НЕНАДЕЖНОЕ МЕСТО ВЗАИМОДЕЙСТВИЙ ЛИЦОМ-К-ЛИЦУ

НЕНАДЕЖНОЕ МЕСТО ВЗАИМОДЕЙСТВИЙ ЛИЦОМ-К-ЛИЦУ

Из-за сильного ощущения, что взаимодействия «более конкретны», читателю, возможно, легче расстаться с глобальным, чем с локальным. Как мы видели, рассматривая второй источник неопределенности, одному и тому же актанту могут придаваться разные фигурации (см. с. 57). Хотя мы можем наделять индивидуальные характеры большей достоверностью — в силу привычки читать рассказы,— для того чтобы создать характер, нужна такая же семиотическая работа, если можно так выразиться, что и для создания концепта или корпорации. Поэтому, хотя мы вынуждены постоянно подстраиваться к небольшим различиям в фигурации, нет оснований забывать, что наша релятивистская система координат должна быть безразличной к масштабу. Но остается верным и то, что вера в бесспорное существование индивидов чрезвычайно укоренена, по крайней мере, у нас на Западе, и люди твердо убеждены, что хотя абстракции вроде структуры, контекста или общества и следует критиковать, эго трогать нельзя[286]. Таким образом, возможно, разумнее делать больше коррекционных упражнений по перераспределению локального, чем по локализации глобального. Поэтому я должен составить список того, что, вопреки многочисленным ожиданиям, вероятно, не смогут дать взаимодействия лицом-к-лицу. Здесь снова уроки ACT будут только негативными: развернуть социальное, чтобы его можно было пересобрать, невозможно без расчистки пути.

Во-первых, нет таких взаимодействий, которые можно было бы назвать изотопическими. То, что действует в данный момент в данном месте, приходит из множества других мест посредством идущих издалека материалов, и привносится множеством отдаленных акторов. Если бы мы захотели нанести на обычную географическую карту связи, установленные нами между лекционной аудиторией и всеми местами, действующими в ней одновременно, нам пришлось бы изобразить целый куст стрелок, чтобы включить сюда, например, лес, из которого сделана кафедра, деканат, ответственный за планирование занятий, секретарскую, где печатали расписание, чтобы по нему можно было найти аудиторию, служителя, следящего за помещением, и так далее и тому подобное[287]. И это было бы не напрасное упражнение: каждая из этих отдаленных инстанций с необходимостью предвосхитила и предзадала эту аудиторию, транспортировав через множество различных посредников массу шаблонов, сделавших ее пригодным местом и продолжающих поддерживать ее пригодность.

Во-вторых, ни одно взаимодействие не является синхронным. Стол может быть изготовлен из дерева, посаженного в 1950-е годы, а срубленного два года назад; ткань, из которой сшито платье преподавательницы, соткана пять лет назад, хотя скорость возбуждения нейронов в ее голове измеряется миллисекундами, а зона мозга, ответственная за речь, существует добрые сотни тысяч лет (но может, и меньше: об этом идут горячие дискуссии среди палеонтологов). Из используемых ею слов некоторые вошли в английский из других языков четыреста лет назад, хотя правило грамматики, возможно, старше; метафоре, которую она использует, всего шесть лет, а эта риторическая фигура из Цицерона; клавиатура компьютера, на которой она печатала текст лекции, последний продукт компании Apple, но тяжелые металлы, обеспечившие возможность координации изменений в его работе, будут существовать, пока существует Вселенная. Время всегда образует складки[288]. Так что идея синхронного взаимодействия, где у всех компонентов один и тот же возраст и одинаковая скорость, бессмысленна — даже для бабуинов. Действие всегда осуществляется благодаря тому, что бремя связи перекладывается на долго- или кратко-живущие сущности.

В третьих, взаимодействия не синоптичны. В любой момент можно одновременно видеть очень немного участников определенного действия. Преподавательница может быть уверена, что центр сцены — она, но это не значит, что наряду с ней не действует множество других агентов,—это лишь значит, что нет способа их суммировать. Деревянная кафедра не была частью лекции, пока преподавательница не указала на нее как на пример дизайна, но все же и она что-то делает. Кафедра — один из компонентов, помогающих придавать взаимодействию форму, позволяющих заключить его в рамку. То же относится и к листку бумаги с объявлением о лекции, где указано ее место и время, хотя лектор его и не замечает. Но если мы захотим расставить и сосчитать все компоненты этой сцены, мы не сможем этого сделать: не существует способа выявить их все сразу,— или потому что их слишком много, или из-за того, что они — часть сложных механизмов, которые и должны оставаться невидимыми, раз играют роль действующих проводников. Сколько разных сущностей в этом микрофоне? В этом теле? В этом учебном заведении? Вы никогда не получите одно и то же число, сколько бы раз ни считали: всякий раз одни какие-то агенты будут становиться видимыми, а какие-то другие — оставаться скрытыми.

В-четвертых, взаимодействия не гомогенны. Выше мы уже поняли, что переключатели, передающие действие, на всем протяжении не имеют одного и того же материального качества. Сколько последовательных переходов нам пришлось бы совершить, захоти мы перейти из кабинета архитектора — пятнадцатилетней давности — в лекционную аудиторию? Вот на экран проецируются слайды: сколько требуется разных последовательно сменяющихся компонентов, когда записи, сделанные на клавиатуре, сначала оцифровываются, затем преобразуются в аналоговый сигнал, пока не трансформируются снова в своего рода медленную волну в мозгу полуспящих студентов? В каждом конкретном взаимодействии потрясает вовсе не то, что социологи, которых своеобразный тропизм влечет к «локальным местам», находят таким замечательным в достигнутых, наконец, взаимодействиях лицом-к-лицу, а толпа не-человеческих, не-субъективных, не-локальных участников, собравшихся, чтобы помочь совершить действие и передать его по каналам, которые непохожи на социальную связь, хотя и связаны друг с другом.

В-пятых, взаимодействия не изобаричны, если мне позволят воспользоваться в качестве метафоры названием линий, указывающих места с одинаковым давлением, которые мы встречаем на картах погоды, когда ищем зоны низкого давления или антициклоны. Некоторые участники давят очень сильно, требуя, чтобы их слышали и принимали в расчет, в то время как другие — это всего лишь рутинные обычаи, таинственным образом погруженные в телесные привычки. Иные упрятаны в качестве черного ящика в компьютерное железо, ведомое только инженерам из далекой Азии, и смутно — «технарям» из бригады по обслуживанию компьютеров где-то в кампусе. Особенное значение имеет разница давлений, оказываемых посредниками и проводниками: последние, как нам известно, добавляют ситуации предсказуемости, тогда как первые могут вдруг создать в ней бифуркации с самыми неожиданными вариантами дальнейшего. В любой момент лекции что-то может выйти из строя, — микрофон, громкоговоритель, даже преподавательница. Если хоть один проводник превратится в посредника, вся ситуация, какой бы важной и контролируемой она ни была, может стать непредсказуемой.

Не удивительно, что у социологов создается сильное впечатление, что взаимодействия растекаются во все стороны. Так оно и есть! Это не значит, что их крепко удерживает на месте какой-то прочный всеохватывающий контекст, держа хваткой какой-то скрытой структурирующей силы. Это значит, что в них одновременно занят обескураживающе широкий набор участников, которые смещают во все стороны свои границы, перераспределяя их и не давая возможности возникнуть где-нибудь тому, что можно было бы назвать «локальным». Относительность в социальных науках была бы простым делом, если бы нам необходимо было просто локализовать глобальное; она становится важной только тогда, когда исчезает твердая почва локального. В большинстве ситуаций действия будут с самого начала интерферировать благодаря гетерогенным сущностям, не обладающим тем же локальным присутствием, приходящим из другого времени, видимым не сразу и оказывающим разное давление. Нельзя сказать, что слово «взаимодействие» выбрано неудачно, просто количество и тип «действий» и размах их «взаимных» отношений очень сильно недооценивают. Растяните любое конкретное взаимодействие, и оно с большой вероятностью превратится в актор-сеть.

Конечно, если мы не впадем опять в пустые разговоры и не откажемся от трудной задачи отслеживать все наложения. В этом случае совершенно правомерно говорить о «структуре» и взаимодействиях лицом-к-лицу. Но это будет значить, что мы имеем дело с более рутинными ситуациями и пользуемся дорелятивистской системой координат. В такой сокращенной манере речи «структура» — это просто актор-сеть, о котором у нас мало информации или участники которого так смирны, что не требуется никакой новой информации. Взаимодействие — это место, так хорошо обрамленное локализаторами, ведущими себя как проводники, что его без особого беспокойства можно рассматривать как «происходящее локально».

Просматривая список того, что, возможно, не дадут взаимодействия лицом-к-лицу, вы все еще подозреваете попытку укоренить социологию в интерсубъективных взаимодействиях, расчетах индивидов или интенциональности[289]. Напротив, ясно, что понятие локального взаимодействия так же малореалистично, как и понятие глобальной структуры. Такой результат ретроспективно делает еще более сомнительными предпринимавшиеся на протяжении всей истории социальных наук попытки достигнуть компромисса между так называемыми глобальным контекстом и взаимодействием, договориться о возможно еще более утонченном «срединном пути» между «актором» и «системой». В этих проектах сегодня столько же смысла, сколько его в проектах компиляторов эпохи Возрождения, добросовестно пытавшихся согласовать даты греческой мифологии с датами Библии. Точка соприкосновения между двумя мифологиями — тоже мифология.

Но если мы идем по следам, оставленным не-человеческими акторами, то понимаем, откуда возникает верное впечатление «фреймированности». Всякое место локализуется целым потоком локализаторов, распределителей, девиаторов, артикуляторов,—любое слово на выбор. Роль интеробъективности в том, чтобы ввести в локальные взаимодействия фундаментальное перемещение. Какой был бы смысл в относительном масштабе без интеробъективности? Как бы мы узнали, что мы — маленькие участники «более широкой» схемы вещей, если бы не ходили, к примеру, по глубоким и темным каньонам, вырезанных в массиве небоскребов? Ощущение себя маленьким определяется тем, сколько других людей, распределенных в пространстве и времени, готовили место для анонимного визитера, гуляющего сейчас, скажем, по улицам Нью-Йорк Сити. Размер в самом деле относителен — он зависит от того, насколько тщательно он был спланирован и насколько тщательно его продолжают поддерживать. Но это не значит, что мы на самом деле маленькие участники, «заключенные внутрь» рамки. Как долго нам надо напоминать этот трудный урок? Самое печальное экспериментальное доказательство было дано недавно, когда группа фанатиков, вооруженных всего лишь ножами для разрезания бумаги, уничтожили то, что так заботливо возводило множество других людей, разрушив здания так, что хотя здесь еще витает темный призрак смерти, длинная гнетущая тень, которую Башни-Близнецы отбрасывали на узкие улицы, исчезла из пространства за несколько часов. Разве после такого события мы не должны быть чрезвычайно чувствительны к хрупкости масштаба?

Построение относительного масштаба имеет совершенно разный смысл, когда мы понимаем его как вольную метафору для «выражения», «воспроизводства» и «отражения» всегда присутствующей «социальной структуры» или же когда есть только один способ построить что-то большее — архитектура и технологии в буквальном смысле этого слова. В традиционной версии социальной теории общество сильно, и ничто не может его разрушить, потому что оно реальность sui generis; во второй версии оно такое слабое, что его надо строить, чинить, укреплять и главное — заботиться о нем. Две этих карты социального, начерченные разными социальными маркерами, помимо того что продуцируют совершенно разные объяснения, ведут к двум совершенно разным эстетикам, этикам и политикам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.