11. Глобальная балканизация

11. Глобальная балканизация

Айн Рэнд

Вы когда-нибудь задумывались о процессе краха цивилизации? Не о причине — она всегда лежит в области философии, — а о процессе, специфических путях, по которым знания и достижения, накопленные за века, исчезают с лица земли?

Сложно представить или поверить в возможность краха западной цивилизации. Большинство людей по-настоящему в него не верят, невзирая на множество фильмов ужасов о конце света в результате ядерной катастрофы. Но естественно, мир может быть уничтожен внезапной катастрофой. Антропогенные катастрофы такого масштаба не бывают внезапными, это результат долгого, поступательного процесса, развитие которого можно прогнозировать.

Позвольте напомнить, что не существует никакой исторической предопределенности. Мир не обязан продолжать движение к краху. Но если люди не изменят своих философских установок — а у них еще есть на это время, — он настанет. И если вам интересно, как именно это произойдет, вы можете наблюдать за этим процессом — началом конца — уже сегодня.

В The New York Times от 18 января 1976 года в заметке под заголовком «Беспокойные европейские племена» (Europe’s Restive Tribes) колумнист К. Л. Шульцбергер с тревожным недоумением распространяется о явлении, которого не может понять:

«Становится не по себе, когда, возвращаясь из Африки, обнаруживаешь на давно освоенном Европейском континенте возрождение некой формы племенных отношений, в то время как правительства новых африканских стран прилагают серьезные усилия к ограничению влияния племен и подчинению их идее национального государства».

Под «племенными отношениями» мистер Шульцбергер подразумевает сепаратистские движения, активизирующиеся в Европе.

«Действительно, — говорит он, — это примечательное современное явление — что многие регионы, ранее бывшие сильными и важными, теперь как будто намеренно пытаются избавиться от своей собственной силы… Нет никакой логики в том, что Шотландия, которая гордилась тем, что является частью Британской империи во времена, когда над ней никогда не заходило солнце — от Калькутты до Кейптауна, — теперь все сильнее стремится расстаться с тем, что осталось от этой великой традиции на окраинном островке Европы» (Курсив мой. — А. Р.).

О, у распада Великобритании есть вполне логичная причина — но мистер Шульцбергер ее не видит, так же, как он не видит, что именно великого было в древней традиции. Он — автор Times, специализирующийся на европейской тематике, и его как добросовестного репортера тревожит нечто, кажущееся ему категорически неправильным, но его склонность к либеральным взглядам не позволяет ему найти этому объяснение.

Он вновь и вновь возвращается к этой теме. 3 июля 1976 года в заметке под названием «Синдром расщепления национальностей» (The Split Nationality Syndrome) он пишет:

«Самая парадоксальная особенность нашей эпохи — это конфликт между движениями, стремящимися объединять крупные географические регионы в федерации или конфедерации, и движениями, стремящимися поделить на еще более мелкие кусочки существующие национальные образования».

Он приводит внушительный перечень примеров. Во Франции существует движение за корсиканскую автономию и подобные же движения французских басков, французских бретонцев и т. д.

«Британия в настоящий момент охвачена процессом, имеющим странное название “децентрализация”. Это означает разбавленную автономию и служит для того, чтобы удовлетворить уэльских, а особенно шотландских националистов. Бельгия остается разделенной «кажущимся неразрешимым спором между франкоговорящими валлонцами и голландскоговорящими фламандцами. Испания столкнулась с требованиями местного самоуправления в Каталонии и северной Стране Басков… Немецкоговорящие жители итальянского Южного Тироля жаждут покинуть Рим и присоединиться к Вене. Существует незначительный британско-датский спор по поводу статуса Фарерских островов… В Югославии не прекращаются столкновения между сербами и хорватами… Продолжается брожение и среди македонцев, часть из которых время от времени вспоминает о древней мечте о своем собственном государстве, включающем греческие Салоники и часть Болгарии».

Заметьте, что все эти народы и народности, о которых в мире мало кто слышал, потому что они не сделали ничего такого, о чем стоило бы слышать, борются за отделение от любой страны, в составе которой находится их территория.

Нет, стоит сделать одну поправку. Эти народности обладают одной чертой, выделяющей их из прочих: историей бесконечных кровавых военных конфликтов.

Вернемся к мистеру Шульцбергеру: Африка, отмечает он, растерзана племенными конфликтами (невзирая на старания местных правительств), и большинство войн, происходивших там за последнее время, возникали из-за такого рода конфликтов. В заключение он пишет:

«Шизофренические импульсы, раскалывающие Европу, Африку могут просто разложить на атомы — и все во имя прогресса и единства».

В статье под названием «Западная шизофрения» (Western Schizophrenia от 22 декабря 1976 года) Шульцбергер восклицает:

«Запад не объединяется, он рвется на части. В Северной Америке этот процесс менее очевиден, однако, возможно, внушает больше тревоги, чем происходящее в Европе».

Я бы добавила к этому: и более отвращения. Шульцбергер продолжает:

«Канада, по всей видимости, готова к расколу по причинам эмоционального, пусть и нелогичного, характера, которые напоминают тот языковой конфликт, который уже долгое время терзает Бельгию, только в более крупном масштабе…»

Он предполагает вероятность официального отделения франкоговорящего Квебека от остальной Канады и печально и беспомощно замечает: «Что бы ни случилось, трудно представить, что Запад ожидает светлое будущее». Что действительно так.

Так какова же природа и причины современных племенных распрей?

С философской точки зрения родоплеменной строй — продукт иррационализма и коллективизма. Это логическое следствие современной философии. Если люди соглашаются с отрицанием ценности разума, то что должно ими руководить и как они должны жить? Очевидно, что они будут стремиться присоединиться к какой-либо — любой — группе, которая заявит о готовности руководить их действиями и обеспечивать некие знания, добытые некими неопределенными методами. Если человек убежден в интеллектуальной и нравственной беспомощности отдельной личности, в том, что у нее нет собственного мышления и прав, что она не значит ничего, а группа — все, и единственное, что имеет для человека моральную значимость, — это бескорыстное служение группе, то он с готовностью присоединяется к коллективу. Но к какому именно? Если вы верите в то, что у вас нет собственного мышления и моральных стандартов, вы не обладаете уверенностью, необходимой для того, чтобы сделать выбор, поэтому единственное, что вам остается, — присоединиться к коллективу, не выбирая его: к тому, к которому вы принадлежите по рождению, к которому вы обречены принадлежать вследствие всемогущей биохимии.

Это, естественно, расизм. Но если ваша группа достаточно мала, это не назовут расизмом: это будет называться этничностью.

Вот уже больше полувека современные либералы смотрят, как их идеи приводят к результату, противоположному заявленным ими целям. Коммунизм вместо «освобождения» привел к кровавой диктатуре в Советской России; социализм вместо процветания привел к голоду в Китае, на Кубе и в Индии (и в России); государство всеобщего благополучия вместо «братства» привело к застою, жестокой борьбе за власть между представителями «элиты» в Великобритании и Швеции и ко многим другим, не столь очевидным жертвам. Интернациональное распространение альтруизма вместо «мира» привело к двум мировым войнам, нескончаемым локальным конфликтам и атомной угрозе, нависшей над человечеством. И несмотря на все это, либералы не спешат пересматривать свои взгляды или обратить внимание на то, чего смогла достичь общественная система, остатки которой они так яростно стараются уничтожить.

Сегодня мы получили возможность увидеть и другое доказательство того, что заявляемые ими цели отнюдь не являются истинным мотивом современных либералов. Мы можем наблюдать интеллектуальную маскировку совершенно особого рода — настолько грязную и подлую, что по сравнению с ней Уотергейт покажется детской шалостью.

Обратите внимание, что после Второй мировой войны расизм стал восприниматься всеми как отвратительно лживая и преступная доктрина, чем он и является в действительности. Не в расизме причина всех социальных бед, истинная причина — коллективизм, однако, как я уже писала ранее (в книге «Добродетель эгоизма»[8]), «Расизм — самая низшая, откровенно жестокая и примитивная форма коллективизма». Может показаться, что Гитлер достаточно убедительно продемонстрировал зло расизма. Однако сегодняшние интеллектуалы, а либералы в особенности, поддерживают и пропагандируют самую заразную форму расизма — трибализм, или племенное обособление.

Это стало возможным благодаря маскировке, выражающейся одним словом: этничность.

Этничность — это антиидея, применяемая для маскировки понятия «расизм», и ясно определяемого значения этот термин не имеет. Но если вы поработаете со словарем, вы можете нащупать путь к его смыслу. Вот что удалось найти мне в The Random House College Dictionary (1960) — издании, рассчитанном на молодых людей.

Термина «этничность» в этом словаре нет. Зато есть понятие «этнический», которому дано следующее определение: «характерный преимущественно или исключительно для группы населения, особенно выделяемой по языку, в широком смысле также может употребляться в отношении расы». Словосочетание «этническая группа» в качестве социологического термина определяется как:

«группа людей, объединенная расово или исторически, с общей характерной для этой группы культурой, например итальянская или китайская община в крупном американском городе».

Тогда я посмотрела определение слова «культура». Опять же в социологии оно означает «всю совокупность черт образа жизни, присущего группе людей, которая передается из поколения в поколение». Еще я решила узнать значение слова «племя». Оно оказалось таким: «1. Любая совокупность людей, имеющих общее происхождение, обычаи и традиции, подчиняющихся одним и тем же вождям и т. д. 2. Локальное сообщество людей у первобытных и варварских народов».

Если обобщить все эти определения, становится совершенно ясно, что термин «этничность» подчеркивает в первую очередь не биологические, а традиционные характеристики группы, например общность языка; однако и биологические (т. е. расовые) признаки также включены во все определения, кроме одного. Следовательно, поддержка «этничности» означает расизм и традицию, то есть расизм и конформизм, или, если хотите, расизм и застой.

Признание достижений личности другими личностями не является этничностью: это признак культурного разделения труда на свободном рынке, сознательный личный выбор каждого из заинтересованных лиц; достижения, о которых идет речь, могут быть научными, технологическими, промышленными, интеллектуальными или эстетическими, и совокупность этих достижений составляет культуру свободного цивилизованного народа. Традиция не имеет к этому ни малейшего отношения; в свободном цивилизованном обществе традиция подрывается и подавляется: в таком обществе граждане признают идеи и вещи не на основании их древности или признания предками, а на основании их истинности и/ или качественности. В таком обществе конкретные предпочтения и проявления постоянно меняются, но при этом абсолютно неизменными — не по традиции, а по личным убеждениям — остаются те философские принципы, которые согласуются с реальностью, то есть с истиной.

«Древний» и «предковый» — это стандарты традиции, превосходящие реальность, ценностные стандарты для тех, кто принимает и применяет на практике «этничность». Культура, с точки зрения современных социологов, это не совокупность достижений, а «совокупность черт образа жизни… передающаяся из поколения в поколение». Это значит: неизменный, строго определенный образ жизни. Можете ли вы — дети Соединенных Штатов Америки — вообразить весь ужас жизни, которая не меняется из поколения в поколение? Но именно это проповедуют защитники этничности.

Совместима ли такая жизнь с разумом? Нет. C независимостью и индивидуальностью? Нет. Совместима ли она с прогрессом? Очевидно, что нет. C капитализмом? Это просто смешно. О каком веке идет речь? Мы имеем дело с явлением из доисторических времен.

Где-то под поверхностью цивилизации всегда существовали обрывки и отголоски старых времен, особенно в Европе, среди старых, усталых, покорных и тех, кто сдался без боя. Эти люди и являются носителями этничности. Образ жизни, который они передают из поколения в поколение, состоит из народных песен, народных танцев, специфической кухни, традиционных костюмов и фолк-фестивалей. Хотя профессиональные «этнофилы» всегда готовы с боем доказывать отличие своих песен от песен их соседей (и с удовольствием этим занимаются), на самом деле между ними нет никакой существенной разницы; все народное искусство вынужденно одинаковое и невыносимо скучное: если вы видели одну группу людей, хлопающих в ладоши и подпрыгивающих, можете считать, что вы видели их все.

А теперь давайте взглянем на природу этих традиционных этнических «достижений»: все они относятся к перцептивному уровню человеческого сознания. Все они привязаны к чему-то конкретному, сиюминутно данному и непосредственно воспринимаемому.

Все это проявления доконцептуальной стадии развития человека. Процитирую одну из моих статей:

«Конкретное, антиконцептуальное мышление может взаимодействовать только с людьми, привязанными к той же самой конкретной данности, к тому же самому “конечному” миру. Для подобного менталитета это означает мир, где человеку не нужно иметь дела с абстрактными принципами: они заменяются заученными правилами поведения, которые принимаются как данность, безоговорочно. “Конечность” мира означает в данном случае не его протяженность, а уровень мыслительных усилий, требующийся для его обитателей. Говоря о “конечности” мира, они имеют в виду его “ощущаемость”. (Из статьи «Недостающее звено» (The Missing Link) из сборника «Философия: кому она нужна» (Philosophy: Who Needs It).)

В той же самой статье я писала:

«Теория прогрессивного образования Джона Дьюи (преобладающая в школах вот уже почти полвека) устанавливает метод подавления концептуальных способностей ребенка и заменяет познание “социальной адаптацией”. Это систематические усилия по внедрению племенного менталитета».

Симптомом характерного для такого менталитета ограниченного, перцептивного уровня развития является позиция трибалистов в отношении языка.

Язык — это концептуальный инструмент, набор визуальнослуховых символов, соответствующих определенным идеям. Для человека, понимающего назначение языка, неважно, какие звуки служат для наименования объектов, главное — чтобы они обозначали четко определенные аспекты реальности. Но для трибалиста язык — мистическое наследие, звуковая нить, протянувшаяся от предков, заученная, но не понятая. Для него самое главное — конкретный образ, звучание слова, а не его значение. Он готов убить и погибнуть сам за привилегию печатать на каждой почтовой марке для англоговорящих граждан Канады слово «postage», а для франкоговорящих — «postes». Поскольк у большинство этнических наречий являются не полноценными самостоятельными языками, а всего лишь диалектами или местными искажениями государственного языка, то получается, что трибалисты готовы драться по еще менее значимым поводам.

Но конечно же, трибалисты дерутся вовсе не за язык: они пытаются отстоять свой уровень восприятия мира, свою мыслительную пассивность, свою преданность племени и свою мечту жить в совершенно замкнутом мире, полностью игнорируя существование остального человечества.

Изучение других языков расширяет абстрактные способности и видение человека. Лично я знаю три — или, скорее, три с половиной — языка: английский, французский, русский и наполовину немецкий, на котором я могу читать, но не разговаривать. Я осознала невероятную полезность этих знаний, когда начала писать: они предоставляют мне возможность более широкого выбора идей, разнообразные выразительные средства, а также позволяют проникнуть в природу языков как таковых, вне зависимости от конкретной формы.

(Если уж говорить о конкретной форме, то я сказала бы, что любой язык цивилизованного народа обладает собственной неповторимой силой и красотой, но я больше всего люблю английский — этот язык я считаю своим по сознательному выбору, а не по рождению. Английский — самый выразительный, самый точный, самый емкий и, следовательно, самый мощный из всех языков. Он больше всего подходит мне — хотя я могла бы выразить себя на любом из западных языков.)

Трибалисты вопят о том, что их язык обеспечивает сохранность их «этнической идентичности». Но такой вещи просто не существует. Слепая приверженность расистской традиции не может составлять человеческой идентичности. Расизм обеспечивает псевдосамооценку тем людям, которые не заслужили подлинной, и истеричная преданность своему диалекту играет ту же роль: она создает видимость «коллективной самооценки», иллюзию безопасности для спутанного, испуганного, непрочного состояния застывшего сознания трибалиста.

Если кто-то заявляет, что мечтает сохранить свой родной язык и его литературные памятники, он делает это исключительно ради маскировки. В свободном и даже полусвободном обществе никому не запрещено говорить на каком бы то ни было языке с теми, кто также захочет на нем говорить. Но насильно навязывать свой язык другим нельзя. Страна должна иметь только один государственный язык, если ее жители хотят понимать друг друга, и совершенно неважно, какой именно это будет язык, так как люди руководствуются смыслом, а не звучанием слов. Совершенно справедливо, что государственным языком в стране должен быть язык большинства населения. А что касается сохранения литературных памятников, то оно никак не зависит от государственной политики.

Но для трибалистов язык — это не орудие мышления и общения. Для них язык — символ племенного статуса и власти, проявляющейся в навязывании своего диалекта другим племенам. Не только вожди племен жаждут таким образом доказать свое могущество; это так же льстит больному, хрупкому самолюбию прочих членов племени.

В связи с этим мне хотелось бы упомянуть о возникшей у меня гипотезе; это действительно не более чем гипотеза, потому что я не проводила никаких специальных исследований по вопросу двуязычных стран, то есть стран с двумя государственными языками. Но по моим наблюдениям, двуязычные страны кажутся культурно угнетенными в сравнении с теми, где государственным является один из этих двух языков. Двуязычные страны редко отличаются великими, исключительными достижениями в любой интеллектуальной сфере, будь то наука, философия, литература или искусство. Сравните достижения Бельгии (частично франкоговорящей страны) с достижениями Франции, или достижения Швейцарии (где государственных языков целых три) с достижениями Франции, Германии и Италии, или достижения Канады с достижениями Соединенных Штатов.

Причиной малого количества достижений может быть меньшая территория этих стран, но это не относится к случаю США и Канады. Возможно также, что причина в том, что самые лучшие, самые талантливые граждане двуязычных стран стремятся эмигрировать в те, где государственный язык один, но тогда все равно остается вопрос: почему они это делают?

Моя гипотеза такова: политика двуязычия (позволяющая части граждан не учить дополнительный язык) — это уступка и гарантия развития в стране сильного этноплеменного элемента. А это элемент антиинтеллектуальности, конформизма и застоя. Лучшие умы должны стремиться сбежать из такой страны: они должны чувствовать, хотя бы на подсознательном уровне, что трибализм не оставляет им шансов.

Но если даже моя гипотеза неверна, нет никаких сомнений в том, что трибализм крайне антиинтеллектуален и вреден. Если, как я уже говорила, некоторые элементы этничности веками скрывались под поверхностью цивилизации, не причиняя особого вреда, почему теперь случилось их внезапное повсеместное возрождение? Иррационализм и коллективизм — философские идеи доисторической эры — должны быть применены на практике, в политике, прежде чем они смогут поглотить высочайшие научнотехнические достижения человечества. Политическая причина возрождения племенных отношений — смешанная экономика, переходный этап на пути ранее цивилизованных стран Запада к тому политическому уровню, выше которого остальной мир так и не поднялся, — уровню постоянных племенных междоусобиц.

Как я писала в статье «Расизм»[9] (в книге «Добродетель эгоизма»):

«Возрождение расизма при “смешанной экономике” идет в ногу с усилением государственного контроля. “Смешанная экономика” ввергает страну в официальную гражданскую войну между группами влияния, каждая из которых борется за получение различных привилегий за счет друг друга».

Когда государство начинает использовать формулировки типа «получить больший кусок пирога», значит, оно принимает догмат чистого коллективизма: идею о том, что товары, произведенные в стране, принадлежат не производителям, а всем, а распространять их должно государство. Если так, то какие у отдельного гражданина шансы на получение куска от пирога? Вообще никаких, даже крошек. Отдельный гражданин становится «честной добычей» для организованного хищника любого сорта. Таким образом, люди вынуждены жертвовать своей независимостью ради получения защиты со стороны племени.

При смешанной экономической системе правительство само создает группы влияния — и в частности, создает «этничность». Выгоду от этого имеют лидеры групп, которые неожиданно обнаруживают, что могут использовать беспомощность, страх и разочарование своих «этнических» братьев, объединить их в группу, выдвинуть требования к правительству и обеспечить голоса избирателей. В результате лидеры этнических группировок получают политические посты, средства, влияние и престиж.

Однако это никак не улучшает жизнь прочих членов такой этнической группы. Для безработного любой расы и цвета кожи не имеет никакого значения, какие рабочие, студенческие и правительственные квоты предоставлены политическим кукловодам, принадлежащим к его расе. Но отвратительный фарс продолжается при помощи и с одобрения интеллектуалов, которые пишут о «победах меньшинств».

Вот пример целей таких побед. В The New York Times от 17 января 1977 года появилась статья со следующим заголовком: «Испаноязычные артисты говорят, что средства на поддержку искусства распределяются несправедливо». На слушании по этому делу Роберт Гарсия, сенатор от штата Нью-Йорк, заявил:

«Вопрос заключается в том, получаем ли мы справедливую долю при распределении доходов штата». Государственные деньги требуются «на развитие “немассовых форм искусства”». Иными словами, тех форм, на которые не желают смотреть и которые не желают поддерживать люди. На слушаниях были сформулированы рекомендации, включившие в том числе и требование «отдавать не менее 25% средств на поддержку испанского искусства».

Вот так, дамы и господа, тратятся ваши налоги: те, кто сейчас получает выгоду от альтруизма, — не нищие, больные или безработные, а женщины из этнического движения, трясущие юбками в старинных испанских танцах, которые не были очень хороши, даже когда были новыми.

Это типичный пример мотивов и личной заинтересованности, стоящих за ростом, пропагандой и навязыванием обществу этничности.

В британском журнале Encounter (февраль 1975 года) вышла интересная статья. Называется она «Универсализация этничности» (The Universalisation of Ethnicity), а ее автор — Натан Глейзер, известный американский социолог. В этой статье прекрасно раскрывается отношение современной интеллигенции к распространению этничности — причем более ясно в том, о чем мистер Глейзер умолчал, чем в том, что он сказал.

Он отмечает:

«Подавляющее большинство людей… выбирают себе религию не сознательно, а по рождению, точно так же, как национальность. В этом отношении то и другое очень похоже. Как в религиозную, так и в этническую группу человек попадает не благодаря каким-то достижениям, а просто по праву рождения. Это группы, члены которых получают статус автоматически, только появившись на свет, а не за счет какой-то деятельности».

Это абсолютно — и ужасающе — верно. Можно долго говорить о пугающей перспективе жить в мире, в котором будут править люди, предпочитающие право рождения достижениям и желающие иметь биологически обусловленный, данный автоматически статус, а не тот, который нужно заслужить. Мистер Глейзер не рассуждает об этом, он просто констатирует факты.

Его волнует отношение «этнических групп» к «кастам», но только как проблема определения терминов. Однако, естественно, касты — неотъемлемая часть этнической идеи; касты высших и низших существ, определяемые по рождению, защищаемые и поддерживаемые законом, разделяющие людей на «аристократов», «простолюдинов» и так далее, вплоть до «неприкасаемых».

Мистер Глейзер делает верное и крайне важное заявление:

«Соединенные Штаты, вероятно, единственное государство в мире, где термин “народ” употребляется в отношении не этнической группы, а всех людей, которые захотели быть американцами».

Однако он не делает из этого никаких выводов. Тем не менее очень важно, что Соединенные Штаты стали главными врагами и разрушителями этничности, что они запретили кастовую систему и любые наследственные титулы, что они отказались от признания групп как таковых, а признавали лишь право личности на выбор коллектива, к которому она хочет присоединиться. Свобода объединений — противоположность этничности.

Мистер Глейзер не поднимает вопроса об оригинальной американской философии и о связи между ее уничтожением и подъемом этнических настроений. Его интересы лежат в другой плоскости. Он пишет:

«Надежде социалистов на интернациональную классовую борьбу, основанной на классовой идентификации, не суждено сбыться. Ее место займут национальные и этнические конфликты. В большинстве стран национальные интересы, по-видимому, доминируют над классовыми».

Мистер Глейзер озадачен таким развитием событий. Он предлагает кое-какие осторожные объяснения, которые, кажется, не удовлетворяют и его самого:

«Тенденции модернизации, разрушая некоторые основы самобытных культур и самоопределения, в то же время создают потребность в самоопределении нового типа, родственного древнему, сакральному типу деревни или племенного объединения».

Современное технологичное общество, с ядерным оружием и космическими путешествиями, должно управляться деревнями или племенными объединениями?

Мистер Глейзер и сам склонен не доверять подобным теориям, но признает, что не может найти адекватного объяснения.

«Это сердце тьмы. Почему главными общественными конфликтами стали не классовые, а этнические?.. В большинстве развивающихся стран марксизм остается идеологией студентов и нередко — правящей группы, однако этничность — центр, вокруг которого формируется единство и лояльность».

Мистер Глейзер подходит к ответу ближе, когда замечает «иррациональную притягательность» этничности, но дальше в своих рассуждениях не идет. Вместо этого он пишет:

«Кажется, громкие призывы, обращенные к классам, в последние десятилетия стали не столь мощными, как крики, обращенные к расам, племенам, религиозным и языковым объединениям — словом, к этническим группам. Возможно, эпидемия этнических конфликтов отражает тот факт, что лидеры и организаторы верят, что их скорее ждет удача, если они будут обращаться не к классовым интересам, а к этничности».

И действительно, лидеры и организаторы в это верят, но почему? Ответ на вопросы мистера Глейзера содержится в том факте, что марксизм — это интеллектуальное построение; пусть эта теория ложна, однако она абстрактна, — слишком абстрактна для конкретной перцептивной ментальности трибалистов. Чтобы уловить суть понятия «интернационального рабочего класса», требуется очень высокий уровень абстрагирования, уровень, недоступный сознанию, осознающему реальность собственной деревни, однако с трудом представляющего реальность соседнего города. Нет, уровень человеческого интеллекта не падает в результате естественных причин; его подавляют, тормозят, притупляют современная антиинтеллектуальная система образования и современная иррациональная философия.

Мистер Глейзер не обращает внимания на эти доводы. Очевидно, что его беспокоит распространение этничности, но он пытается надеяться на лучшее — и это в конце концов приводит его к совершенно невероятному заключению. После предложения некоторых вариантов решения проблемы, вроде «либо гарантировать определенную долю во всех сферах каждой группе, либо гарантировать права каждому гражданину и каждой группе», он продолжает:

«Соединенные Штаты в прошлом, кажется, сочли подход, основанный на “гарантии прав”, более приемлемым, чем основанный на гарантии долей; но в последнее время американцы начали менее серьезно относиться к правам личности и более серьезно к групповой доле».

Справившись с тошнотворным ощущением в желудке, я спросила себя: о каких американцах говорит мистер Глейзер? Я не знаю, но его утверждение — клевета на всю нацию. Оно означает, что американцы готовы продать свои права за деньги — за «кусок пирога».

В последнем абзаце мистер Глейзер замечает, что было время, когда:

«к проблеме этничности как источнику конфликта внутри нации и между нациями относились преимущественно просто как к пережиткам и рудиментам прошлого. Я убежден, что сегодня требуется поставить эту проблему в центр нашего внимания к человеческой природе».

Его опасения совершенно справедливы.

Нет более простого способа заразить человечество ненавистью — дикой, слепой, распространяющейся как пожар ненавистью, — чем разделить его на этнические группы или племена. Если человек верит в то, что его качества предопределены неким неизвестным, непознаваемым образом при рождении и таким же образом предопределены качества всех прочих людей, то между ними невозможно никакое общение, никакое понимание, никакие договоренности, а может существовать лишь взаимный страх, подозрения и ненависть. Племенное или этническое общественное устройство существовало в какой-то период в любом регионе мира, а в некоторых странах — на протяжении всех периодов истории. И свидетельства характерной для него жестокости везде и всегда одинаковы. Самые страшные зверства происходили во время этнических (в том числе и религиозных) войн. Последний масштабный пример — фашистская Германия.

Междоусобицы — постоянные — отличительная особенность племенного устройства. Племя — с его правилами, догмами, традициями и ограниченным умственным развитием — это непродуктивное объединение. Племена выживают на грани голодной смерти, они отданы на милость природных катаклизмов в большей степени, чем даже стада животных. Война с другими, на данный момент более удачливыми племенами, в надежде захватить какое-то жалкое добро, — это их вечное крайнее средство выживания. Вожди вынуждены постоянно подпитывать в своих соплеменниках ненависть к другим племенам, чтобы иметь козлов отпущения, на которых можно взвалить вину за страдания своих подданных.

Нет более отвратительной тирании, чем этническое общественное устройство, поскольку оно означает вынужденное подневольное состояние, которое требуется воспринимать как ценность, и влияет в первую очередь на человеческий разум. Уважающий себя человек отказывается соглашаться с тем, что содержание его мыслей определяется его мышцами, то есть его собственным телом. Как же можно согласиться, что все определяется телами каких-то предков? Лучше уж брать в качестве определяющего фактора продуктивность — это тоже неверно, однако не так оскорбительно для человеческого достоинства. Марксизм — порочная идеология, однако в сравнении с застойной, омерзительной, едкой вонью этничности и он кажется чистым.

Если же хотите воочию убедиться в том, что племенные отношения неизбежно ведут к застою, вспомните о Балканах. В начале ХХ века Балканы считались позором Европы. Шесть-восемь народностей плюс еще сколько-то более мелких этнических подразделений с непроизносимыми названиями толкались на территории Балканского полуострова, ведя бесконечные войны друг с другом, завоевывались более сильными соседями или просто творили жестокости ради жестокостей, вступая в конфликты по поводу микроскопических языковых различий. Термин «балканизация» — распад крупных народов на этнические племена — использовался европейскими интеллигентами того времени в качестве бранного слова. Та же самая интеллигенция после Первой мировой войны была невероятно горда тем, что ей удалось объединить большинство балканских племен в два более крупных государства: Чехословакию и Югославию. Но племена никуда не делись; то и дело среди них вспыхивают мелкие взрывы, и в любой момент может произойти взрыв более серьезный.

Принимая во внимание историю трибализма, просто нелепо мириться с ним, надеяться на лучшее или ожидать какого-то честного «группового распределения». От племенных отношений нельзя ожидать ничего, кроме жестокости и войн. Но только на этот раз племена будут вооружены не луками и стрелами, а ядерными бомбами.

Предварительным обзором того, какое значение может иметь трибализм в современном, технологичном мире, может послужить статья в The New York Times от 23 января 1977 года, в которой сообщается о требовании франкоговорящих канадцев Квебека официально пользоваться французским языком везде, в том числе в аэропортах, но «Верховный суд поддержал запрет министерства транспорта на использование французского языка при переговорах диспетчеров с пилотами в двух монреальских международных аэропортах». (Английский является международным языком, принятым для переговоров в аэропортах всех стран мира.)

Позвольте напомнить вам о недавнем ужасном столкновении двух самолетов на Канарских островах. Несмотря на то что все служащие, имевшие отношение к этой катастрофе, прекрасно говорили по-английски, расследование показало, что столкновение было вызвано языковым недопониманием. Что же говорить о канадцах Квебека, или угандийском диктаторе Иди Амине, или о любых других этнических трибалистах, которые требуют, чтобы пилоты самолетов во всем мире говорили на их языке? Кстати, то столкновение самолетов произошло из-за того, что маленький аэродром был перегружен самолетами, которые не могли сесть на близлежащем крупном аэродроме: там произошел теракт, который совершили этнические террористы, борющиеся за независимость Канарских островов от Испании.

Как долго просуществуют достижения технократической цивилизации при племенном управлении такого рода?

Кое-кто спрашивает: есть ли у местных группировок или провинций право отделения от страны, частью которой они являются? Ответ таков: на этнической почве — нет. Этничность не является, ни морально, ни политически, принципиальным фактором и не обеспечивает никому каких-то особых прав. Что касается иных, кроме этнических, оснований, не забывайте о том, что права принадлежат лишь личностям, и не существует никаких «коллективных прав». Если провинция желает отделиться от государства с диктаторским правлением или даже со смешанной экономической системой, чтобы основать собственное свободное государство, она имеет право на это. Но если местная бандитская группировка, этническая или любая другая, захочет отделения с целью установления собственного правительственного контроля, такого права у нее нет. Ни одна группа не имеет права нарушать права граждан, которые живут в том же месте. Желание — индивидуальное или коллективное — это еще не право.

Есть ли способ избежать глобального возрождения племенных отношений и прихода новых Темных Времен? Есть, причем всего лишь один: возрождение того, что уже доказало на деле свою способность свести этничность к уровню безвредного рудимента — капитализма.

Обратите внимание на парадоксы, выросшие вокруг капитализма. Эта система считалась основанной на эгоизме (что абсолютно правильно и хорошо в моем понимании этого термина), при этом только она смогла дать людям основу для добровольного объединения разных народов в великие государства и мирного сотрудничества с заграничными партнерами, в то время как коллективизм, интернационализм, система «одного мира» раскалывают мир на племена.

Капитализм называли системой, основанной на жадности, однако именно эта система подняла стандарт жизни самых бедных своих граждан до таких высот, к которым ни одна коллективистская система не приблизилась и которых ни одна племенная бандитская группировка даже не в состоянии себе представить.

Капитализм называли националистическим строем, однако только при капитализме этничность оказалась под запретом и стало возможным — в Соединенных Штатах — мирно жить вместе людям самых разных, прежде враждовавших друг с другом национальностей.

Капитализм называли жестоким — однако он принес людям столько надежды, прогресса и общей доброй воли, что сегодняшнему юношеству, которое не было свидетелем этому, трудно даже вообразить такое.

А гордость, благородство, уверенность в себе и самоуважение — те черты характера, которые обрекают человека на участь мученика при племенном строе и любой другой общественной системе, за исключением капитализма.

Если вы хотите на конкретном примере познать, каким был когда-то подлинный дух Америки, дух, который невозможен для сегодняшнего дня, но который мы теперь обязаны возродить, я процитирую одно старое стихотворение, демонстрирующее противоположность самоуничижению этничности. Это стихотворение Бэджера Кларка, которое называется «Человек Запада».

Оно начинается с выражения уважения к предкам: «Праотцы мои спят на Восточной равнине, и каждый из них спит один», — а продолжает поэт так:

Но мертвые мне — не опора.

Я сам покрою свое имя славой или позором, Мир начался, когда я появился на свет, И этот мир — для меня.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.