его ждешь как героя напряженной драмы. Маркс художественно оттеняет это ожидание, говоря на первой же странице:

«Товар есть прежде всего внешний предмет, вещь…»

Вещь… Но уже в самой категории товара дано общественное содержание. Вы чувствуете, как «вещь» вдруг отодвигается в сторону и за ней окажутся живые люди, враждующие классы. Далее рассечен анализом товар: потребительная стоимость и меновая в их диалектике, зависимости, переходе в противоположность. Два действующих лица: сюртук и тугой сверток в 10 аршин холста. Они, как живые, ходят, меняются местами и, как это на первый взгляд ни странно, отражают друг друга. К ним привыкаешь настолько, что, когда внезапно в отделе о полной или развернутой стоимости сюртук вдруг начинает обмениваться уже на 20 аршин холста, чувствуешь несправедливость к холсту.

Но объем темы пока все еще невелик: постепенно, по логическим ступеням читатель идет вслед за автором. Границы заботливо очерчены – вот, например, 16-е примечание: «категория заработной платы вообще еще не существует для нас на данной ступени исследования». Маркс сам признавался, что в этой главе «щеголял диалектикой» и, как можно тщательнее, знакомил читателя с основным положением, необходимым для дальнейших выводов. «Самое лучшее, – писал он, – в моей книге [„Капитале“. – М.Н.] подчеркнутый уже в первой главе двойственный характер труда, смотря по тому, выражается ли он в потребительной или в меновой стоимости (на этом основывается все понимание фактов)…»[193].

Следующая ступень, конец первой главы, – вопрос о товарном фетишизме. Раскрыть его содержание было бы невозможно без анализа субстанции стоимости товара. При товарном фетишизме вещи, внешние предметы закрывают людей и их общественные отношения. К этой мысли читателя надо было довести самого – дать ему ее предпосылки, иначе тайна фетишизма осталась бы тайной… «В прямую противоположность чувственно грубой субстанции товарных тел ни один атом естественного вещества не входит в субстанцию их стоимости»[194]. Невозможно без основания этой мысли обосновать раскрытие фетишизма товаров. Ведь субстанция стоимости товаров тем и отличается от вдовицы Куикли, подруги Фальстафа, что «неизвестно, где она находится»[195].

И – как концовка в первой главе: стоимость может быть реализована лишь в обмене, в общественном процессе. А близорукие экономисты буржуазного толка полагают: потребительная стоимость не зависит от вещественных свойств товара, а стоимость меновая присуща ему, как вещи. Добряк Догберри поучает ночного сторожа Сиколя: «Приятная наружность есть дар обстоятельства, а искусство читать и писать дается природой».

Вы уже слышите за сценой шаги двух главных героев: трудящегося и присвояющего его труд. Они здесь, близко, но их еще нет. Имейте терпение. Будет момент, когда легкая поступь приближающихся ног обратится в шум и грохот, в бурю и гнев революционной борьбы. Но сейчас к этому прийти еще нельзя. Перед вами не прошел еще заключительный этап анализа обмена – деньги. Анализированы предпосылки обмена, и мы вступаем в его процесс. Деньги – стоимость, служащая всеобщим эквивалентом. И вначале – в первой фразе – ироническая короткая реплика: «Товары не могут сами отправляться на рынок и обмениваться»[196]. Ведь так? Это – один из излюбленных стилистических приемов Маркса: иронически утверждать такие очевидные вещи, отрицать которые не решится никто. Но отправление от этой самоочевидности неотразимо логически ведет к выводу, бьющему по утверждениям вульгарной экономии. Тот же прием, например, в главе пятой «Процесс труда и процесс увеличения стоимости» (отд. второй): «…если для того, чтобы выпрясть 1 ф[унт] пряжи необходим только 1 ф[унт] хлопка, то на образование 1 ф[унта] пряжи может быть потреблен только 1 ф[унт] хлопка»[197].

Отдел второй «Превращение денег в капитал» открывает новый этап изучения и дает примеры художественных приемов. Сейчас выйдут на сцену главные действующие лица. Но пока их еще нет. Перед нами как разряд пружины – главы о деньгах – тройная быстрая смена фаз: Т – Д – Т… Д – Т – Д… «Движение капитала не знает границ»… Но второе Д больше первого. Каким образом? Маркс, давая читателю предчувствовать вывод, бросает с убийственной иронией: стоимость «получила магическую способность творить стоимость в силу того, что сама она есть стоимость. Она приносит живых детенышей или, по крайней мере, кладет золотые яйца»[198]. Убийственно насмешлив прием формулировок «самоочевидности».

На сцену выбегает капиталист. У него растерянные движения. Он только что спокойно спал в трактате Дестюта де-Траси или еще кого-нибудь. Выпускается и еще один – его друг; они будут обмениваться, но не просто, а по всем законам вульгарной политической экономии. В том-то и состоит ирония Маркса: он позволяет им, как кошка мышке, побегать между кошачьих лап. Перед вами пройдут все типы объяснений появления «золотых яиц». Острота сарказма в том, что рабочего еще нет. Объяснения будут даваться без него. Капиталисты хотят объяснять? Пожалуйста. Прибавочная стоимость возникает из процесса обращения? Но ведь если обмениваются эквиваленты, то, «очевидно, никто не извлекает из обращения большей стоимости, чем пускает в него»[199].

Неужели же привилегия покупателя – приобретать товары – ниже стоимости! «Нет надобности даже напоминать, что покупатель, в свою очередь, станет продавцом. Он уже был продавцом, прежде чем стал покупателем»[200]. Нельзя допускать существование класса, который потребляет, не производя. Маркс мягко называет это иллюзией.

Конечно, прибыль можно себе платить из собственного кармана, но… это отнюдь не метод «обогащения»[201]. Конечно, можно и надуть. Старый еврей, торгующий еще более старыми монетами, конечно, может продать фартинг времен королевы Анны за гинею, но увеличится ли от этого запас благородного металла страны? Фигурки фабрикантов, менял, ростовщиков и торговцев суетливо-беспомощно мечутся взад и вперед. Все напрасно. «Весь класс капиталистов данной страны в целом не может наживаться за счет самого себя»[202]. Destut de Tracy думает иначе, может быть потому, что он член Института (De France). Движение, суету, верчение Маркс чувствует и говорит им: «Как ни вертись, а факт остается фактом»[203].

Ваше ожидание напряжено. Загадка налицо – она сейчас и разрешится. Она формулирована так, что интригует: «Итак, капитал не может возникнуть из обращения и так же не может возникнуть вне обращения. Он должен возникнуть в обращении и в то же время не в обращении. Сейчас, сейчас…» Маркс бросает: «Hic Rhodus, hic salta!»[204] Маленькая пауза перехода к следующему разделу… Главное действующее лицо сейчас появится на сцену.

Его появлению предшествует несколько секунд подготовки. Чтобы довести до конца напряжение ожидания, логически, совершается последний шаг: раз в метаморфозе Д – Т – Д увеличенной сумме Д предшествует Т, ясно, что увеличение Д может произойти только из товара. Но этот особенный товар обладает чрезвычайно любопытными свойствами: товар, творящий товары… На рынке есть «такой товар, сама потребительная стоимость которого обладала бы оригинальным свойством быть источником стоимости…»[205] «И владелец денег находит на рынке такой специфический товар; это – способность к труду, или рабочая сила»[206].

Итак, появляется рабочий. Его встреча с капиталистом происходит на рынке. Она характеризует лишь определенный исторический этап: ее историческая характеристика – повторение мотива первой фразы «Капитала», первого исторического ограничения темы: дело идет о капиталистическом способе производства. Рабочий должен быть «свободен» в двояком смысле слова: «во-первых, он должен располагать своей рабочей силой как свободная личность своим товаром, во-вторых, не должен иметь для продажи никакого другого товара, должен быть гол, как сокол, свободен от всех предметов, необходимых для практического применения рабочей силы»[207].

Много бичующей иронии влагается Марксом в слово «свобода» в этой главе. Сдержанное негодование чувствуется в каждой строке. Сначала оно не на первом плане: внимание холодно устремлено на анализ своеобразного товара – «рабочая сила». Суть в выводе: стоимость рабочей силы меньше стоимости, создаваемой рабочей силой. В этом – основание возможности эксплуатации, присвоения чужого труда. Еще один холодный логический, но полный ядовитой иронии вывод: рабочий кредитует капиталиста, ибо последний потребляет рабочую силу ранее, чем ее оплачивает. Пока еще мы все на шумном крикливом рынке. Но производство прибавочной стоимости, процесс потребления рабочей силы совершаются не на рынке. Здесь лишь совершается обмен «эквивалентов», покупка рабочей силы.

«Мы оставим поэтому эту шумливую господствующую на поверхности общества, открытую для всех и каждого сферу и вместе с владельцами денег и владельцем рабочей силы спустимся в сокровенные недра производства, у входа в которые начертано: „Вход разрешается только по делу“»[208]. Мы ознакомились сейчас с производством капитала. Наконец-то перед нами откроется тайна добывания прибыли.

Логически тема отдела закончена. Но Маркс не может сдержать накипевшего негодования. Оно прорывается бурной своей страстностью, вскрывая основы творческого процесса: вывод еще неизвестен читателю, но уже известен Марксу. Он дает все предшествующее лишь потому, что знает последующее. Его основной вывод, его критерий для отбора явлений все время в центре его творческого внимания; он сказывается в отборе явлений, но еще не формулируется как таковой.

Расставаясь с рынком, Маркс клеймит его проклятием своей иронии. Вспомним его уже цитированную нами гневную речь: рынок – «настоящий эдем прирожденных прав человека. Здесь господствуют только свобода, равенство, собственность и Бентам! Свобода! Ибо покупатель и продавец товара, например, рабочей силы, подчиняются лишь велениям своей свободной воли. Они вступают в договор как свободные, юридически равноправные лица… Равенство! Ибо они относятся друг к другу лишь как товаровладельцы и обменивают эквивалент на эквивалент. Собственность! Ибо каждый из них располагает лишь тем, что ему принадлежит. Бентам! Ибо каждый заботится лишь о себе самом. Единственная сила, связывающая их вместе, это – стремление каждого к своей собственной выгоде, своекорыстие, личный интерес. Но именно потому, что каждый заботится только о себе и никто не заботится о другом, все они в силу предустановленной гармонии вещей или благодаря всехитрейшему Провидению осуществляют лишь дело взаимной выгоды, общей пользы, общего интереса»[209].

Здесь – особенно яркий пример приема драматизации у Маркса. Резким драматическим штрихом – через взаимодействие двух олицетворений – кончается мысль главы в предвосхищении вывода (ведь еще ничего по существу не сказано об эксплуатации. О ней будет речь лишь на следующих страницах) и в завершении иронии и негодования. Здесь Маркс драматизирует выводы, персонифицирует их до указания на мимику: расставаясь со сферой, «мы замечаем, что начинают несколько изменяться физиономии наших dramatis personae [действующих лиц]. Бывший владелец денег шествует впереди как капиталист, владелец рабочей силы следует за ним как его рабочий; один многозначительно посмеивается и горит желанием приступить к делу; другой бредет понуро, упирается как человек, который продал на рынке свою собственную шкуру и потому не видит в будущем никакой перспективы, кроме одной: что эту шкуру будут дубить»[210].

Теперь уже внимание читателя не напряжено, а захвачено. Оно уже не ждет, а все время впитывает материал предлагаемых выводов, раскрытия «тайны». Характерно, что наиболее драматические моменты – что и понятно – падают у Маркса на конец отделов, на вывод. Начало отдела обычно спокойно. Третий, четвертый и пятый отделы теснейшим образом спаяны. Здесь суть и центр, обусловливающий как предыдущее, так и последующее. Вывод о производстве прибавочной стоимости уже эмоционально предвосхищен во взрыве негодования второго отдела. Логически даны уже его предпосылки, ибо обосновано, что стоимость рабочей силы меньше стоимости, производимой рабочей силой. Теперь перед нами вопрос о взаимной зависимости обеих стоимостей. Какова она, как исторически развивается присвоение чужого труда, чем обусловлено количество прибавочной стоимости? Отделы, отвечающие на этот вопрос: третий – «Производство абсолютной прибавочной стоимости», четвертый – «Производство относительной прибавочной стоимости», пятый – «Производство абсолютной и относительной прибавочной стоимости».

Эти главы идут в смысле настроения crescendo.

Пятая глава, открывающая третий отдел, – анализ процесса труда и процесса увеличения стоимости. Каков бы ни был этот процесс по своей конкретной форме, в какую бы эпоху он ни происходил, в труде всегда присутствуют три элемента: то, чем работают, то, над чем работают, и тот, кто работает. Обосновывается столь важный в системе марксизма примат техники: «Экономические эпохи различаются не тем, чт? производится, а тем, как производится»[211]. Перед вами вереницей проходят материалы и продукты природы. Дана великолепнейшая диалектика сырья: «Одна и та же потребительная стоимость, являясь продуктом одного труда, служит средством производства для другого труда»[212]. «Один и тот же продукт в одном и том же процессе труда может служить средством труда и сырым материалом»[213]. Нет застывших граней – перед вами процесс борьбы, движения, своеобразной «жизни» вещей, условий, дающих назначение и содержание вещам, проявление бесконечно разнообразных качеств материалов природы. В продукте, хорошо произведенном, следы прошлого труда сглажены. Вспышка остроумия: «Если средства производства и обнаруживают в процессе труда свой характер продуктов прошлого труда, то лишь благодаря своим недостаткам. Нож, который не режет, пряжа, которая постоянно рвется, и т.д. живо напоминают о ножевщике А и прядильщике В»[214]. Все это рассуждение – яркий пример удачного подчинения словесных средств мыслительному процессу. Фраза ясна и коротка. Вообще в I томе «Капитала» довольно часты недлинные фразы. Это – хороший признак. Густав Флобер остроумно советовал: сделать критерием длины фразы естественную длину человеческого дыхания. У Маркса: «Машина, которая не служит в процессе труда, бесполезна. Кроме того она подвергается разрушительному действию естественного обмена веществ. Железо ржавеет, дерево гниет. Пряжа, которая не будет использована для тканья или вязанья, представляет собой испорченный хлопок»[215]. Особенной образности и силы достигает язык Маркса, когда он говорит о труде: «Живой труд должен охватить эти вещи, воскресить их из мертвых, превратить их из только возможных в действительные и действующие потребительные стоимости. Охваченные пламенем труда, который ассимилирует их как свое тело, призванные в процессе труда к функциям, соответствующим их идее и назначению, они хотя и потребляются, но потребляются целесообразно…»[216].

Со второго отдела пятой главы начинается снова самая последовательная и яркая драматизация. Она связывается с только что описанной. Маркс насмешливо напоминает о существовании своей жертвы – «нашего» персонифицированного капиталиста: «Однако возвратимся к нашему капиталисту in spe [в будущем]». Перед нами опять «наш» капиталист и рабочий. «Мы оставили его после того, как он купил на товарном рынке все факторы, необходимые для процесса труда: материальные факторы, или средства производства, и личный фактор, или рабочую силу. Лукавым глазом знатока он высмотрел средства производства и рабочие силы…»[217].

Далее следует процесс создания стоимости. Основная тема – доказать, что прибавочная стоимость – неоплаченный труд. Это доказательство развертывается в ряде картин, драматизированных до мелких мимических изменений капиталиста. Он лицом к лицу со своей «курицей, несущей золотые яйца», – стоимостью, приносящей прибавочную стоимость. Но дело происходит уже не на рынке, а в производстве, круг возможных объяснений возникновения прибыли сужен до предела: выход только один – неоплаченный труд. И тем драматичнее поиски другого выхода, когда сразу видно, что там – стена. Опять ироническое замечание: «…хотя сапоги, например, некоторым образом образуют базис общественного прогресса и хотя наш капиталист – решительный прогрессист, он, тем не менее, производит сапоги не ради них самих. Потребительная стоимость при товарном производстве вообще не представляет собой вещи, „qu’on aime pour lui-m?me“»[218]. Далее – ряд картин.

Сначала на лице капиталиста лукавая улыбка. Он хорошо выбрал и материал, и рабочую силу. Он человек честный, в высшей степени моральный и к тому же прогрессист. Один из пунктов его морального кодекса – плата долгов. Поэтому он собирается честно расплатиться по всем пунктам производства, выработав партию товара. Пусть это будет пряжа. Точно вычисляется стоимость всех трех элементов: стоимость, присоединенная орудиями производства, стоимость, заключенная в сырье, стоимость, прибавленная рабочей силой. Происходит расплата. Позвольте… Что же получается? «Стоимость продукта равна стоимости авансированного капитала». «Наш капиталист смущен»[219].

Сцена вторая. Наш капиталист, может быть, кое-что смыслит в вульгарной экономии. Он говорит, что авансировал свои деньги именно с намерением получить больше. Вспоминаются слова Данте о том, что «дорога в ад вымощена благими намерениями», «и у него точно так же могло бы появиться намерение добывать деньги, ничего не производя. Он начинает грозить. Во второй раз его уже не проведут. В будущем он станет покупать товары на рынке готовыми, вместо того чтобы заниматься их производством»[220] (как метко схвачено; сначала смутился, а потом стал грозить – надо скрыть смущение и реабилитировать себя).

Сцена третья. На капиталиста нападает раздумье. Как же так? Конечно, можно не заводить производства и все покупать, но ведь тогда прибыль исчезнет… Капиталист – en revanche – проникается своей великой общественной значимостью. Но что, если все его братья-капиталисты перестанут производить? «…Где тогда найдет он товары на рынке? А питаться деньгами он не может. Он пускается в поучения. Следует-де принять во внимание его воздержание. Он мог бы промотать свои 15 шиллингов. Вместо того он потребил их производительно и сделал из них пряжу. Но ведь зато и имеется у него теперь пряжа вместо угрызений совести»[221]. Очень большая психологическая последовательность: смутился, потом стал грозить, потом начал поучать…

Но Маркс с большой настойчивостью опять сует под нос капиталисту неопровержимый факт: ведь все-таки нет сумм, могущих оплатить его «отречение», ибо «стоимость продукта, выходящего из процесса, равна только сумме товарных стоимостей, брошенных в этот процесс. Успокоиться бы ему на том, что добродетель есть воздаяние добродетели»[222]. Выход для капиталиста явно неприемлемый.

Сцена четвертая началась. Капиталист становится все навязчивее (проповедовал и поучал, а его опять раздражают)… «Пряжа ему не нужна. Он производил ее для продажи. Ну, что же, пусть он продает ее или, что еще проще, производит в будущем только вещи для своего собственного потребления – рецепт, который однажды уже прописал ему его домашний врач Мак-Куллох как испытанное средство против эпидемии перепроизводства»[223]. Заметьте, и Мак-Куллох введен в драматизацию, сделан действующим лицом: он – домашний врач капиталиста, прописывающий рецепт… Разве рабочий мог существовать без капиталиста? Ведь капиталист ему все дал для работы. И, кроме того, капиталист – честный парень. Он заплатил ему по полной стоимости. Да, кроме того, разве сам он не работал?.. «Наш приятель, который только что кичился своим капиталом, вдруг принимает непритязательный вид своего собственного рабочего. Да разве сам он не работал? Не исполнял труд надзора и наблюдения за прядильщиком? И разве этот его труд не создает, в свою очередь, стоимости? Но тут его собственный надсмотрщик и его управляющий пожимают плечами»[224] (два новых персонажа на сцене).

Выхода нет. Вульгарная политэкономия в голове капиталиста вертится так же беспомощно, как сам капиталист в кругу марксовых вопросов.

Но не беспокойтесь о капиталисте. Открывается сцена пятая. Она начинается тем же настроением, что и первая. Капиталист «с веселой улыбкой уже снова принял свое прежнее выражение лица. Он просто дурачил нас всеми своими причитаниями. Все это не стоит и гроша. Эти и тому подобные пустые увертки и бессодержательные уловки он предоставляет профессорам политической экономии, которые собственно за это и оплачиваются. Сам же он – практический человек, который хотя и не всегда обдумывает, чт? он говорит в том случае, когда это не касается его дел, но всегда знает, чт? он делает в своей деловой сфере»[225]. Он знает, что суть в присвоении неоплаченного труда, но он смущен этим весьма мало. Ведь, несмотря на это знание, курица продолжает нести золотые яйца… Вернее, оказывается, что золотые яйца несет не курица, но поэтому они не перестают быть менее золотыми, если так можно выразиться.

Анализируется процесс созидания прибавочной стоимости. Опять – блестки иронии: «То обстоятельство, что для поддержания жизни рабочего в течение 24 часов достаточно половины рабочего дня, нисколько не препятствует тому, чтобы рабочий работал целый день…»[226]. «Наш капиталист заранее предвидел этот казус, который как раз и заставил его улыбаться. Поэтому рабочий находит в мастерской необходимые средства производства не только для шестичасового, но и для двенадцатичасового процесса труда»[227]. Производится продукт. Совершается калькуляция. Есть! Прибавочная стоимость – 3 шиллинга. «Наконец, фокус удался. Деньги превратились в капитал».

И вот перед нами капитал, образ самовозрастающей стоимости, «одушевленное чудовище, которое начинает „работать“ как будто под влиянием охватившей его любовной страсти»[228].

Чудовищу, начавшему «работать», необходимо пожирать неоплаченный труд. Прибавочная стоимость – единственная цель капиталистического производства. «Неутолимая жажда прибавочного труда» – таково заглавие второго подразделения главы восьмой «Рабочий день». Эта неутолимая жажда и толкает предпринимателя прежде всего к простому способу увеличения прибавочной стоимости – к абсолютному увеличению: растет рабочий день.

В этом отделе – новое нарастание драматизации: «Капитал – это мертвый труд, который, как вампир, оживает лишь тогда, когда всасывает живой труд и живет тем полнее, чем больше живого труда он поглощает. Время, в продолжение которого рабочий работает, есть то время, в продолжение которого капиталист потребляет купленную им рабочую силу». Ироническое замечание: «Если рабочий потребляет находящееся в распоряжении последнего (капиталиста. – М.Н.) время на самого себя, то он обкрадывает капиталиста»[229]. И далее ирония прорывается гневом. Маски товарных отношений сбрасываются. «Потребление» живого товара вдруг открывает свое гнусное эксплуататорское лицо. Напряжение так велико, что читатель чувствует, что действующие лица сейчас заговорят, – и действительно, еще две внешне спокойные фразы – и действующие лица начнут говорить.

«Итак, капиталист ссылается на закон товарного обмена. Как и всякий другой покупатель, он старается извлечь возможно б?льшую пользу из потребительной стоимости своего товара. Но вдруг раздается голос рабочего, который до сих пор заглушался шумом и грохотом [Sturm und Drang] процесса производства»[230].

«Товар, который я тебе продал, отличается от остальной товарной черни тем, что его потребление создает стоимость, и притом б?льшую стоимость, чем стоит он сам. Потому-то ты и купил его. То, что для тебя является возрастанием капитала, для меня есть излишнее расходование рабочей силы. Мы с тобой знаем на рынке лишь один закон: закон обмена товаров. Потребление товара принадлежит не продавцу, который отчуждает товар, а покупателю, который приобретает его. Поэтому тебе принадлежит потребление моей дневной рабочей силы. Но при помощи той цены, за которую я каждый день продаю рабочую силу, я должен ежедневно воспроизводить ее, чтобы потом снова можно было ее продавать. Не говоря уже о естественном изнашивании вследствие старости и т.д., у меня должна быть возможность работать завтра при том же нормальном состоянии силы, здоровья и свежести, как сегодня. Ты постоянно проповедуешь мне евангелие „бережливости“ и „воздержания“. Хорошо. Я хочу, подобно разумному, бережливому хозяину, сохранить свое единственное достояние – рабочую силу и воздержаться от всякой безумной растраты ее… Ты оплачиваешь мне однодневную рабочую силу, хотя потребляешь трехдневную. Это противно нашему договору и закону товарообмена. Итак, я требую рабочего дня нормальной продолжительности и требую его, взывая не к твоему сердцу, так как в денежных делах сердце молчит. Ты можешь быть образцовым гражданином, даже членом общества покровительства животным и вдобавок пользоваться репутацией святости, но у той вещи, которую ты представляешь по отношению ко мне, нет сердца в груди. Если кажется, что в ней что-то бьется, так это просто биение моего собственного сердца. Я требую нормального рабочего дня потому что, как всякий другой продавец, я требую стоимости моего товара»[231].

Перед нами следующая тема – вопрос о производстве относительной прибавочной стоимости.

Эксплуатация и развитие производительных сил – это тема отдела «Производство относительной прибавочной стоимости». Каждое завоевание техники, каждое увеличение производительности труда в капиталистическом обществе прежде всего используются для эксплуатации.

Когда увеличение прибавочного рабочего времени наталкивается на естественные пределы суток (нельзя работать 30 часов в сутки!) или на естественный предел физической утомляемости рабочего (нельзя работать и 20 часов в сутки), то персонифицированный капиталист вовсе не складывает оружия, подчиняясь «естественным законам природы». Ему остается, правда, один выход, но «великолепный» и широкий выход: это относительное увеличение прибавочного рабочего времени, увеличение его за счет необходимого. Один из наиболее благодарных способов увеличения подобного сорта – это применение каждого завоевания в развитии производительных сил как средства эксплуатации. Сначала перед нами проходит сотрудничество («кооперация»). Самый факт сотрудничества, работы сообща, даже без расчленения приемов и разделения труда уже повышает производительность. И кооперация в капиталистическом хозяйстве используется прежде всего как средство эксплуатации. Повышение производительности уменьшает необходимое рабочее время и увеличивает прибавочное. Из слияния многих сил возникает одна общая, и эта общая – не сумма отдельных сил (берем разрез производительности труда), а нечто большее. Теперь перед нами великолепное завоевание человека, поэзия власти человечества над природой – машина.

И вот в этой поэтичной и величественной по содержанию теме с резкой трагичностью звучит короткая фраза Маркса: «Машины – средство производства прибавочной стоимости»[232]. А ранее перед этим – спокойное обоснование: «Подобно всем другим методам развития производительной силы труда, они (машины. – М.Н.) должны удешевлять товары, сокращать ту часть рабочего дня, которую рабочий употребляет на самого себя, и таким образом удлинять другую часть его рабочего дня, которую он даром отдает капиталисту». Дальше – в очерке развития двигателя – блестка злой иронии: лошадь, как двигатель – один из наихудших, между прочим, потому, что «у лошади есть своя собственная голова»[233]. Машины развиваются, растут. Теперь уж не одна машина, а целая организованная толпа машин – великолепнейших человеческих завоеваний – эксплуатирует человека: «На место отдельной машины приходит это механическое чудовище, тело которого занимает целые фабричные здания и демоническая сила которого, сначала скрытая в почти торжественно-размеренных движениях его исполинских членов, прорывается в лихорадочно-бешеной пляске его бесчисленных собственно рабочих органов»[234]. Машина поэтически олицетворяется, становится живой.

Но это еще не все. Под сухим и холодным как будто подзаголовком «Ближайшие действия машинного производства на рабочего» перед вами раскрываются ужасы употребления при машинах детского и женского труда, удлинение рабочего дня (остановка машин – убыток), чудовищная интенсификация труда, делающая из живых людей части машины, лихорадочно работающих в такт с ней автоматов. Это – из живых-то людей! Взрыв такой понятный в своей психологии, но такой слепой в своей социальной сути борьбы рабочих с машинами. Гибель ручного производства, поглощаемого машиной, невозможность борьбы с ней, ее победоносное шествие, уничтожающее по пути отсталые формы домашнего труда. И параллельно с этим – накопление негодования.

Мы миновали логический композиционный центр. Тайна уже раскрыта. Сущность капиталистического строя – присвоение чужого труда – нами понята. И как раньше эта основная мысль отбирала факты предшествовавшего изложения, так и теперь она, уже понятая и оставшаяся позади, определяет строение последующего изложения.

Шестой отдел – заработная плата – обусловлен предыдущим и, в свою очередь, обусловливает последующий. Что заработная плата – цена рабочей силы, это уже показано. В этом отделе сосредоточены заключительные логические выводы этого положения. Этот отдел – последний камень, поддерживающий вместе со всеми предыдущими величайший по нарастанию трагичности отдел – седьмой отдел и последний – «Процесс накопления капитала». Надо точно и резко отличить и отметить доли стоимости, бросаемой рабочему капиталистом. Вычет этой суммы из общей суммы выручки дает без стоимости орудий суммы, которыми оперирует накопление.

Уже много трагизма было в том, что машины превращены в средство эксплуатации человека человеком. Мертвый как будто пьет кровь живого. Но ведь суть еще страшнее (crescendo настроения все идет!) – живой приковывается к мертвому как его часть: рабочий класс как принадлежность капитала – это первое, с чего начинается вопрос о простом воспроизводстве. В капиталистическом хозяйстве не товары прежде всего воспроизводятся, а классовые отношения.

Спаянность предыдущего с последующим неразрывна, логика неумолима. В трех абзацах, вводящих в седьмой отдел, эта связь с ослепительной яркостью вскрыта.

«Превращение известной денежной суммы в средства производства и рабочую силу есть первое движение, совершаемое стоимостью, которая должна функционировать в качестве капитала. Происходит оно на рынке, в сфере обращения. Вторая фаза этого движения, процесс производства, закончена, поскольку средства производства превращены в товары, стоимость которых превышает стоимость их составных частей, т.е. содержит в себе первоначально авансированный капитал плюс прибавочную стоимость. Эти товары должны быть затем снова брошены в сферу обращения. Надо продать их, реализовать их стоимость в деньгах, эти деньги вновь превратить в капитал и так все снова и снова. Этот кругооборот, неизменно проходящий одни и те же последовательные фазы, образует обращение капитала»[235].

Капитал диктует повышение и понижение платы рабочего. Капитал своей потребностью в сужениях и расширениях производства творит резервную армию капитализма. Капитал, требуя рабочего как запас такового, творит безработицу, создает резервную армию капитализма. Как только рабочие союзы хотят смягчить действие закона относительного перенаселения, «капитал и его сикофант[236], экономисты поднимают вопль о нарушении „вечного“ и так сказать „священного“ закона спроса и предложения»[237]. Каждая пульсация чудовища-капитала отражается на рабочем классе. Капитал сокращается – рабочие выбрасываются на улицу. Капитал эмигрирует – эмигрируют рабочие. Этих зависимостей множество. Появляется образ «Джаггернаутовой колесницы».

«Все средства для развития производства превращаются в средства подчинения и эксплуатации производителя, они уродуют рабочего, делая из него неполного человека [einen Teilmenschen], принижают его до роли придатка машины, превращая его труд в муки, лишают этот труд содержательности, отчуждают от рабочего духовные силы процесса труда в той мере, в какой наука входит в процесс труда как самостоятельная сила; делают отвратительными условия, при которых рабочий работает, подчиняют его во время процесса труда самому мелочному, отвратительному деспотизму, все время его жизни превращают в рабочее время, бросают его жену и детей под Джаггернаутову колесницу капитала… накопление богатства на одном полюсе есть в то же время накопление нищеты, муки труда, рабства, невежества, огрубения, моральной деградации на противоположном полюсе…»[238].

Двадцать четвертая глава – «Так называемое первоначальное накопление». Она – логически необходимый этап: «Накопление капитала предполагает прибавочную стоимость, прибавочная стоимость – капиталистическое производство, а это последнее – наличие значительных масс капитала и рабочей силы в руках товаропроизводителей. Таким образом, все это движение вращается, по-видимому, в порочном кругу, из которого мы не можем выбраться иначе, как предположив, что капиталистическому накоплению предшествовало накопление „первоначальное“ („previous accumulation“, по А. Смиту), – накопление, являющееся не результатом капиталистического способа производства, а его исходным пунктом»[239].

Далее развертываются картины этого «накопления» – ограбление крестьян, экспроприация земли, средств производства. Хорошо «накопление»! Маркс иронически в заглавии ставит «так называемое». Не все интерпретаторы Маркса заметили и оттенили эту иронию (например Каутский не передал иронии в своем «Экономическом учении»). Вообще в главе этой особенно много острой иронии. «Масса свободных, как птицы, пролетариев была выброшена на рабочий рынок благодаря уничтожению феодальных дружин, которые, по справедливому замечанию сэра Джемса Стюарта, „везде бесполезно переполняли дома и дворы“»[240].

Страшные картины, развернутые в этой главе, слишком хорошо известны. Неужели кто-нибудь из читавших забыл герцогиню Sutherland, «очистку» ее имений и выброшенное на бесплодный берег шотландское племя бравых гэлов, ранее ливших кровь за ее «род». «Они превратились в амфибий и жили… наполовину на земле, наполовину – на воде, но и земля, и вода вместе лишь наполовину обеспечивали их существование»[241].

Вскрыт весь ужас насилия, гнета и бесправия, сопровождавший возникновение капитализма. Созданы «условия для свободного проявления» «вечных естественных законов» капиталистического способа производства, совершен процесс отделения рабочих от средств их труда, на одном полюсе превращены в капитал общественные средства производства и существования, на противоположном полюсе превращена народная масса в наемных рабочих, в свободную «рабочую армию» – этот «шедевр современной истории». «Если деньги, по словам Ожье, „рождаются на свет с кровавым пятном на одной щеке“, то новорожденный капитал источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят»[242].

Здесь кончается предпоследний раздел двадцать четвертой главы. Мы переходим к седьмому разделу – завершительному, великолепному, сверкающему молниями революции. Это – раздел «Историческая тенденция капиталистического накопления». Тут-то и вскрывается своеобразие связи главы о так называемом первоначальном накоплении со всем предыдущим содержанием. Это своеобразие раньше могло и не подозреваться читателем, когда глава о первоначальном накоплении казалась лишь логическим требованием ретроспекции, развитием уже изложенного раньше.

«На известном уровне развития» капитал «сам создает материальные средства для своего уничтожения»[243].

Вы слышите гром революции. Вы все время напряженно ждали этого момента. Вы чувствовали всем своим существом, как двигалась стрелка на часах истории – ближе, ближе. Слишком велико было напряжение ожидания, слишком жгуч был огонь сдерживаемого негодования. История движется. Осталась секунда до заветной черты… самый короткий миг предбойного гула часов и…

«Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют»[244].

Диалектическое целое I тома «Капитала» завершено. Вся тема I тома получает в один миг и научную, и художественную законченность.

* * *

Вокруг «Капитала» – основного теоретического труда научного социализма – десятилетиями нагромождались вымыслы об исключительной неудачности и тяжеловесности его литературной формы. Россказни о чрезвычайно запутанном и тяжелом языке «Капитала» являлись своеобразными проволочными заграждениями, которыми социал-предательские ученые мужи стремились «охранить» «Капитал» от подлинного рабочего читателя. Маркс-де писал для «избранных», совершенно не заботился о литературной форме, его могут читать и понимать лишь «посвященные…» Давно пора разбить подобные вымыслы.

Да, «Капитал» труден, но «Капитал» замечательно написан. Та отточенность литературной формы, которая облекает сложное теоретическое построение «Капитала», дает возможность читателю с огромной яркостью воспринять его выводы, делает их живыми, эмоционально-насыщенными.

Основной вывод настоящей работы: Маркс уделял значительное внимание литературному оформлению, но оно интересовало его отнюдь не «само по себе», отнюдь не по каким-либо отвлеченным «эстетическим» соображениям. Оно являлось оружием борьбы. Оно было подчинено основному содержанию «Капитала» и в этом подчинении было органически спаяно с содержанием, являлось функцией содержания. Маркс считал, что идеологическое оружие со всех сторон, в том числе даже и с литературной, должно быть прекрасно отточено, чтобы лучше служить целям пролетарской борьбы.

Литературное оформление «Капитала» органически слито с существом его теоретических выводов. Оно помогает читателю глубже понять, с яркостью воспринять величайший теоретический труд научного социализма. Художественные образы помогают в этом и Марксу, и его читателю.