ДЕЛАЕМ ОБЪЕКТЫ УЧАСТНИКАМИ ДЕЙСТВИЯ

ДЕЛАЕМ ОБЪЕКТЫ УЧАСТНИКАМИ ДЕЙСТВИЯ

Контраст между двумя направлениями не может быть более разительным. Если у вас возникают сомнения в способности социальных связей к длительному расширению, правдоподобная роль может быть предложена объектам[81]. Пока вы верите, что социальные объединения могут поддерживать свое существование, опираясь на «социальные силы», объекты скрываются из виду, и магическая и тавтологическая сила достаточна для того, чтобы поддерживать любую вещь (every thing), не применяя для этого в буквальном смысле ничего (with no thing). Трудно представить себе более потрясающую перестановку переднего плана/фона, более радикальную смену парадигмы. Именно по этой причине, конечно, ACT впервые и привлекла к себе внимание[82].

Социальное действие не только захватывается чужаками, оно еще и передается или делегируется иным типам акторов, способным перемещать действие дальше посредством других видов действия и других типов сил[83]. Поначалу возвращение объектов в нормальный ход действия выглядит достаточно безобидным. В конечном счете едва ли есть сомнения в том, что чайники «кипятят» воду, ножи «разрезают» мясо, корзины «носят» продукты, молотки «бьют» гвозди по шляпке, перила «не дают» детям упасть, замки «запирают» помещения от незваных гостей, мыло «смывает» грязь, расписания «перечисляют» учебные занятия, ценники «помогают» людям в расчетах и т. д. Разве эти глаголы не обозначают действия? Как может включение в оборот этих непритязательных повседневных и встречающихся на каждом шагу видов активности дать что-то новое социологу?

И все-таки может. Основная причина, почему у объектов раньше не было возможности играть какую-то роль, кроется не только в определении социального, которого придерживаются социологи, но и в самой трактовке акторов и действий. Если действие априори уже ограничено тем, что делают «намеренно» и «осмысленно» представители рода человеческого, то трудно увидеть, как способны действовать молоток, корзина, дверной замок, кошка, плед, кружка, расписание или этикетка. Они могут существовать в области «материальных» «каузальных» связей, но не в «рефлексивной», «символической» сфере социальных отношений. Наоборот: если мы тверды в своем решении начать с разногласий по поводу акторов и действий, то любая вещь, изменяющая сложившееся положение дел тем, что создает различие, является актором, или, если у нее еще нет фигурации, актантом. Таким образом, по поводу любого агента надо задать следующие вопросы: вносит ли он какое-нибудь изменение в ход действия какого-то другого агента или нет? Есть ли какое-нибудь испытание, позволяющее обнаружить это изменение?

Здравомыслящий человек ответит повторяющимся «да». Если вы способны с серьезной миной утверждать, что забивать гвоздь с молотком или без него, кипятить воду в чайнике или без него, носить продукты в корзине или без нее, ходить по улице в одежде или без нее, переключать телевизор с одного канала на другой при помощи пульта или без него, снижать скорость автомобиля с помощью «лежачего полицейского» или без него, следить за своим инвентарем по списку или без него, управлять компанией с бухгалтерским учетом или без него — это абсолютно одни и те же действия, что внедрение этих непритязательных бытовых принадлежностей «ничего существенно» не меняет в решении задач, то тогда вы готовы к переселению в Далекую Страну Социального и исчезновению из этой смиренной юдоли. Для всех других членов общества тут есть ощутимая на опыте разница, и поэтому все эти приспособления, согласно нашему определению, суть акторы, или, точнее, участники действия, ожидающие обретения фигурации.

Это, конечно, не значит, что такие участники «детерминируют» действие, что корзина «служит причиной» доставки продуктов или молотки «заставляют» забивать гвоздь. Подобное обращение вспять направленности воздействия просто превратило бы объекты в причины, следствия которых передавались бы через человеческие действия, теперь сведенных к следу простых проводников. Скорее, это означает, что между причинностью в полном смысле слова и абсолютным небытием может существовать множество метафизических полутонов. Вещи могут не только «детерминировать» или служить «фоном человеческого действия», но еще и допускать, позволять, предоставлять, способствовать, разрешать, предлагать, влиять, мешать, делать возможным, препятствовать и т.д.[84] ACT — не пустопорожнее утверждение, что объекты делают все «вместо» человеческих акторов. Она просто утверждает, что изучение социального не может даже начаться, если сначала не будет тщательно проработан вопрос, кто и что участвует в действии, пусть даже это означает допущение туда тех элементов, которые, за отсутствием лучшего термина, мы будем называть не-человека-ми. Это выражение, как и все остальные, выбранные ACT, само по себе не несет никакого смысла. Оно не указывает ни на какую сферу реальности. Оно не обозначает маленьких гоблинов в красных шапочках, действующих на атомном уровне, а только указывает, что — для того чтобы объяснить длительность и распространенность того или иного взаимодействия — исследователь должен быть готов смотреть[85]. Проект ACT просто состоит в том, чтобы расширить перечень и модифицировать очертания и фигуры всех собранных участников, а также придумать способ заставить их действовать как продолжительно существующее целое.

Для социологов связей новым является не множество объектов, мобилизуемых в ходе всякого действия по мере его проявления — никто никогда и не отрицал, что их тысячи; ново здесь то, что объекты вдруг предстали на свет не только как полноценные акторы, но и как то, что объясняет тот контрастный ландшафт, с которого мы начинали,—ландшафт нависающих над всем социальных сил, чудовищных асимметрий, репрессивного проявления власти. Социологи ассоциаций хотят начать с удивления, а не как большинство их коллег, с мнения, что этот вопрос очевидным образом закрыт и объекты не делают ничего,— по крайней мере, ничего сопоставимого или даже просто соединимого с человеческим социальным действием,— и что если они и могут иногда «выражать» властные отношения, «символизировать» социальные иерархии, «усиливать» социальное неравенство, «переносить» социальную власть, «объективировать» неравенство и «овеществлять» тендерные отношения, они не могут находиться у истока социальной активности.

Показательный пример асимметричного понимания акторов предоставляет Дюркгейм [1966, р.113], когда утверждает:

...исходное начало всякого, более или менее важного процесса следует искать в устройстве внутренней социальной среды.

Можно даже пойти еще далее. В действительности элементы, составляющие эту среду, двоякого рода: вещи и люди. В число вещей нужно включить помимо находящихся в обществе материальных объектов еще и продукты предшествующей социальной деятельности: действующее право, укоренившиеся нравы, художественные и литературные памятники и т. д. Очевидно, однако, что ни от той, ни от другой группы вещей не может исходить толчок к социальным преобразованиям; они не содержат в себе никакой движущей силы. Конечно, при объяснении этих преобразований их нужно принимать в расчет. Они действительно оказывают некоторое давление на социальную эволюцию; в зависимости от них изменяются ее быстрота и даже направление; _ч но в них нет ничего, что могло бы привести ее в движение. Они представляют собой предмет приложения живых сил общества, но сами из себя не извлекают никакой живой силы. Следовательно, активным фактором остается собственно человеческая среда".[86]

Вот что всегда вызывает у меня великое удивление: как случилось, что, несмотря на этот масштабный и повсеместно распространенный феномен, социология так и остается наукой «без объекта»? Это тем более удивительно, если учесть, что эта дисциплина возникла спустя целое столетие после Промышленной революции и развивалась параллельно с величайшим и наиболее интенсивным техническим развитием со времен неолита. Мало того, как объяснить, что так много социологов гордятся собой, изучая «социальное значение» вместо «простых» материальных отношений, «символическое измерение» вместо «грубой каузальности»? Объекты — совсем как секс в викторианский период: о них негде говорить, но мы ощущаем их повсюду. Естественно, они существуют, но никогда не даны мысли, социальной мысли. Как смиренные слуги, они живут на задворках социального, делая всю основную работу, но им никогда не позволено быть представленными как таковым. И, кажется, что для них нет ни пути, ни канала, ни точки входа, чтобы оказаться связанными воедино той же пряжей, из которой состоят все другие социальные связи. Чем больше радикальные мыслители стремятся привлечь внимание к людям-маргиналам и обитателям периферии, тем меньше они говорят об объектах. На вещи словно обрушилось проклятие: они продолжают спать, как слуги в заколдованном замке. Но по мере освобождения от чар они вздрагивают, потягиваются, бормочут что-то невнятное. Они начинают копошиться повсюду, тормоша других — человеческих — акторов, будя их от догматической спячки. Не слишком ли по-детски будет сказать, что ACT сыграло роль поцелуя Прекрасного Принца, нежно коснувшегося губ Спящей Красавицы? Как бы то ни было, эта школа обратила на себя внимание в первую очередь потому, что это объектно-ориентированная социология для объектно-ориентированных людей, почему и имеет смысл писать к ней введение.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.