1. "Реализм с человеческим лицом"

1. "Реализм с человеческим лицом"

В этой заключительной главе мы очень кратко расскажем о третьем периоде в творчестве Патнэма, начало которого, видимо, следует отнести к 1993-1994 годам. Выступая с Дьюевскими лекциями в марте 1994 года, Патнэм выдвигает концепцию реализма, кардинально отличающуюся от его прежних позиций. Однако прежде уместно сказать несколько слов о том, что этому предшествовало.

В течение десятилетия после выхода книги "Разум, истина и история" Патнэм главным образом занимался дальнейшей разработкой и защитой своей концепции внутреннего реализма. Он отвечал на критику, разъяснял, уточнял и переформулировал основные положения своей концепции [144], находил все новые аргументы в ее поддержку. В это время вышли четыре его новых книги "Многоликость реализма" (1987), "Репрезентация и реальность" (1989), "Реализм с человеческим лицом" (1990) и "Обновление философии" (1992). Вместе с тем в это время в философских воззрениях Патнэма наметились важные изменения, которые во многом обусловили новый "поворот" в его понимании проблемы реализма.

Во-первых, Патнэм все в большей степени осознает глобальный характер проблемы реализма, которая вырастает в его глазах в "одну гигантскую антиномию разума". Метафизический реализм, в котором изначально заложено стремление дать описание "с позиции Бога" и который, согласно Патнэму, является господствующей философской позицией в современной аналитической философии, становится ответственным за множество неразрешимых проблем, парадоксов, дилемм в самых разнообразных областях знания.

В качестве примера можно упомянуть объяснение Патнэмом причины возникновения семантических антиномий и, в частности, парадокса лжеца. Как известно, анализ предпосылок, на которых основан этот парадокс, привел Тарского к отказу от использования "семантически замкнутых языков" (то есть языков, содержащих предикат "истинный", применяемый к их собственным предложениям) и к разработке идеи "метаязыка". По мнению Патнэма, главным в решении Тарского является осознание того, что не существует универсального и единого понятия истины, применимого ко всем языкам. Не случайно поэтому Тарский строит иерархию языков, в которой каждый последующий язык является метаязыком по отношению к предыдущему. Согласно Патнэму, это решение несет в себе сильный элемент парадоксальности. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно задаться вопросом: на каком языке мы формулируем утверждение о существовании иерархии языков и делаем обобщения типа "Каждый язык L имеет метаязык ML"? Конечно, отмечает Патнэм, если вы строите иерархию языков, а я делаю обобщения обо всей иерархии, но высказываю их на языке, который не принадлежит к этой иерархии, то никакого парадокса не возникает. Однако парадокса невозможно избежать, если мы попытаемся построить иерархию всех возможных языков, включая и язык, на котором делаются утверждения обо всей иерархии. Это означает, что, как в квантовой механике существует разрыв между наблюдателем и системой, над которой производятся наблюдения, так и в логической семантике существует разрыв между языком наблюдателя и совокупностью языков, о которых наблюдатель делает обобщения. И в том, и в другом случае парадокс возникает лишь тогда, когда мы пытаемся (пусть в идеале) занять позицию, с которой мы могли бы «обозревать наблюдателей, как если бы ими были не мы сами, как если бы мы были, так сказать, вне нашей собственной "оболочки"» [145].

Это объяснение Патнэмом причин возникновения семантических парадоксов, по существу, воспроизводит объяснения, данные Тарским и К.Гёделем. Отличие составляет лишь убеждение Патнэма в том, что виной всему является метафизический реализм, прочно укрепившийся в сознании аналитических философов. Поэтому мы избежим парадоксальности в наших теориях, если перестанем быть метафизическими реалистами и если откажемся от своих "парадоксальных" идеалов (в частности, от стремления дать описание мира, не предполагающее никакого наблюдателя и представляющее собой, говоря словами Т.Нагеля, "вид из ниоткуда"). Безусловно, это один из возможных способов объяснения семантических антиномий, однако, отказываясь от своих "парадоксальных" и недостижимых идеалов, мы не должны забывать, что само по себе стремление выйти за "пределы" собственной позиции схватывает важный момент в нашем понимании объективности. Этот момент был отмечен современным американским философом Т.Нагелем, который связал возможность объективного взгляда на мир с нашей способностью "делать шаг в сторону от нашей первоначальной позиции и формулировать новое представление, которое в качестве объекта имеет нашу первоначальную позицию и ее отношение к миру" [146].

Другой важной тенденцией в эволюции взглядов Патнэма в 80-е годы было усиление "гуманистической" направленности его реализма, выразившееся в требовании "реализма с человеческим лицом". Уже в книге "Разум, истина и история" Патнэм говорит о "мире-для-нас" и "объективности-для-нас", подчеркивая их соотнесенность с человеком, однако теперь в истолковании этих идей появляется совершенно новый мотив.

Указанная тенденция выразилась в том, что Патнэм заменяет свою прежнюю антитезу "метафизический реализм/внутренний реализм" противопоставлением "Реализма с большой буквы", под которым он имеет в виду господствующий в современной аналитической философии метафизический образ мира, и "реализма с маленькой буквы", который выражает представление о мире с точки зрения здравого смысла. Между этими двумя позициями имеет место очень резкое расхождение, поскольку хотя Реалист претендует на то, чтобы обосновать веру обычных людей в реальность внешнего мира и в возможность объективного знания и защитить ее от философского скептицизма, он практически отвергает все то, что как раз и составляет существо этой веры, и поэтому в его метафизической картине мира не остается места для здравого смысла и нет надежного заслона от скептицизма и релятивизма. Требование "реализма с человеческим лицом" означает, таким образом, отказ от непомерных претензий "Реализма с большой буквы" и возврат к "реализму с маленькой буквы".

Разъясняя свое новое понимание реализма (т.е. "реализма с маленькой буквы"), Патнэм ссылается на слова Витгенштейна о том, что «деревья и стулья… это образцы того, что мы называем "реальным"» [147]. Поэтому тот факт, что «стул голубого цвета, является в парадигмальном смысле "реальностью"» [148]. Но считать ли в таком случае реальными те сущности и объекты, которые постулируют научные теории и которые являются недоступными чувственному восприятию (элементарные частицы, поля и т.д.)? Отвечая на этот вопрос, Патнэм обращается к дискуссии между У.Куайном, С.Крипке и Д.Льюисом по вопросу о том, тождественны ли воспринимаемые нами предметы окружающего мира ("деревья и стулья") той пространственно-временной области, которую они занимают, и тем разного рода полям (электромагнитным и т.д.), которые их образуют. Разбирая различия в позициях этих философов, Патнэм делает "неожиданный" вывод: вопрос о том, тождественны ли в реальности стулья и деревья занимаемой ими пространственно-временной области и образующим их полям, является бессмысленным, поскольку считать их тождественными или нет – это вопрос конвенции. Правда, Патнэм сразу добавляет, что конвенцию не следует понимать в абсолютном смысле как истину по определению, полностью независимую от фактов, поскольку "что является фактическим", а "что – конвенциональным" – это вопрос степени. Даже наши зрительные восприятия зависят от имеющейся концептуальной схемы в целом, от используемого языка. «Элементы того, что мы называем "языком" и "сознанием", проникают так глубоко в то, что мы называем "реальностью", что попытка представить нас как тех, кто отображает что-то независимое от языка, безнадежно скомпрометирована с самого начала» [149].

Приведенное рассуждение Патнэма свидетельствует по крайней мере о двух вещах. Во-первых, оно показывает, насколько теперь Патнэм далек от своей прежней научнореалистической позиции. По существу он формулирует явную антиреалистическую точку зрения в отношении объектов, постулируемых научными теориями. Во-вторых, на наш взгляд, это рассуждение содержит в себе довольно эклектичное соединение двух несовместимых концепций. С одной стороны, характеризуя объекты нашего чувственного опыта как то, что и составляет "реальность", Патнэм очевидным образом встает на точку зрения "непосредственного реализма". С другой стороны, рассуждая в прежнем духе о зависимости реальности от языка и сознания, он выражает (хотя и в очень нечетком виде) позицию, которая лучше укладывается в схему объяснения, характерную для "опосредованного реализма" [150]. Обозначившееся трение между новым аспектом в понимании Патнэмом реальности и его прежними воззрениями на отношение между языком и миром не могло, на наш взгляд, не повлечь за собой определенного пересмотра концепции реализма в целом.

И, наконец, третьим фактором, сыгравшим существенную роль в выработке Патнэмом "нового" решения проблемы реализма, является кардинальное изменение им своей позиции в философии сознания. Вопрос об отношении между сознанием и мозгом всегда составлял важный предмет исследования для Патнэма. В начале 60-х годов он предложил, параллельно с несколькими другими философами, новый подход к решению психофизической проблемы, который получил название "функционализма". В течение длительного времени Патнэм отстаивал эту позицию, однако в 80-е годы он уже основное внимание уделял ее критическому анализу, завершившемуся в начале 90-х годов полным отказом от нее.

Функционализм представляет собой вариант так называемой теории тождества (identity theory), которая в настоящее время является преобладающей методологией в философии сознания и когнитивной науке и согласно которой наши ощущения и восприятия тождественны определенным состояниям мозга. В отличие от физикалистского варианта теории тождества функционализм отождествляет ментальные состояния не с физическими состояниями мозга, а с его "функциональными" состояниями. При таком подходе мозг понимается как очень сложная система, которая помимо физических свойств обладает свойствами более высокого уровня – так называемыми функциональными свойствами. Функционализм предполагает прямую аналогию между мозгом и "цифровым компьютером": «наша психология должна быть описана как программное обеспечение этого компьютера – как его "функциональная организация"» [151]. Главная особенность функционализма состоит в том, что он «определяет ментальные состояния и процессы через их каузальные и функциональные отношения друг к другу, к перцептуальным "входным данным", поступающим из внешнего мира, и к поведенческим "выходным данным", выражаемым в действии» [152].

В статье "Мозг и машины" (“Mind and Machines”, 1960), где Патнэм формулирует новый функциональный подход к проблеме сознания, он предлагает использовать для описания функциональных состояний мозга формализмы теории машин Тьюринга. Машину Тьюринга можно охарактеризовать как множество инструкций для выполнения множества простых операций над цепочками символов, которые образуют "входные данные" машины. Эти инструкции группируются в "машинные состояния", каждое из которых, будучи конечным множеством, управляется некоторой главной инструкцией, переключающей состояния и определяющей их последовательность в соответствии с "входными данными". Важно подчеркнуть, что одна и та же машина Тьюринга может быть реализована в разных физических системах (изготовленных из разных материалов, с разными структурными свойствами и т.д.).

Однако очень скоро обнаружилось, что формальные свойства таким образом описанных "машинных состояний" сильно отличаются от формальных свойств ментальных состояний. Патнэм попытался дать новую формулировку функционализма в виде "идеальной психологической теории" [153], которая опиралась на использование формальных средств теории вычислений. Но как было установлено впоследствии, этот вариант функционализма тоже оказался неудовлетворительным [154]. Однако в книге "Разум, истина и история" Патнэм все еще заявляет о своей приверженности функционализму, хотя и признает невозможность функционального объяснения качественного характера наших восприятий и ощущений.

Дело в том, что когда мы видим определенный оттенок голубого или красного цвета, когда мы вдыхаем запах розы или пробуем мороженое, наш опыт имеет качественную специфику, благодаря которой каждое наше ощущение является ощущением особого рода. Эти субъективные качественные характеристики нашего опыта были обобщены в понятии "феноменологических качеств" или qualia. Наиболее важной особенностью qualia является то, что мы знаем их непосредственно, что они "существенным образом связаны с отдельно взятой точкой зрения" [155]. Поскольку функционализм стремится дать объективное описание сознания (то есть "открытое" множеству точек зрения), то он неизбежно исключает из рассмотрения качественный характер нашего опыта. Поэтому qualia являются главным аргументом против функционализма.

Хорошо понимая, что qualia представляют реальную трудность для функционализма, Патнэм отмечает, что «когда думаешь об относительно абстрактных чистых психологических состояниях, например, о том, что мы назвали "заключенным в скобки" убеждением, то есть о мысли, взятой только в ее "понятийном" содержании, или о таких диффузных эмоциональных состояниях, как ревность или сердитость, то отождествление их с функциональными состояниями всей системы представляется очень правдоподобным; но когда думаешь о… восприятии определенного оттенка голубого, отождествление оказывается невозможным» [156]. Однако последующие исследования Патнэма показали, что даже "ограниченные" надежды на функционализм были напрасны. Его книга "Репрезентация и реальность" главным образом посвящена обоснованию невозможности отождествления наших пропозициональных установок (выражаемых глаголами "считать", "верить" и т.д.) и интенционального характера наших мыслей с определенными функционально описанными состояниями мозга. Не только qualia, но и мысль, взятую в ее "понятийном" содержании, оказалось невозможным объяснить в функциональных терминах.

"Крах" функционального подхода к проблеме сознания заставил Патнэма задуматься над теми общими допущениями, которые лежали в основе этого подхода, и поставил перед ним задачу поиска иной "парадигмы" для исследования отношения между сознанием и мозгом. Эти поиски, вплетенные в контекст его размышлений о реализме, изменили как его представление о самом реализме, так и понимание им проблемы сознания.