А.С. Горелов. Философия Роджера Бэкона и ее место в истории европейской культуры

А.С. Горелов. Философия Роджера Бэкона и ее место в истории европейской культуры

Введение

XIII в. — «золотой век» схоластики — был временем расцвета целого ряда философских школ и направлений, периодом, когда жили и работали многие незаурядные мыслители Средневековья, включая знаменитейших из знаменитых — Альберта Великого, Бонавентуру, Фому Аквинского, Дунса Скота. Но даже на этом ярком и многообразном фоне Роджер Бэкон, прозванный своими современниками Doctor mirabilis — «Доктор удивительный», продолжает удивлять и нынешних исследователей.

Его произведения вызывают полярно противоположные интерпретации и оценки. В период Нового времени появился распространенный и поныне образ Роджера Бэкона как первого современного ученого — математика и естествоиспытателя-экспериментатора, критиковавшего схоластическое пустословие и за это пострадавшего от «мракобесов-церковников». Основатель позитивизма Огюст Конт, предложивший новую религию человечества и, в частности, проект календаря, в котором месяцы и дни назывались бы не по именам богов и святых, как раньше, а по именам выдающихся деятелей культуры, посвятил Р. Бэкону первый вторник месяца «Декарта» (т. е. ноября).

Определенный реакцией на позитивистский образ Р. Бэкона стала проведенная в сочинениях некоторых неотомистских историков философии его оценка как мыслителя неоригинального и амбициозного, ставшего известным благодаря не научным заслугам, а конфликтному характеру и неумению находить общий язык с современниками. Обе оценки, безусловно, не являются адекватными и во многом зависят от предвзятых установок: первая — от огульного отрицания Средневековья как «темных веков» культуры, вторая — от восприятия философии Фомы Аквинского в качестве вершины средневековой мысли, тогда как Роджер Бэкон во многом с ним расходился.

Но, даже отвлекаясь от столь крайних суждений, непредубежденный исследователь поражается совмещению противоречивых черт в творчестве «Удивительного доктора». Бэкон, действительно, был остро критичен к своему времени: то же время он был целиком и полностью укоренен в нем, в том числе в его распространенных предрассудках. Многие плодотворные идеи, высказанные Бэконом, часто не были столь уж оригинальными, — внимательное изучение показывает, что одни из них восходят к его предшественнику Роберту Гроссетесту, другие — к арабским философам, а третьи являются общим местом в аристотелизме. Провозглашаемые Бэконом методологические максимы, такие как критика ложных авторитетов, зачастую не находят применения в его собственных трудах, которые сплошь и рядом демонстрируют, с нынешней точки зрения, удивительное легковерие по отношению к крайне сомнительным источникам.

Бэкон предлагал широкомасштабные реформы, в деталях которых угадываются контуры будущего развития культуры, в частности, развитие естествознания и техники Нового времени, основанных на опыте и применении математики. Но в то же время его понимание слов «опыт» и «математика» радикально отличаются от их современного понимания, а предсказанные им чудесные изобретения он сам считал уже давно осуществленными, хоть и скрытыми от невежественной толпы. Представление о научно-техническом прогрессе у Бэкона если и есть, то лишь в самом зачатке. Во всяком случае, он, как и многие авторы Средневековья и Возрождения, видел вершину человеческого могущества не столько в будущем, сколько в прошлом, и стремился не к творению нового, а лишь к восстановлению, хотя бы в некоторой степени, старого могущества. Главной же чертой Бэкона как типичного мыслителя Средневековья, а не Нового времени, заключалась в том, что все его философские положения в явной форме вдохновлялись соображениями религиозного характера.

Однако, как бы глубоко ни был Бэкон укоренен в мировоззрении Средневековья и как бы ни отличалась его деятельность от того, что принято называть современной наукой, при чтении Бэкона нельзя избавиться от ощущения оригинальности идей, лежащих в основе его грандиозного замысла, и их тесной связи с развитием тех понятий, которые, развиваясь и изменяясь, в конечном итоге стали неотъемлемой частью культуры Нового времени. Бэкон стал первым в истории Европы мыслителем, кто попытался создать всеобъемлющую энциклопедию знания, органично соединенного с богословием и ориентированного на достижение практических (религиозных) целей. Эта задача не была осуществлена им в полном объеме. Тем не менее, сам проект Бэкона, частично воплощенный в Opus maius, Opus minus, Opus tertium, Compendium studii philosophiae, Compendium studii theologiae, а также в ряде более специальных работ, остался его оригинальным вкладом в историю европейской культуры, важным звеном, соединившим Средневековье и современный мир.

Суждение об энциклопедическом проекте Роджера Бэкона может быть затруднено определенными особенностями таких сочинений, как Opus maius, Opus minus и Opus tertium, если не принять во внимание то обстоятельство, что бросающаяся в глаза разнородность различных частей, композиционная рыхлость, повторы, внутренние противоречия, недостаточная проработка многих тем связаны с поспешностью, с которой Бэкон готовил эти сочинения для Папы Климента IV, просившего сделать это как можно скорее. По сути, все эти работы представляют собой компиляцию ряда предыдущих работ Бэкона, находившихся в разной стадии готовности.

Настоящая статья не ставит своей целью дать относительно полное представление философии Роджера Бэкона, в частности, из-за большого количества разноплановых тем, присутствующих в его наследии. Цель ее — предложить введение в темы, так или иначе затронутые в Opus maius и в наибольшей степени интересные современному читателю-не-специалисту.

Единство знания и практическая цель философии

Бэкон не принимал выраженную, в частности, Фомой Аквинским идею автономии философии от богословия и в этом отношении был типичным представителем августинизма, доминировавшего среди францисканских ученых XIII в. По мнению Бэкона, «философия, рассмотрении» сама по себе, не обладает никакой ценностью […] в философии не может быть ничего достойного, кроме того, что требуется от нее для Божественной мудрости. А все остальное ошибочно и пусто».

Как и Аристотель, Бэкон различал теоретическую и практическую (моральную) философию[22]; у английского философа это различение выглядит так: «теоретическая философия устремлена к познанию Творца через творение, а моральная философия устанавливает чистоту нравов, справедливые законы и Божественный культ, а также славно и полезно увещевает [человека стремиться] к счастью будущей жизни». Но если Аристотель считал наилучшим образом жизни созерцательный и, соответственно, подчеркивал значение теоретической философии, то Бэкон отдавал предпочтение моральной. Всякое познание, по его мнению, имеет целью спасение, достижение вечной жизни, средством чего являются Церковь и христианское государство: «светом мудрости устрояется Церковь Божия, строится государство верных, осуществляется обращение неверных, а те, кто упорствует во зле, могут обуздываться и оттесняться подальше от границ Церкви силой мудрости, а не пролитием христианской крови[23]. Итак, все, для чего требуется направляющая сила мудрости, сводится к этим четырем вещам, и ни с чем иным она [т. е. мудрость] соотнесена быть не может». Моральная философия, занимающаяся действиями, связанными с добром и злом, по преимуществу называется практической, все же другие науки ей подчинены. Однако «практика, понимаемая широко, тождественна любой действенной науке, и тогда многие другие науки суть практические».

По мнению Бэкона, истинное знание едино; это — знание единого правильного пути спасения, данное единому миру единым Богом: «существует одна совершенная мудрость, которая целиком содержится в Священном Писании, и она должна разъясняться с помощью канонического права и философии, и благодаря этим наукам происходит истолкование Божественной истины».

Убежденность Бэкона в том, что Священное Писание представляет собой источник всей истины, необходимой человеку, объясняет достаточно странное для современной эпохи (но не для Средневековья) использование Библии как источника научных сведений, в том числе в вопросах физики. Так, например, Бэкон указывает, что природа радуги не могла быть известна ни древнегреческим, ни арабским ученым потому, что ее можно постичь лишь на основе сказанного о радуге в Библии: «Я полагаю радугу Мою в облаке небесном… чтобы не было более потопа на Земле» (Быт 9,13), т. е. цель радуги — испарение воды, поэтому при явлении радуги всегда имеет место рассеяние воды на бесчисленные капельки и их испарение благодаря лучам Солнца, концентрирующимся в результате различных отражений и преломлений, из-за которых и возникает радуга.

Другой интересный и исторически важный пример использования Бэконом авторитета библейской книги (в действительности апокрифической) касается географии: «оконечность Индии на Востоке крайне удалена от нас и от Испании. Но от оконечности Испании на другой стороне Земли [пространства] для моря столь мало, что оно не может покрывать три четверти Земли. […] Так, Ездра говорит в IV книге, что обитаемы шесть частей Земли, а седьмая покрыта водой». Именно это место, говорящее, что от Испании сравнительно недалеко до восточной оконечности Азии, обусловило интерес Христофора Колумба к открытию западного пути в Индию. Как известно, на этом пути Колумб вместо Азии приплыл на неизвестный в ту пору континент — Америку, хотя сам об этом так и не узнал до конца жизни.

Истинная философия, по мнению Бэкона, направлена к христианской, спасительной цели, даже если ее положения встречаются у философов-нехристиан, к которым Роджер Бэкон питает глубочайшее уважение: прежде всего, это Аристотель, но также Сенека, Платон, Сократ, И также арабские комментаторы и продолжатели Аристотеля — Авиценна, Аверроэс и др.

По словам Роджера Бэкона, мыслители-христиане долгое время отвергали нехристианскую философию по следующим причинам: Отцы Церкви — потому что она соперничала с утверждающейся христианской верой и часто была смешана с ложными представлениями, в частности, магическими; мыслители XII в. — на основе ссылок на труды Отцов Церкви, не разобравшись в причинах их мнений; современники Бэкона — т. к. «находят удовольствие в незначительном и пустом». Тем не менее, философия как таковая вовсе не противоречит христианству. Роджер Бэкон цитирует Августина: «христиане должны перенять от философов — как от незаконных владельцев — те полезные вещи, которые содержатся в их книгах», поскольку «золото и серебро философов создано не ими самими, но как бы извлечено из всеобщих россыпей Божественного провидения, которое разлито повсеместно».

Наличие элементов Божественной мудрости у философов-нехристиан Бэкон объясняет тем, что всякое истинное познание является следствием Божественного просвещения (illuminatio). Эта концепция связана с толкованием аристотелевских высказываний о «действующем» и «возможном» интеллектах в трактате О душе. Согласно Бэкону (как и многим другим комментаторам до него), «действующий» интеллект принадлежит Богу или ангелам, а «возможный» — отдельной человеческой душе, получающей от Бога познание тех или иных истин. (Существовали и другие интерпретации: так, Фома Аквинский считал, что оба интеллекта принадлежат индивидуальной человеческой душе, а Аверроэс — что ей не принадлежит ни один из них, оба являются общими для всего человечества).

В отличие от Фомы Аквинского, Роджер Бэкон не очень доверяет «естественному разуму», не верит, что человек может самостоятельно прийти к глубоким философским истинам: в качестве примера ограниченности человеческих способностей в философии Бэкон приводит нескончаемые споры схоластов по знаменитой проблеме универсалий[24]. Поэтому Бэкон считает, что философские истины у нехристиан восходят к ветхозаветным патриархам и пророкам, получившим Божественное Откровение, т. е. особым образом просвещенным Богом (Эта концепция (с современной точки зрения, необоснованная) имеет долгую историю. Сами древние греки нередко считали, что их философы почерпнули свои знания в более древних традициях мудрости Востока (см. рассказы о путешествиях Фалеса, Пифагора, Демокрита и др. в такие страны, как Египет, Палестина, Междуречье, Индия). Впоследствии мыслители Востока, в т. ч. иудеи (Филон Александрийский), защищали эту идею из соображений национального престижа. Отцы Церкви (начиная с Юстина Философа) использовали концепцию заимствования греками философии у ветхозаветных патриархов и пророков для легитимизации христианства как «истинной философии» в глазах представителей эллинистической культуры[25]). Таким образом, христианская религия представляет собой завершение философии, к которой причастны и нехристиане. «неверные философы и теперь не знают многое из того, что относится к Божественному; и если бы таковое было им представлено доказанным с помощью начал полной философии (т. е. посредством жизнеспособных аргументов, которые берут начало от философии неверных, хотя и получают свое завершение благодаря вере Христовой) и без противоречия, то они [неверные философы] возрадовались бы предложенной им истине, поскольку жадны до мудрости и более образованы, нежели христиане. Я не утверждаю, однако, что они могли бы постигнуть в доказательстве нечто из духовных положений христианской веры, но [имею в виду], что существует много общих рациональных истин, которые любой мудрец, не зная сам, легко воспримет от другого». Говоря современным языком, наличие общих философских истин у христиан и нехристиан, по мнению Бэкона, составляет основу для межрелигиозного диалога, целью которого он считал установление единой христианской религии во всем мире.

Opus maius — книга не богословская, а философская: она, по замыслу Бэкона, посвящена лишь тем темам, которые либо являются общими у христиан и нехристиан, либо легко могут быть приняты философами-нехристианами. Opus maius состоит из семи частей, и последняя часть, как бы увенчивающая все здание философии, посвящена моральной философии, но эта моральная философия составляет лишь введение по отношению к богословию, непосредственно основывающееся на Откровении. Согласно Бэкону, философия показывает, что «должна существовать и иная, за пределами философии, наука […] философия приходит к обнаружению более высокой науки и утверждает, что это — наука о Божественном».

Моральная философия, по Бэкону, в свою очередь разделяется на четыре части: первая обосновывает должное поведение человека по отношению к Богу и ангелам, вторая — по отношению к другим людям, третья — по отношению к самому себе, а четвертая содержит аргументы в пользу христианской веры. Первая часть, согласно Бэкону, обосновывает существование Бога, Его всемогущество, бесконечность, единственность, троичность, творение мира Богом, существование ангелов и человеческих душ, бессмертие души, Божественное провидение, посмертное воздаяние, необходимость поклонения Богу и моральных норм, необходимость Откровения, Богочеловечество Христа. Вторая часть моральной философии, по Бэкону, в основном касается устроения семьи[26] и государства, в теории которого он в значительной мере следует Авиценне. Третья часть посвящена личным добродетелям; у Бэкона ее изложение включает главным образом цитаты из античных авторов, прежде всего Аристотеля.

Наконец, в четвертой части (по смыслу сильно пересекающейся с первой) Бэкон демонстрирует рациональные аргументы в пользу христианства, которые могли бы убедить «мудрых» нехристиан, исповедующих ту или иную религию («Я мог бы представить [более] простые и грубые, [нежели философия], способы [обращения] неверных, соответствующие основной их массе, но это бессмысленно. Ибо толпа слишком несовершенна, а потому аргументы в пользу веры, рассчитанные на толпу, грубы, примитивны и недостойны мудрых. Я, следовательно, желаю пойти далее и представить аргументы, о которых могут судить мудрецы»). Бэкон всё же отмечает, что христианская вера не может основываться только на рациональных доказательствах: «следует доверять преимущественно Церкви, Писанию, святым и католическим учителям». Однако его интересуют именно рациональные основания этого доверия, которые могут быть приняты и нехристианами. Поиск таких аргументов составлял характерную примету эпохи: этой проблеме посвящены и Сумма против язычников Фомы Аквинского, и Великое искусство Ауллия.

Бэкон рассмотрел пять основных нехристианских религиозно-этнических общностей (язычники; идолопоклонники[27]; татары[28]; сарацины [т. е. мусульмане]; иудеи). Многие его замечания обнаруживают выдающиеся для XIII в. знания о других религиях и народах. С современной точки зрения, однако, представляется, что Бэкон несколько переоценивал легкость обращения, основанного на рациональных аргументах, которые изложены им, пожалуй, с излишней поспешностью. Например, один из доводов для обращения мусульман Бэкон видел в том, что «сарацинские философы отвергали свое религиозное учение», имея в виду, вероятно, противоречия между выводами арабских аристотеликов (прежде всего Авиценны и Аверроэса) и рядом исламских догматов. Следует отметить, что, во-первых, вероучительные положения, отвергнутые этими мыслителями (например, вечность мира и телесное воскресение мертвых), являются общими у ислама с христианством, а во-вторых, в историческом плане наличие таких противоречий привело к кризису не ислама, а арабского аристотелизма.

Помимо собственно религиозной цели всех наук, Роджера Бэкона интересовали и их материальные плоды, влияние на технологию, медицину и другие стороны жизни, т. е. «практическое применение» в современном смысле этого слова; как и его великий соотечественник и однофамилец Френсис Бэкон три века спустя, францисканский философ также мог сказать: «Знание — сила». Стоит привести знаменитый список предсказанных Роджером Бэконом технических изобретений: «могут быть созданы такие навигационные инструменты, чтобы большие корабли без гребцов пересекали реки и моря, управляемые одним человеком, и с большей скоростью, чем если бы они были наполнены гребцами. Также могут быть созданы повозки, которые двигались бы без тягловых животных с невообразимой стремительностью […] инструменты для полета: чтобы в середине инструмента сидел человек, вращая некое изобретение, с помощью которого [двигались бы], ударяя по воздуху, искусственно созданные крылья, на манер летящей птицы. Также [может быть создан] небольшой по величине инструмент, который поднимал бы и опускал немыслимые тяжести […] Могут быть также созданы инструменты для путешествий под водой морей и рек — вплоть до достижения дна, и без всякой телесной опасности. […] И может быть создано несчетное число такового, например, мосты через реки без опор или какой-либо поддержки». Интересно, что все эти изобретения Бэкон считал делом не будущего, но прошлого: «И [все] это было создано в древности и, определенно, создано в наше время, — исключая разве что инструмент для полета, который я не видел, и не знал человека, который бы его видел. Но я знаю мудреца, который придумал, как его изготовить». Другой интересной задачей, которую Бэкон ставил перед наукой, является продление человеческой жизни по крайней мере до того срока, который, согласно Библии, проживали первые люди после грехопадения (т. е. около тысячи лет).

Причины невежества

Собственную эпоху Бэкон оценивал как время кризиса, упадка, деградации: «Сейчас больше грешат, чем в предыдущие времена», «повсюду очевидна порча». Это касается и церковного образования. «Сентенции» Петра Ломбардского, став главным университетским учебником по богословию, заняли место Священного Писания, а изучение в университетах гражданского права практически полностью подменило собой изучение права канонического. Особенно острым нападкам Бэкон подверг представителей Парижской школы, обвиняя их в невежестве. В пренебрежении находится изучение дисциплин, по его мнению, имеющих первостепенную важность для богословия, — грамматики различных языков, а также математики. Переводы многих важных философских сочинений и даже Библии пестрят ошибками. Веря в скорый приход Антихриста[29], Бэкон подозревал, что тот будет вооружен мощными видами оружия, разработка которых в христианском мире заблокирована из-за пренебрежения необходимыми науками.

Энциклопедический проект Бэкона имеет целью воспрепятствовать распространению этих негативных явлений. И потому неудивительно, что вся первая часть Opus maius посвящена выявлению основных причин человеческого невежества и способам борьбы с ним.

Среди основных препятствий для постижения истины Бэкон называет ложный авторитет. Следует отметить, что критика авторитета действительно придает Роджеру Бэкону характер в некоторой степени выходящий за рамки культуры Средних веков, которая в целом была культурой доверия к книге и преданию. Средневековым людям было трудно принять идею, что какие-то сведения могут быть просто ложными; если же в разных источниках замечались ошибки и противоречия, их стремились каким-то образом согласовать, показав, в каком именно смысле истинен один, а в каком другой, по методу схоластической диалектики, образцовое применение которого дано в Сумме теологии Фомы Аквинского при взвешивании разных «да» и «нет» в решении каждого отдельного вопроса. Следует отметить, что Роджер Бэкон в этом плане предстает новатором в методологической теории, но не на практике, — читатель Opus maius убеждается на каждом шагу, какое доверие к авторитетам, в том числе совершенно ложным, питал францисканский философ. Даже в критике авторитета первым аргументом служат ссылки на авторитеты.

В отличие от распространенной впоследствии в Новое время (особенно в эпоху Просвещения) идеи отвержения авторитета как источника познания, Роджер Бэкон не отказывается полностью от доверия авторитету, заявляет, что все предшественники достойны почитания, но, тем не менее, предостерегает от принятия ложного авторитета за истинный и предлагает противостоять ложным авторитетам с помощью истинных, а также выслушивать разные мнения. Бэкон вскрывает психологические пути образования ложных авторитетов (следование детей за родителями, учеников — за учителями, подчиненных — за начальниками). По мнению Бэкона, среди людей совершенные встречаются еще реже, чем среди чисел совершенные числа[30]. По каждому вопросу существует большое количество возможностей для отклонения от истины. Никто не безошибочен, кроме авторов Священного Писания, поэтому необходимо исследовать и проверять мнения учителей, примеры чего в изобилии встречаются в истории философии. Так, древние, по их собственным словам, многого не знали, люди многое узнали после, поэтому последователи часто исправляют предшественников, например, Аверроэс Авиценну, а тот Аристотеля. Даже святые пересматривали свои мнения, спорили и поправляли друг друга. В этих рассуждениях Роджера Бэкона появляется столь редкий для Средних веков и столь ценный для Нового времени мотив прогресса знания: в будущем многие вещи, которых мы теперь не знаем, станут очевидными, пишет Роджер Бэкон (со ссылкой на Сенеку).

Другими препятствиями в постижении истины являются обычай и мнение толпы. Обычай в этом отношении хуже, чем авторитет, а мнение толпы еще хуже, его вообще не следует принимать во внимание. В связи с этим в произведениях Бэкона существует тема эзотеричности науки, совсем не характерная для научной культуры Нового времени, но присутствующая у ее предшественников — натурфилософов эпохи Возрождения. Тайны природы, по мнению Бэкона, не следует открывать толпе. С этой точки зрения понятно его убеждение, что предсказанные им невиданные технические достижения уже давно существуют, но специально скрыты и потому неизвестны не только широкой публике, но и ученым невеждам.

Теория причин невежества у Роджера Бэкона часто рассматривается как предвосхищение теории так называемых идолов, мешающих правильному познанию, сформулированной Френсисом Бэконом. Но в отличие от своего однофамильца францисканский философ не удовлетворяется перечислением вышеуказанных причин, а обсуждает их с духовно-этической точки зрения, указав самую главную, четвертую причину, лежащую в основе трех других. Таковой является сокрытие собственного невежества под видом мудрости, происходящее из гордыни. Именно из-за этой причины многие выдающиеся философы и богословы не были признаваемы в течение столетий. В критике горделивого невежества, притворяющегося мудростью, у Роджера Бэкона звучит францисканский мотив превосходства смирения и простоты.

Опытная наука

Одно из положений, в котором, как часто указывают, Роджер Бэкон предвосхитил науку Нового времени, — значимость опыта в познании. По словам Бэкона, опытная наука, во-первых, проверяет заключения всех наук, во-вторых, предоставляет важные факты другим наукам, в-третьих, самостоятельно исследует тайны природы, независимо от других наук.

Подчеркивание значения опыта связано с некоторым принижением значения логического доказательства, рассуждения, аргументации. И опыт, и аргументы, по Бэкону, помогают познанию истины, но лишь опыт для этого в строгом смысле необходим. Ни одно, даже самое совершенное с логической точки зрения доказательство не удовлетворит человека, если он непосредственно не убедится на опыте в доказываемом факте. И математические доказательства принимаются только после опытной проверки — счета в арифметике, построения в геометрии.

Как и у Френсиса Бэкона, Галилея, а впоследствии у авторов эпохи Просвещения, подчеркивание роли опыта органично связано у Роджера Бэкона с критикой, как ложных авторитетов, так и мнений толпы, очень часто разоблачаемых с помощью опыта.

Тем не менее, было бы ошибочно видеть в опыте Бэкона что-то родственное современной экспериментальной науке. Речь не идет ни о сознательном вмешательстве в условия изучаемого явления с целью отделить действие одних факторов от других, ни о воспроизводимости результатов.

У Бэкона опыт означает все, что человек «испытывает» в самом широком смысле слова, непосредственное познание «лицом к лицу» с реальностью. Важно подчеркнуть, что это не только так называемый «чувственный опыт», восприятие чувствами. Наряду с чувственным опытом, который он называет внешним, Бэкон говорит также о внутреннем опыте. Внешний опыт должен дополняться внутренним при познании видимых вещей, а вещи невидимые познаются только внутренним опытом. Бэкон называет семь ступеней внутреннего опыта: 1) сугубо научные положения; 2) добродетели; 3) семь даров Святого Духа, перечисленных у Исайи (премудрость, разум, совет, крепость, ведение, благочестие, страх Господень, ср. Ис 11, 2–3); 4) евангельские блаженства (см. Мф 5, 3—12; Лк 6, 20–23); 5) духовные чувства; 6) плоды, превосходящие чувства, в том числе мир Божий; 7) восхищения разных видов (т. е. познание экстатического характера). Таким образом, «эмпиризм» Роджера Бэкона теснейшим образом связан не с сенсуализмом, а с живыми мистическими традициями, столь характерными для Средневековья.

Науки о языке

Средневековая западная культура была латиноязычной. Даже греческий язык был известен плохо, в т. ч. наиболее образованным людям. Фома Аквинский, например, плохо знал греческий язык и, соответственно, греческую философскую литературу, знакомился с философией Аристотеля в переводе, причем это обстоятельство привело его к некоторым ошибкам в ее интерпретации[31].

На этом фоне слова Роджера Бэкона о необходимости изучения языков, и не только греческого, но и еврейского, арабского и т. д. выглядят весьма актуальными для его времени. Главные называемые им причины необходимости их изучения связаны с отсутствием переводов, с низким качеством переводов и с принципиальными пределами возможности перевода. Роджер Бэкон понимал, что в латинском языке отсутствуют многие важные термины, что делает затруднительным адекватный перевод. Понимал он и то обстоятельство, что буквальный перевод во многих случаях не является адекватным.

Бэкон указывает, что на латыни еще нет удовлетворительных переводов многих важных книг, как по философии, так и по богословию. Среди всей литературы, которую, согласно его мнению, следовало «ввести в научный оборот» на христианском Западе, отметим его замечание о необходимости знать книги греческих Отцов Церкви: «если бы книги этих [авторов] были переведены, то не только бы возросла мудрость латинян, но и Церковь получила бы большую помощь против схизм и ересей греков, ибо они были бы побеждены посредством речений их святых, которым они противоречить не могут», — пишет Роджер Бэкон в период, когда необходимость воссоединения восточной и западной Церквей осознается как весьма актуальная.

Еще одной актуальной проблемой, привлекшей внимание Бэкона, решение которой требовало знание языков, была проблема ошибок в текстах. Даже тексты Библии, имевшие хождение, существенно отличались один от другого. На это обращали внимание повсюду, но попытки внести исправления, по замечанию Бэкона, часто только ухудшали положение. Одни исправители стремились упростить то, чего не могли понять; другие вставляли в текст Вульгаты фрагменты из других переводов, в результате одно и то же греческое или еврейское слово в разных частях Библии переводилось по-разному; третьи вносили исправления, следуя библейским цитатам в произведениях Отцов Церкви или в литургических текстах, хотя эти цитаты по разным причинам во многих случаях могли быть неточными[32]. По мнению Бэкона, первым делом следовало бы восстановить иеронимовский текст Вульгаты по наиболее древним рукописям, используя наиболее частые варианты из имеющихся; в случаях расхождений необходимо сверять с греческим или еврейским оригиналом. Для осуществления этой работы должна была быть учреждена авторитетная папская комиссия, состоящая из компетентных ученых; ее работа должна была осуществляться согласно определенным принципам; исправления, совершаемые по частной инициативе, следовало запретить. Выдвигая данную программу, Роджер Бэкон сильно опередил свое время, закладывая основы текстологической критики гуманистов. Авторизованный Церковью пересмотренный вариант Вульгаты вышел лишь в период Контрреформации.

Деятельность Роджера Бэкона по реформированию системы образования включала не только эти советы Папе, высказанные в трех Opus-ах. Сам Бэкон написал еврейскую и греческую грамматики. От первой сохранился лишь фрагмент, от второй — большая часть, но лишь в одном экземпляре. По-видимому, Роджер Бэкон остался единственным западным автором, составившим греческую грамматику для латинян. В 1312 Вьеннский собор (возможно, под влиянием аргументов Бэкона) постановил учредить школы греческого и восточных языков в Парижском, Оксфордском и др. университетах, но эти попытки не увенчались успехом, — сохранились сведения лишь о временных преподавателях, не имевших кафедр.

С грядущими гуманистами Бэкона связывает не только осознание важности изучения языков и постановка методологических проблем, связанных с переводом и текстологической критикой, но и интерес к принципам риторической и поэтической аргументации по сравнению с традиционно изучаемой в логике доказательной и диалектической аргументацией[33]. По мнению Бэкона, риторические и поэтические аргументы столь же важны для практического разума, как для теоретического разума — аргументы доказательные и диалектические. Но поскольку практическая часть философии имеет преимущество перед теоретической, изучению риторических и поэтических аргументов необходимо уделять особое внимание. Эти аргументы не отвечают стандартам научной строгости, которым должны соответствовать аргументы теоретических наук; тем не менее, именно практические аргументы способны вызывать в душе веру, сочувствие, сострадание, радость, любовь и соответствующие действия. Отсюда следует их важность для таких наук, как богословие и каноническое право. Представляется, что аргументы, ведущие к обращению нехристиан, о которых говорит Роджер Бэкон в четвертой части своей моральной философии, согласно его намерению должны быть отнесены именно к этой категории.

Следует отметить также важный вклад, сделанный Р. Бэконом в развитие науки о знаках. В Средние века философы серьезно обсуждали вопросы, касающиеся значений слов. Получают ли слова свои значения естественным образом или по человеческому произволу? Обозначает ли слово «собака» непосредственно конкретную собаку или общее понятие собаки либо общую природу собак, а конкретную собаку — лишь опосредованно? Согласно Бэкону, существуют «естественные знаки», основанные на отношении причины и следствия (дым — знак огня; след — знак человека, его оставившего) или подобия (статуя — знак того, кого она изображает). Однако языковые знаки, т. е. слова, установлены людьми по их произволу, чтобы обозначать не понятия, а непосредственно реально существующие вещи. С другой стороны, каждое слово может быть многозначным: помимо конкретной собаки, слово «собака» в определенном контексте может обозначать и общую природу собак, и понятие собаки, и многое другое. Значения слов не жестко закреплены, а постоянно даются им заново говорящими в связи с языковым и внеязыковым контекстом. Зависимость значения слова от прагматической цели его использования в каждом конкретном случае, подчеркнутая Бэконом, вполне согласуется с его интересом к изучению и преподаванию различных языков.

Математика и науки о природе

Согласно Роджеру Бэкону, пренебрежение математикой «в течение уже тридцати или сорока лет уничтожило всю систему образования латинян […] И, что еще хуже, люди, ее не знающие, не ощущают собственного невежества, а потому не ищут лекарства». Между тем знание этой науки чрезвычайно важно для изучения всех остальных наук, в том числе богословия. Именно математика должна предоставить необходимый фундамент другим наукам, потому что она, в некотором смысле, идет первой в порядке познания. В самом деле, по мнению Бэкона, это легчайшая из наук: знание математики в той или иной степени присутствует у всех, оно является «как бы врожденным». Кроме того, лишь в математике существуют достоверные доказательства; в других науках редко наблюдается согласие, а в математике все выводы проверяются опытным путем при помощи построения и счета. Использование математики помогло бы придать достоверность другим наукам, поэтому желательно, чтобы они изучались не на основе софистических и диалектических аргументов, а на основе математических доказательств. Все эти аргументы Роджера Бэкона вполне пригодны для обоснования широкого применения математических методов в различных науках, столь характерного для Нового времени. А рассуждения Бэкона о том, что из всех категорий наиболее доступно чувственному восприятию количество, поскольку все воспринимаемое чувствами протяженно и существует во времени, представляют собой важный шаг на пути к признанию объективными лишь количественных свойств вещей, совершенному в XVII в. основателями естествознания Нового времени. В этом аспекте Роджер Бэкон действительно предвосхитил последующие тенденции развития культуры. Многие его суждения по данному вопросу, по-видимому, вполне могли бы быть повторены учеными Нового времени, отстаивавшими использование важность математизации наук, в частности, Галилеем, считавшим, как известно, что книга природы написана на языке математики, буквами которого являются круги, треугольники и др. математические объекты.

Следует отметить, что под математикой, в соответствии с восходящей к Платону средневековой традицией, Бэкон понимал совокупность четырех дисциплин — арифметики, геометрии, музыки и астрономии. При этом музыка рассматривалась не просто как искусство извлекать красивые звуки, но как наука о гармоничных соотношениях. Исходя именно из такого понимания музыки — как науки о красоте, выражающейся в надлежащих пропорциях — Бэкон приводит еще некоторые аргументы в пользу широкого использования математики. Он утверждает (со ссылкой на аль-Фараби), что математика полезна для грамматики и логики, поскольку для первой важно знать природу звуков и их сочетаний, а вторая должна включать изучение «поэтических аргументов», решающим аспектом в воздействии которых является красота. Нужно заметить, что стремление свести художественное совершенство к числовым соотношениям («поверить алгеброй гармонию») в истории культуры показало себя (по крайней мере, пока) гораздо менее плодотворным, чем думал Бэкон, которого за это, тем не менее, трудно упрекнуть. Ведь и впоследствии попыткам воплощения этого проекта в жизнь отдавали дань такие крупные мыслители, как, например, Лейбниц, считавший музыку «бессознательным упражнением души в математике».

Но, пожалуй, наиболее развита Роджера Бэконом тема важности астрономии, которую он не отличает от астрологии. Бэкон придерживался характерного для его времени убеждения в том, что небесные явления причинно обусловливают события подлунного мира. Соответственно, изучение движений небесных светил и характера их влияний на земные вещи представлялось Бэкону чрезвычайно перспективным[34]. При этом, однако, он не считал, что влияния светил полностью предопределяют земные события. По его мнению, астрологические утверждения касаются лишь того, что происходит в большинстве случаев, поэтому предсказания астрологов не могут иметь абсолютной достоверности в применении к единичным событиям. Влияния светил склоняют человека к определенным действиям, но не побуждают к ним с необходимостью. В частности, неблагоприятные события, предсказанные астрологией, могут не произойти, если человек примет достаточные меры, препятствующие им. Бэкон отстаивает важность астрологии, в частности, для медицины: использование астрологических методов помогло бы предсказывать заранее болезни.

Бэкон считал, что астрологические предсказания в отношении того или иного общества, в частности, того или иного народа, могут быть более достоверными, чем в отношении определенной личности. Поэтому астрология, по мнению Бэкона, могла бы оказаться полезной в объяснении причин различия темпераментов разных народов: известно, что эти темпераменты различаются в зависимости не только от широты места, т. е. от климата, но и от долготы, что, возможно, объясняется именно различным влиянием светил. Наконец, Роджер Бэкон разработал интересное астрологическое рассуждение, подтверждающее, с его точки зрения, преимущество христианства по отношению к пяти другим религиям, в качестве которых в этом месте Opus maius называются иудейская, халдейская, египетская, мусульманская и религия Антихриста (в другой части, посвященной моральной философии, список, как мы видели, несколько иной).

Бэкон не только ограничивается констатацией влияния светил, но и пытается показать, каким образом осуществляется это влияние и вообще влияние вещей друг на друга. Для объяснения этого влияния служит теория распространения species, восходящая к Оптике Альхазена и особенно разработанная Робертом Гроссетестом. Species — это эффект воздействия одного тела на другое. Частным, но далеко не единственным примером species является свет[35]. Одним из интересных выводов Бэкона, относящихся к распространению species, является заключение о конечной скорости этого распространения: воздействующее тело сперва воздействует на ближайшую к нему часть тела претерпевающего, лишь затем это претерпевающее, получив species, само становится воздействующим на следующую часть претерпевающего тела и т. д.[36] В однородной среде species распространяется по прямой, на границе двух сред наблюдается преломление[37]. Особый случай представляет собой распространение species в нерве, где они могут распространяться по кривому пути вдоль нерва. Распространение species подчиняется геометрическим законам, что служит еще одним подтверждением важности математики для изучения физических явлений. Бэкон пишет о сферическом распространении, о распространении по пирамиде, основанием которой служит поверхность воздействующего тела, а вершиной — точка, в которой имеет место воздействие. Бэкон уделяет большое внимание разным приложениям теории распространения species, в частности, он обсуждает пути, которые проходит свет звезд (а значит, и астрологические влияния), проходя последовательно сферы огня и воздуха, окружающие Землю.

Заключение

Роджер Бэкон, безусловно, не был «первым современным ученым». По стилю своей интеллектуальной деятельности он гораздо в большей степени является типичным средневековым ученым, для которого основными и привычными методами обоснования своих результатов были диалектические рассуждения и ссылки на авторитет, не включающие исследование надежности этого авторитета.

Однако в Бэконе было и другое: глубокое недовольство этим — в значительной мере и его собственным — научным стилем и реальное Предвосхищение дальнейших путей развития культуры, реализовавшихся лишь два-три века спустя. Всякая определенная культура в той или иной степени является односторонней: какие-то аспекты в ней развиты сильно, какие-то другие — недостаточно. Интуиция Бэкона позволила ему понять, в чем именно состояла однобокость современной ему научной культуры — университетской схоластики XIII в, и обозначить, С большей или меньшей ясностью, куда следует двигаться далее. Самое удивительное было, что культура в дальнейшем, хоть и не сразу, начала переориентироваться согласно именно тем направлениям, которые обозначил Роджер Бэкон.

Таких направления было два — гуманитарное и естественно-математическое. Первым родилось филологическое течение XIV–XVII вв., обычно называемое гуманизмом. Как и Бэкон, гуманисты разрабатывали методы текстологической критики авторитетных текстов; открывали почти неведомый ранее мир греческой, а иногда и восточной словесности, а также античной философии, еще до ее истолкования схоластами; ставили риторику и поэтику, обращенные и к уму, и к сердцу человека, выше «оторванных от жизни» логических тонкостей.

Другое великое интеллектуальное движение — естествознание Нового времени. Представители этого направления так же, как и Бэкон, защищали в познании природы опыт и математизацию в противовес диалектическим аргументам и ссылкам на авторитет, указывали науке практическую цель в противовес созерцательной. Это направление рождалось медленнее и оформилось в качестве более-менее зрелого лишь к XVII в. До этого момента характерные черты современного научного метода оказывались перемешанными с элементами, ему внутренне чуждыми, — теми же, что и у Роджера Бэкона: эзотеризм, мистицизм, вера в тайные силы природы (астрологические влияния). В Роджере Бэконе проявились и характерные слабые стороны такого типа культуры: переоценка возможностей математизации при познании мира и вообще преувеличение человеческих возможностей поиска истины, а также преобразования природы.

Фигура Роджера Бэкона показывает, что ростки двух важнейших культурных течений Нового времени, в явной форме противопоставлявших себя Средневековью, в действительности лежат в самом Средневековье.