А. А. Крогиус . Вюрцбургская школа экспериментального исследования мышления и ее значение

А. А. Крогиус.

Вюрцбургская школа экспериментального исследования мышления и ее значение

Экспериментальная психология пользуется у нас большою, но довольно сомнительною популярностью. В последнее время она стала играть роль хиромантии – по каким-то бессмысленным стукам или совершенно случайным ассоциациям определяются личность, характер, решаются самые сложные психологические вопросы. Работы Вюрцбургской школы по психологии мышления идут в совершенно ином направлении. Они выдвигают перед научным сознанием основные вопросы психологии.

I

Одною из первых работ по экспериментальному исследованию мышления было исследование Марбе по психологии суждения7. Испытуемым предлагались различные вопросы, вызывавшие у них процессы суждения, т. е. такие процессы, к которым приложимы предикаты истинный и ложный. Непосредственно после опыта испытуемый должен был описать, что было им пережито. Испытуемыми были проф. Кюльпе и проф. Реттекен. Предлагались, например, вопросы: «На какой реке находится Берлин?» Ответ (Кюльпе): – «на Шпрее». – При этом возник зрительный и слухо-двигательный образ этого слова. – Вопрос: «Сколько будет 6 раз 15?» – Ответь 90 – при этом возникли неясные двигательные образы 15 и 6». Был исследован целый ряд суждений, большею частью очень простого содержания, не требовавших никакого умственного напряжения. Суждения переживались как представления предметов или слов. Необходимо здесь отметить, что в немногих случаях, особенно при более сложных суждениях, были констатированы особые «положения сознания» (Bewusstseinslagen). Иногда они определялись как чувство искания, чувство сомнения, чувство уверенности, иногда же были совершенно неопределимы. Марбе, однако, не считает их характерными для суждения и потому даже не упоминает о них в своем конечном выводе, имеющем чисто отрицательный характер: «процессы суждения не имеют никаких психологических особенностей». Суждения, по мнению Марбе, могут быть охарактеризованы только со стороны логической, с точки зрения объектов, к которым они относятся как соответствующие или не соответствующие этим объектам, т. е. как истинные или ложные. Высказывая суждение, мы, правда, стремимся к установке соответствия между представлениями и объектами, но стремление это нами не сознается, и поэтому при самонаблюдении не может быть отмечено. Признать за представлениями характер суждения может не психология, а логика, занимающаяся выяснением отношений представлений к объектам.

Исследование Марбе едва ли можно назвать удачным. С одной стороны, вопросы, предлагавшиеся им, носили большею частью самый элементарный характер. Суждения высказывались или «рефлекторно», или являлись простым воспроизведением прежних суждений, Если мышление и имело место, то носило, во всяком случае, очень мимолетный, трудно уловимый для самонаблюдения характер. Интересно, во всяком случае, отметить, что испытуемые часто указывали на какие-то особые «положения сознания». К сожалению, они совершенно не остановили на себе внимания Марбе.

Из исследования Уатта8особенно важно отметить выяснение им вопроса, какое значение имело для течения представлений то или иное предложенное испытуемому задание. Его эксперименты доказали, что задание (например, назвать понятие, соподчиненное с тем, которое названо экспериментатором) влияет на течение представлений и тогда, когда оно не сознается испытуемым.

По вопросу о влиянии задания на процессы мышления к таким же выводам, как Уатт, пришел Нарцисс Ах9. Течение представлений может не зависеть от внешних раздражений и от ассоциативных влияний, если им управляют детерминирующие тенденции. Последние могут исходить и от намерений субъекта, и от испытанных им прямых и косвенных внушений, от данного ему приказания, от предложенной ему задачи, могут быть ясно осознанными и бессознательными. Они создают между представлениями новые ассоциации, и они же обусловливают осмысленное и целесообразное течение психических процессов. Действие детерминирующих тенденций особенно ясно сказывается в явлении «сознанности» (Bewusstheit). Под этим термином понимается наличность у нас ненаглядного знания. Несомненно, каждый может отметить у себя знание даже очень сложных содержаний без всяких феноменальных элементов – при сознавании наличности вполне определенного знания у нас может не возникать никаких чувственных представлений, которые определяли бы с качественной стороны содержание этого знания. Ах рассматривает эту сознанность как тенденцию к воспроизведению представлений определенного содержания. Когда возникает «сознанность», то воспроизведение еще не произошло, но уже намечен путь, по которому оно должно направиться, детерминирующая тенденция уже вступила в силу. Если она проявит свое полное действие, то постепенно раскроется содержание данного знания, развернется в последовательную нить совокупность представлений, свернутых в невидимый клубок ненаглядного знания, например, при переживании понятия – выйдут на свет сознания чувственные образы, скрывавшиеся в единстве данного понятия. Ненаглядное знание есть результат возбуждения представлений, готовых появиться в поле сознания. Это есть сознание тенденции, содержание которой еще не раскрыто, хотя и предопределено. Даже в то время, когда оно еще не раскрылось, я могу безошибочно сказать, соответствует ли ей возникновение в сознании того или иного представления, или нет. Итак, ненаглядное знание является одним из видов сознания детерминированности еще невыявленными чувственными представлениями.

Исследования Аха дают много интересного материала, едва ли, однако, можно согласиться с предложенным им толкованием. Не подлежит сомнению, что при мышлении мы переживаем совершенно особые состояния, не имеющие характера наглядности, но можно ли характеризовать их как бессознательные и рассматривать их только как тенденцию к воспроизведению определенных представлений? Такие тенденции вообще можно толковать или в смысле стремления, или в смысле способности вызвать определенные представления. Но первое толкование, очевидно, недопустимо. Ведь в таком случае все наше мышление было бы неудовлетворенным стремлением, потому что никогда единичные представления не могут исчерпать объем какого-нибудь общего понятия, входящего в состав мысли. И чем общее понятия, тем напряженнее было бы это стремление, потому что тем менее было бы удовлетворено. Если бы у нас было в действительности такое стремление, то хотя бы частичное удовлетворение его должно было бы прямо вредить процессу мышления. Уже Шопенгауэр пишет по этому поводу: «Неужели были бы мы в состоянии во время слышанья чужой речи переводить слова нашего собеседника на предметные образы, которые с быстротою молнии пролетали бы в таком случае мимо нас, и двигались, сцеплялись, сталкивались, восполнялись, видоизменялись и исчезали бы вместе с притекающими словами и их грамматическими изменениями? Какая толчея возникала бы в таком случае в нашей голове при слышании речи или чтении книги». На основании самонаблюдения мы не можем сказать, чтоб мышление вообще характеризовалось реально переживаемым стремлением к воспроизведению определенных представлений. Но в таком случае, может быть, следует остановиться на втором толковании, т. е. допустить, что при мышлении мы не стремимся, а только сознаем себя способными воспроизвести определенные представления, соответствующие той или иной «сознанности». Тогда мышление было бы сознанием не действительности, а только возможности представлений. Но не слишком ли большой ущерб терпит тогда действительность во имя утверждения возможности. Ведь при процессе мышления не только сознаются возможности, но и переживаются действительные, определенные мысли. Если бы наличность мысли сводилась только к сознанию способности вызвать соответствующая представления без действительного вызывания последних, то, очевидно, мысли не могли бы получить в нашем сознании никакой определенности, они ничем не отличались бы друг от друга. Конечно, можно было бы сказать, что различие мыслей создается различием слов, их выражающих, что при мышлении, например, отвлеченных понятий в нашем сознании находятся только слуховые, двигательные и осязательные образы слов, и ничего больше, как докладывали когда-то Рибо его испытуемые. Мы не будем, однако, останавливаться на критике таких предположений, из которых пришлось бы, между прочим, сделать вывод, что совершенно невозможны переводы с одного языка на другой.

Другие исследователи Вюрцбургской школы еще резче, чем Ах, подчеркивали значение для мышления ненаглядных элементов. Так, Тэйлор10, исследовавший понимание слов и предложений, пришел к следующим выводам. При понимании предложений, имеющих наглядное содержание, наглядные представления возникают далеко не всегда. Если же предложения не имеют наглядного содержания, то возникновение наглядных представлений только мешает пониманию. Так, Тэйлор предложил Мессеру прочитать страничку книги Gottl’я по политической экономии. Три наглядных представления, возникших у Мессера во время чтения этой страницы, находились только в случайной внешней связи со смыслом прочитанного и не только не облегчили, а, напротив, затруднили понимание.

Вопрос о ненаглядном мышлении был так выдвинут Вюрцбургскою школою, что, например, Шульце11делит все переживания на две группы, на явления и мысли или «сознанности». Явления обладают наглядным характером, могут быть локализованы, т.е. между ними могут быть установлены пространственные соотношения. Сюда относятся ощущения, как данные в своей чувственной свежести, так и «выцветшие» (представления). Сюда же принадлежат чувства – они локализуются в различных частях тела и представляют только своеобразные комбинации органических ощущений (стр. 379). Другую сторону душевной жизни составляют мысли или сознанности. К числу мыслей относится также сознание – я хочу, я обращаю внимание (стр. 381). Между мыслями нет пространственных соотношений; они не имеют наглядного характера, но сознаются так же непосредственно, как и явления. Он не отожествимы с явлениями – я могу переживать явления и сознавать своеобразную пустоту – отсутствие мыслей. Я всегда могу сказать, была ли у меня та или иная мысль. Мысли могут переживаться без переживания соответствующих явлений. Понимание смысла, значения слов, сплошь и рядом происходит без возникновения в сознании каких бы то ни было явлений. Мысли могут прямо сознаваться как таковые, без всяких «символов». «Бытие в себе имеет двоякого рода представительство в нашем сознании, наглядное и ненаглядное» (стр. 280).

Очень обстоятельное экспериментальное исследование процессов мышления было произведено Мессером12. Прежде чем изложить данные этого исследования, необходимо выяснить его общую точку зрения. Согласно с Гуссерлем, Мессер говорит, что познание направлено на различные предметы, которые образуют две группы, группу предметов реальных и идеальных. К группе реальных относятся телесные предметы и различные психические процессы. Общим признаком является их временный характер. Идеальные предметы – это мир общностей, мир логических значимостей. Сюда относятся, например, геометрические фигуры. «Треугольник вообще» не имеет реального существования, нет смысла приписывать ему длительность или вообще какое бы то ни было положение во времени. Но «треугольник вообще» не есть ничто, он есть предмет, к которому приложимы особые законы. Ему присуще, в этом смысле, идеальное бытие (Е. u D., стр. 129).

Все переживания Мессер делит на две группы – ощущения и акты (интенциональные переживания). Ощущения переживаются как нечто просто существующее в сознании, как элементы сознания, целиком ограниченные переживанием их. К ним присоединяются акты, т. е. психические процессы, направленные на различные предметы, «имеющие их в виду», «в интенции», «мнящие» их. При этом самые предметы, вообще говоря, не являются составною частью сознания, а остаются для сознания трансцендентными (за исключением только тех случаев, когда такими предметами служат психические процессы, наблюдаемые не по миновании, а в самый момент течения их). В актах мы можем различать материю и качество. Материя, – содержание, «схваченный смысл». В следующих двух актах: «на Марсе живут интеллигентные существа» и «живут ли на Марсе интеллигентные существа?»13материя одинакова. Напротив того, качество этих актов различно. Акты суждения, простого представливания (полагающие и неполагающие акты), предположения, сомнения, опасения, желания отличаются друг от друга по своему качеству. Деление психических процессов на познавательные, чувствовательные и волевые также относится к различиям в качестве актов; при этом познавательные акты являются тем основанием, на котором воздвигаются чувствовательные и волевые акты. Благодаря материи акта, осуществляется интенция на различные предметы. Материя акта является виновницей того, что предмет обнаруживается в акте именно как такой-то, а не какой-либо другой. На основании данной совокупности ощущений интенциональные акты посредством различных категорий (вещи и свойства, причины и действия, сходства, различия, числа, величины и целого ряда других, не укладывающихся в определенную систему) определяют предметы, как физические, так и психические. При внешнем и при внутреннем восприятии ощущения тесно спаяны с материей акта. Несмотря, однако, на эту тесную спаянность их, они могут изменяться до некоторой степени независимо. Так, я могу «мнить» ту же самую книгу, когда смотрю на ее корешок и на раскрытую в ней страницу. С другой стороны, я могу данные мне при восприятии книги зрительные ощущения или относить к физическому объекту, или рассматривать их как свои переживания. Уже в восприятии отдельных предметов, поскольку мы мыслим их как книгу, перо, бумагу, чувство, ощущение, заключены понятия. В реальности единичного мы усматриваем те или иные идеальные общности14. Этот процесс усмотрения общностей, процесс идеирующей или генерализирующей абстракции, может подниматься все выше и выше. Благодаря ему мы можем исключить из нашего созерцания не только все индивидуальное, но и все чувственное. От чувственной абстракции, которая дает нам чувственные понятия, мы переходим к категориальной15. Цвет, дом, желание представляют из себя понятия чувственные; единство, множество, отношение, причинность – понятия категориальные. Сквозь покрывало единичного просвечивает и созерцается нами мир логических значимостей, мир идеальных сущностей, непространственного и невременного бытия.

Носителями значения являются слова. Значение слов для мышления то же самое, что цифр для счета или различных фигур в шахматной игре. Фигуры в шахматной игре могут быть сделаны из слоновой кости или дерева, могут быть заменены пуговицами или какими угодно легко различимыми предметами. Нас интересует только то, какое значение они имеют для игры, они интересуют нас как носители функций, установленных правилами игры. Такое же значение имеют слова как носители определенных логических функций.

Мессер исследовал с помощью эксперимента понимание отдельных слов и целых предложений.

При понимании смысла отдельных слов у испытуемых возникали иногда наглядные представления, чаще всего зрительные образы. Очень часто, однако, и при такой искусственной изоляции понятий никаких наглядных представлений не возникало. Во всяком случае, переживание значения понятия нельзя сводить к представлению каких бы то ни было наглядных образов, безразлично, словесных или предметных. Как бы ни был наглядный образ неясен и смутен, он все же есть всегда нечто единичное, индивидуальное, между тем как понятие означает общее. Сознание, что данное понятие охватывает все предметы, выделенные на основании известного принципа, наглядного выражения не имеет. Несомненно, что при обычном восприятии связной речи наглядных представлений возникает еще меньше, чем при восприятии отдельных понятий. Для значения многих слов мы не находим никаких наглядных представлений – значение таких слов, как содержание, функция, зависимость, отношение, различных предлогов, союзов, флексий не может быть выражено никакими наглядными представлениями. Между тем, значение их сознается совершенно отчетливо, и мы всегда можем сказать, ограничились ли мы слышанием этих слов или поняли также их значение. Иногда, особенно при затрудненном понимании, сознание значения, наступающее чрез некоторое время после восприятия слов, совершенно ясно отделяется от последнего.

В виду всего этого необходимо совершенно отказаться от сведения переживания понятия к наглядному представлению. Переживание понятия есть интенция, направленная на идеальный предмет. Вообще значение слов воспринималось испытуемыми как особое, специфическое для каждого случая переживание, ближайшим образом не определимое, но всегда отличное от неосмысленного восприятия слов.

Кроме исследования восприятия отдельных понятий, Мессер производил также исследование процесса суждения. Испытуемым было предложено сравнить суждения с ассоциациями. Показывали, например, различные слова и предлагали испытуемому произнести слово, пришедшее ему на ум после того, как он понял значение прочитанного слова. Замок – высокий, картина – прекрасная – это были, по характеристике испытуемого, чистые ассоциации. Затем тому же испытуемому предложили ответить на название предмета, которое ему будет показано, названием какого-нибудь признака этого предмета. Замок – велик. Это было обозначено как суждение – «явилось результатом мышления». (Archiv, т. VIII, стр. 99). В общем, испытуемые показали, что при суждении, в отличие от ассоциации, мыслится объективное отношение между понятиями. И при ассоциациях бывают отношения между понятиями, и отношения эти могут сознаваться субъектом, но отсутствует сознание обусловленности этого отношения предметом суждения, отсутствует сознание объективной значимости.

На суждение можно смотреть с двух точек зрения: с логической и психологической. Со стороны логической оба члена, между которыми устанавливается отношение, содержат в себе основание для установки определенного отношения. Если я говорю – этот лист зелен, то мне объективно дана принадлежность известного свойства – зелености, известной вещи – листу. Я усматриваю существующее между ними отношение вещи к ее свойству. Но для моего сознания это отношение возникает только в момент переживания моего суждения – с этой точки зрения я могу сказать, что я устанавливаю между этими двумя членами отношение, располагаю их внутри известного отношения. (Е. u D. стр. 136). Кроме отношений вещи и свойства в суждении могут быть установлены всевозможные другие отношения – пространственные и временные, целого и части, сходства, различия, подобия, тожества, причины и действия, основания и следствия, средства и целей, индивидуального и общего, – словом, все те отличия в восприятии предметов, которые обычно именуются категориями. Все это относится к различным материям переживаемых актов суждения. Переживание же актов суждения как сознание объективной значимости характеризует их со стороны общего всем им качества.

Из исследований Вюрцбургской школы особенное внимание привлекли работы Бюлера16. Бюлер говорит, что, стоя на точке зрения психологии, мы должны быть в состоянии указать для всех мыслей определенные изменения в сознании. Вопрос о трансцендентности предметов мысли, уместный для гносеолога, для психолога совершенно отпадает. Бюлер умышленно уклонился от специального исследования понятий с одной, суждений – с другой стороны, в виду того, что различие между понятиями и суждениями установлено не психологией, а логикой. Он исследовал такие процессы, признание которых мышлением является бесспорным. Он взял такие случаи, когда мышление не опирается ни на какие механизированные ассоциации, а определенно выступает в своем своеобразии. Испытуемым были предложены вопросы, требовавшие более или менее напряженной умственной работы. Оказалось, что наглядные представления, если и наступали, то носили вообще совершенно случайный, мимолетный характер. Им нельзя было приписать сколько-нибудь существенного значения для характеристики мышления. По Бюлеру, различные мысли представляют совершенно своеобразные переживания, ни к чему другому не сводимые. Возможно, однако, установить несколько типов мыслей.

Во-первых, мысли могут характеризоваться как сознание правила. Вопрос: «Может ли быть опровергнута какими-нибудь открытиями атомистическая теория в физике?» – Ответ (проф. Дюрр): «Да. Прежде всего возникло понимание вопроса. Потом мгновение ожидания решения, в каком смысле следует ответить на вопрос. Потом возникло сознание, неформулированное, которое я в настоящее время мог бы выразить словами: благодаря чему атомистическая теория сделалась вероятною. В этом уже лежало знание, каким образом решаются подобные вопросы». В этом и в других подобных случаях происходит мышление по известному методу, по известному правилу. Этот тип встречается очень часто в научном мышлении. Самые ясные примеры его можно найти в математическом мышлении. Другим примером этого типа является мышление так называемых «качеств форм» (Gestaltqualit?ten). Если я смотрю на фигуру, на машину, то могу понять схему ее построения. Сознание правила сказывается также в психических процессах, сопровождающих акт речи; еще не произнесши фразы, мы часто сознаем ее конструкцию. Вообще сознание правила имеет очень широкое приложение. Вопрос этот еще очень мало разработан, но намек на значение этого принципа имеются уже у Канта, в параграфе о схематизме чистых понятий рассудка: «Схема треугольника может существовать только в мыслях и означает правило синтеза силы воображения… Понятие собаки означает правило, по которому моя сила воображения может вообще изобразить форму этого четвероногого животного».

Во-вторых, мысли могут сводиться к сознанию отношения. Вопрос: «Если кто хочет сделаться вождем человечества, то долгое время должен считаться опаснейшим врагом его. Верно ли это?» – Ответ (проф. Кюльпе): «Нет. Мое стремление было направлено к тому, чтобы установить отношение между врагом и вождем».

В-третьих, мысли могут сознаваться как интенции. В них выступает на первый план не предмет, а содержание мысли17. Это содержание, обусловливающее направленность на тот или иной предмет, кажется данным в совершенно готовом и определенном виде – сознается как определенность содержания (Wasbestimmtheit). Такая определенность имеет корни в нашем прошлом. Она представляет из себя ненаглядное, но действительное знание о предметах, воспринятых нами в прошлом. Такого рода переживания возникали, например, если испытуемых приглашали представить себе развитие античного скептицизма, сравнить Юма с Гербартом, определить характер эпохи Возрождения и т. д.

Эти определенности содержания представляются как бы совершенно сложившимися и в то же время «не имеющими субстрата», свободно витающими перед умственным взором во всей своей глубине и сложности. Перед нами могут развертываться безгранично широкие области знания, к которым, именно в силу этой безграничной широты умственного захвата, неприменимы никакие определения «объема» сознания. Мы можем мысленно обозреть одним взглядом самые сложные научные и философские системы, можем мысленно проникнуть в самую сердцевину художественного, этического или религиозного миросозерцания. Это не есть простое сознание способности воспроизвести те или иные содержания. Мы переживаем совершенно различные состояния, если, с одной стороны, сознаем, что мы в состоянии, например, воспроизвести философию Платона, а с другой – действительно воспроизводим ее перед своим умственным взором, прозреваем ее в данный момент, погружаемся в нее и, «воздух горний радостно вдыхая», чувствуем себя обвеянными горним воздухом.

Из того обстоятельства, что мысли совершенно отличны от ощущений и представлений, естественно вытекает, что законы, управляющие течением и связью мыслей, иные, чем те, которым подчинены в своей смене ощущения и представления. Мы не будем, однако, входить в рассмотрение очень интересных исследований Бюлера по этому вопросу, в виду того, что они уже изложены в статье Кюльпе, помещенной в настоящем сборнике.

II

В связи со всеми изложенными выше исследованиями выдвигается целый ряд основных вопросов психологии – о значении задания, о факторах, управляющих сменою психических процессов, об анализе волевого процесса, о психической установке, о психических «функциях», о классификации психических процессов. Мы остановимся только на тех, которые имеют ближайшее отношение к характеристике процесса мышления, именно на вопросах сознания объективности, усмотрения отношений и ненаглядного знания.

Во-первых, мысли переживаются как определяемые свойствами и отношениями объективной данности. Эта черта особенно определенно выражена Мессером. Являющийся до некоторой степени предшественником Вюрцбургских психологов, Бине18, и критики Вюрцбургских работ Вундт19, Астер20, Бец21, напротив того, рассматривают мышление как особого рода чувство, т. е. субъективное состояние. Особенно резко выставляет эту точку зрения Вундт, говорящий о «чувстве понятия, о чувстве значения». Такое распространенное толкование чувства едва ли представляется целесообразными Во всяком случае, нельзя не отметить при мышлении сознание объективности, «направленности, интенции на предмет», сообразования е предметом, образованности предметом.

По поводу второй проблемы остановимся на работе Бюлера, выдвинувшей много интересных и плодотворных мыслей, но страдающей, однако, внутренними противоречиями и непоследовательностями. Разберем его классификацию мыслей, причем пока возьмем только два первых установленных им типа. Очевидно, что нельзя ставить рядом, в качестве соподчиненных понятий, сознание правила (в Бюлеровском смысле) и сознание отношения. Первое относится ко второму как вид к роду. В большинстве отнесенных сюда Бюлером случаев правило или является сочетанием более простых отношений в известные системы отношений (например, при восприятии качества формы, при представлении конструкции речи), или подведением частных случаев отношений под уже известные общие схемы их (например, при отыскивании метода для решения вопроса об опровержимости атомистической теории), причем такое подведение тоже является, конечно, усмотрением отношения между общим и частным. Итак, Бюлер, в сущности, установил тот факт, что мышление характеризуется как усмотрение отношений. Под понятием отношения следует понимать все, что не имеет характера ощущений, все разнообразие категориальных синтезов, всю систему конститутивных и рефлексивных категорий. (Мы не будем сейчас рассматривать, не следует ли и сознание объективности рассматривать тоже как известную категориальную функцию. Во всяком случае, так как оно характеризует мышление вообще, целесообразно поставить его отдельно). Можно сказать, что разделение между ощущениями и категориальными функциями есть уже не психологическая, а логическая точка зрения. Но разделение это имеет значение и для психологии, поскольку мы исследуем возникновение сознания категорий. С этой точки зрения интересны, между прочим, наблюдения, произведенные в Вюрцбургской же лаборатории Гринбаумом22, над усмотрением равенства. Производились опыты такого рода. На белом экране были нарисованы два ряда фигур. В каждом из рядов было по одной фигуре, одинаковой с фигурой другого ряда. Подробно было исследовано, в каком отношении находится усмотрение равенства с восприятием обеих фигур. Было констатировано, что во многих случаях имела место одна из этих психических функций без того, чтобы совершалась другая. Было, например, констатировано, что иногда происходило восприятие одной фигуры, причем к ней присоединялось ясное усмотрение равенства. Иногда испытуемые говорили: «Были две равных фигуры, но какие именно – не представляю». Из этих с большими предосторожностями поставленных опытов вытекало, что усмотрение отношения является до некоторой степени независимым (с психологической точки зрения) от восприятия членов этого отношения.

Особенно интересному, уже не экспериментальному, а «феноменологическому» исследованию подверг проблему сравнения Брунсвиг23, не принадлежащий к Вюрцбургской школе, но близкий к ней по своим взглядам. Обычно думают, что в момент сравнения двух восприятий мы или непосредственно переживаем оба восприятия или, по крайней мере, воспроизводим в своей памяти одно из них. Это неверно, прежде всего, по отношению к сравнению последовательных восприятий. При опытах оказывается, что обычно не наблюдается действительного представления, по крайней мере, одного из сравниваемых членов, а иногда и обоих. Сравнение происходит не на основании представления, а на основании особого рода «знания». Здесь мы подходим к третьему из намеченных нами выше вопросов, именно к вопросу о ненаглядном знании. В некоторых случаях наличность такого знания при сравнении сказывается особенно ясно. Так, при опытах со сравнением двух тонов Whipple отмечает, что у испытуемого исчез образ о первом тоне. Он мысленно воспроизвел в форме слуховых образов скалу тонов, и при этом у него получилось сознание тожества одного из воспроизведенных тонов с прежним искомым, благодаря чему последний был воспроизведен. Другой испытуемый сознавал, что представление прежнего тона было выше, чем самый тон. И несмотря на это неверное «представление», испытуемый, руководствуясь своим «знанием» о прежнем тоне, верно сравнивал его с новым. Особенно резко выступает такое знание при сравнении промежутков времени. Мы, безусловно, не «воспроизводим» прежний промежуток, а руководствуемся при сравнении непосредственным и в то же время ненаглядным знанием о нем. По поводу процессов сравнения мы должны еще отметить, что чувственное восприятие второго из сравниваемых членов еще не есть усмотрение отношения между ним и знаемым нами первым членом. Усмотрение отношения есть особого рода психическая функция, которая может присоединиться к восприятию второго члена. Если судить о таком случае с точки зрения наличности наглядных представлений, то происходит усмотрение как бы «одночленного отношения».

Что касается, затем, сравнения одновременно данных чувственных содержаний, то мы тоже можем прежде всего отметить, что усмотрение отношения между ними есть психическая функция, отличная от чувственного восприятия членов этого отношения. Усмотрение этого отношения может наступить без раздельного восприятия каждого из членов, сходство усматривается до выделения из него отдельных предметов, восприятие целого предшествует восприятию частей. Затем, даже если усмотрение отношения следует за восприятием членов, обычно наблюдается, что при одновременном восприятии двух объектов внимание обращено только на один из них, на другой существует только известного рода «интенция». И в этом случае, следовательно, в сущности имеет место усмотрение «одночленного отношения».

Такого рода усмотрение «одночленного отношения» часто наблюдается в жизни. Так, встречая в первый раз человека, мы иногда говорим – он на кого-то похож, но на кого – указать не можем. Смотря на изображенный на картине незнакомый нам пейзаж, говорим – «как естественно». Каждому, несомненно, приходилось испытывать сопровождаемое такими обстоятельствами «сознание знакомости». Последние случаи отличаются, однако, от приведенных нами раньше. В опытах со сравнением было ясное знание (по крайней мере, в большинстве случаев) о первом члене сравнения, хотя он и не представлялся в наглядной форме. Испытуемыми даже отмечается, что такого рода знание дает гораздо лучшие результаты, чем наглядное представление (стр. 55). Знание имелось налицо. Мы имеем в этих случаях ненаглядное, но действительное знание.

Мы полагаем, что и по отношению к категориальным синтезам возможно двоякого рода познание – с одной стороны, усмотрение их, с другой – знание о них. Сейчас, однако, не будем подробно разбирать этого вопроса. Такое же ненаглядное, но действительное знание может быть у нас и о самых сложных объектах – например, о философии Канта, о миросозерцании Ницше. К такому именно знанию, как нам кажется, сводится третий из установленных Бюлером типов мысли – тот, который он называл интенциею. По-видимому, именно этот установленный Бюлером тип мысли вызвал особенное недоумение со стороны его критиков. Так, Вундт24в своей чрезвычайно резкой полемике против Бюлера говорит: «Эти авторы занимаются своими экспериментами над мышлением, будто работают в каком-то самодовлеющем царстве, куда не получает доступа ничто из того, что вообще установлено до сих пор психологией». Мысли как бы висят у них в воздухе, «совершенно своеобразные, несводимые друг к другу, исключающие всякие другие психические процессы». Мы полагаем, что Вундт имеет менее всего права делать такой упрек. Ведь сам он признает, что душевная жизнь в своем развитии никогда не представляет перестановку все тех же самых элементов, что в ней обнаруживается постоянное творчество (или, если стоять на точке зрения, на которой Вундт, вообще говоря, не стоит, на точке зрения объективной данности, то все большая сила индивидуального прозрения этой данности), возникновение все новых содержаний, которые, правда, обусловлены предыдущими, но к ним несводимы, на них без остатка неразложимы. Поэтому упрек Вундта в известном своеобразии каждой новой мысли с его точки зрения непоследователен.

Мы полагаем, что Бюлеровские «мысли» совершенно не являются невыводимыми ни из чего другого. Они не свободно витают в воздухе, а имеют под собою определенный фундамент. Развитие знания начинается с усмотрения отношений между материальными элементами опыта. Первые понятия возникают только при условии приложения к чувственному материалу категориальных функций. Чем абстрактнее понятие, тем больше лишается оно своего вещного бытия, тем более выдвигаются образующие его категориальные функции25. И это справедливо не только относительно логической структуры понятий, но и в гораздо большей степени относительно переживания их, ибо, как мы видели, психическая функция усмотрения отношений не совпадает с психической функцией восприятия членов этого отношения. При логическом развитии мыслей членами, между которыми устанавливается отношение, являются отдельные мысли. Процесс развития мысли может быть охарактеризован как процесс усмотрения все новых отношений между мыслями, причем усмотрение этих отношений покоится в значительной степени на «ненаглядном знании» прежних мыслей. С психологической точки зрения при развитии мыслей одна надстраивается над другою и каждая представляет своеобразие, с предыдущими мыслями связанное, но ими не исчерпывающееся.

Знание, действительное, актуальное знание может иметь различные степени ясности. Очень часто бывают случаи, для которых мне бы казался наиболее подходящим термин актуального, но «скрытого» знания. Выше мы приводили такие случаи, говоря о «сознании знакомости». Другой особенно наглядный случай, – когда мы тщетно стараемся припомнить какое-нибудь имя. Объект, оставаясь неосознанным, производит определенное влияние на наше познание. Я «скрыто» знаю искомое имя, у меня есть интенция на него, я в своих исканиях направляюсь на него. Поэтому я сразу же узнаю, когда кто-нибудь назовет мне это имя. Нельзя отрицать психическую реальность такого знания. Я переживаю реальное знание скрытого от меня объекта. Между явным и скрытым знанием наблюдаются всевозможные переходы. Напомню прекрасное стихотворение Толстого по этому поводу. Есть думы ясные и есть такие, что

«Промелькнет она без образа,

Вспыхнет дальнею зарницею,

Много смутного, непонятного

В миг тот ясно сердцу скажется.

А рванешься за нею, погонишься —

Только очи ее и видели,

Только сердце ее и чуяло!

Не поймать на лету ветра буйного,

Тень от облака от летучего

Не прибить гвоздем ко сырой земле».

Если актуальное знание сколько-нибудь сложного состава, то в нем всегда имеется, кроме явного, еще и скрытое знание. Поэтому чем выше мысли, тем более представляются они как бы оторванными от материи, от земли, «свободно витающими». Носятся они над нами – белоснежно «чистые», солнцем разума пронизанные, небесные странники. И нет у них, вечно свободных, «ни родины, ни изгнания».

От актуального знания, явного и скрытого, нужно отличать потенциальное знание, не как действительное, а только возможное переживание. У студента, собирающегося кутнуть после блестяще сданного экзамена, только что актуализированное им перед экзаменатором знание перешло в потенциальное. В этом случае, конечно, легко, но бывают случаи, когда очень трудно отличить актуальное скрытое знание от потенциального. Иногда только последующее переживание обнаруживает скрытое знание, реально пережитое в настоящем. Вообще прошлое гораздо теснее слито с настоящим, чем обыкновенно думают. Чем полнее и глубже настоящее, тем больше в нем прошлого.

В последние годы Бергсон особенно выдвинул значение прошлого. «Прошлое наше следует за нами, постоянно обогащаясь по пути настоящим»26. По Бергсону, это обогащение, заключающееся в слиянии и проникновении настоящего растущим прошлым, выражается в бесконечном творчестве новых жизненных содержаний. «Объем сознания», конечно, всегда несравненно больше и спуститься для измерения его нужно несравненно глубже, чем это представляется сенсуалистическому психологу, с ученым видом измеряющему его в своей лаборатории. Но иногда жизнь сознания гораздо глубже, чем это представляется даже и действительно хорошему наблюдателю.

«Есть много звуков в сердца глубине,

Неясных дум, непетых песней много»…

Что скрыто в глубине, несмотря на его значение, обычно остается незамеченным. Способностью постигнуть его и сделать явным для других обладают лишь немногие тайновидцы духа.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.