Преподобный Серафим и будущее России

Преподобный Серафим и будущее России

По реке истории мы плывем не на байдарке, а на весельной шлюпке: куда двигаемся, не видим; мимо чего-то проплываем, улавливаем лишь боковым зрением, не успевая осмыслить. И только тот участок, от которого достаточно удалились, открывается нам с полной ясностью, и мы начинаем понимать его суть и смысл – смысл минувшего. […]

Мир вещей, явлений и событий, будучи по своей природе множественным, не годится для того, чтобы нести в себе самом какой-либо смысл – материя разделяет, а не объединяет, дробит, а не сплачивает. Смысл срастается с той данностью, которая, как и он, неделима, а такая данность на свете только одна – чье-то «я». Подобное тяготеет к подобному, единое способно жить лишь в другом едином, смысл истории не может обрести своего существования в чем-либо, кроме ума разумного существа, созерцающего историю, охватывающего ее своим взглядом. Однако простота формы не означает простоты содержания: смысл может быть очень богатым, хотя это богатство в нем не имеет структуры и является слитным. «Я» может принимать в себя сложную систему, сплавляя ее в целостность и с помощью этого сплавления придавая ей смысл, которого в ней самой не было. Как это происходит, видно из описания Моцарта процесса сочинения музыки.

«После того, как я выбрал одну мелодию, к ней вскоре присоединяется другая, в соответствии с требованиями общей композиции, контрапункта и оркестровки, и все эти куски образуют «сырое тесто»… Произведение затем растет, я слышу его все более и более отчетливо, и сочинение завершается в моей голове, каким бы оно ни было длинным. Затем я охватываю его единым взором, как хорошую картину или красивого мальчика, я слышу его в своем воображении не последовательно, с деталями всех партий, как оно должно звучать позже, но все целиком в ансамбле».

Точно по такому же принципу создается в воображении историка целостный образ прошлого, возникновению которого предшествует рытье в архивах, изучение документов, чтение мемуаров и т. п. Весь этот материал постепенно организуется по каким-то интуитивно ощущаемым нами законам композиции – что-то выбрасывается как несущественное, на чем-то ставится особое ударение, – и настает момент, когда эпоха предстает перед внутренним взором историка сразу вся целиком и одновременно с этим ему открывается ее смысл.

Конечно, под «историком» здесь надо понимать не только профессионала, но любого человека, который интересуется прошлым и размышляет над ним, читая соответствующую литературу. У каждого такого человека формируется в сознании свой образ истории, а значит, и ее смысл. Понятно, что таких смыслов много и все они хотя бы чем-нибудь отличаются друг от друга. Каждый из индивидуальных образов былого, даже если он возник под влиянием сказанного другим индивидом, будучи элементом уникального «Я», так же уникален, как и оно само.

Не вытекает ли отсюда с логической неизбежностью, что в истории нет объективного смысла? Ведь в самих событиях он пребывать не может, ибо события и смысл разноприродны: они материальны и множественны, а он духовен и целостен. Получается, что история лишена собственного смысла. Однако наш разум не может примириться с таким выводом, несмотря на его логическую безупречность, и продолжает быть уверенным, что в истории есть не относительный, зависящий от того, что думают о ней люди, а абсолютный смысл, который был бы в ней даже в том случае, если бы никто из людей о ней не думал. Но как это возможно – ведь смысл может существовать только в чьем-то «я»? Да, все так, но если это «я» абсолютно, то и смысл будет абсолютным. Вот и разгадка парадокса: абсолютный смысл в истории есть, и это – образ истории, имеющийся в сознании Творца. […]

Бог сам делится с человеком своим пониманием предмета. Он может поделиться и с не очень благочестивым исследователем, если захочет через него донести до людей какую-то истину, в том числе и историческую, но гораздо чаще Он сообщает свой образ истории святым. Почему? Да потому, что святые постоянно помнят слова псалма «всяк человек ложь» и старательно очищают свое сознание от человеческой лжи, от всего личного и субъективного, и ждут, когда в чисто выметенную горницу их души войдет Святой Дух, чтобы наставить их на всякую истину, в частности, на историческую. И Бог не посрамляет их ожидания. Так и у нас, грешных, появляется шанс понять смысл истории: не зная, какой видит ее непосредственно сам Бог, мы можем разыскать сведения о том, какой видели ее святые, глядевшие на нее Его глазами. Особенно ценен для нас в этом смысле великий старец Серафим Саровский, поскольку его взгляд на Россию, а значит, и на судьбы всего мира, хорошо документирован, а тот факт, что он совершенно очистился от своего субъективного «я» и жил в Боге и с Богом, подтверждается сотнями свидетельств. Одним из самых ярких свидетельств такого рода является поразительный эпизод из жизни преподобного, который в силу абсолютной его запредельности было бы дерзостью пересказывать и можно лишь процитировать оставивших свои записи современников.

«Однажды о. Серафим призвал к себе Елену Васильевну Мантурову и сказал ей: “Ты всегда меня слушала, радость моя, и вот теперь хочу я тебе дать одно послушание. Исполнишь ли ты его, матушка?”. – “Я всегда вас слушала, – ответила она, – и всегда готова вас слушать!” “Во, во, так, радость моя! – воскликнул старец и продолжал: Вот, видишь ли, матушка, Михаил Васильевич, братец-то твой, болен у нас, и пришло время ему умирать… умереть надо ему, матушка, а он мне еще нужен для обители-то нашей, для сирот-то… Так вот и послушание тебе: умри ты за Михаила Васильевича, матушка!” – “Благословите, батюшка!” – ответила Елена Васильевна смиренно и как будто спокойно».

Хотя спокойствие Мантуровой длилось недолго, и, когда до нее дошел смысл «послушания», ее объял ужас, она не отреклась от своего согласия и вскоре умерла, а брат ее поправился. Комментировать это не поворачивается язык, но сказать что-то об этом все-таки необходимо. Сказать можно лишь то, что жизнь и смерть всякого человека находятся в руках одного Господа, и если жребии двух праведников поменялись по слову отца Серафима, значит, он произнес его не от себя, а от лица Всевышнего, с которым слился до такой степени, что сделался Его земным продолжением. Значит, и путь России он созерцал не своим взором, а взором Того, Кто ведет ее по этому пути.

Что же сообщает нам великий угодник Божий о России? Его слова сохранились в записках Николая Александровича Мотовилова, которому батюшка Серафим открыл ее тайну в устной беседе.

Преподобный сказал, что срок жизни, назначенный ему Богом, намного превышает сто лет. Но мы знаем, что он умер, не дожив до восьмидесяти. Как же это? Се объясняется его предсказанием, из которого следует, что это была не окончательная смерть, а лишь временное прекращение жизни, которая возобновится, когда закончится в нашей стране период безбожия и русские люди вернутся к вере. Тогда батюшка Серафим воскреснет и откроет в Дивееве проповедь всемирного покаяния, на которую соберется множество народа со всех концов земли. Мотовилову больше всего показалось невероятным, что центром вселенского проповедования будет не Саров, а Дивеево: «Нешто Вас Саровские отдадут?» – недоуменно спросил он старца.

Сегодня эта часть пророчества уже исполнилась: мощи преподобного по стечению обстоятельств покоятся именно в Дивееве, будто ожидая того часа, когда начнет сбываться и остальное…

Сопоставляя слова преподобного Серафима со словами другого инока, старца Филофея, жившего на три столетия раньше, «Москва – Третий Рим, а четвертому не быти», мы видим их полное друг другу соответствие. Великая тайна России, открываемя нам Богом через двух своих угодников, состоит в том, что ей предназначено быть последней свидетельницей Христовой Правды перед лицом погружающегося в бездну греха мира перед приходом антихриста и концом истории. Сроки же известны одному Богу и раскрытию не подлежат. Нам, русским, нужно думать не о сроках, а о том, чтобы быть готовыми к возложенной на нас Богом миссии духовного свидетельствования.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.