V

V

ГИЛАС. Друг мой, ночь прошла для меня в размышлениях о том, что мы с тобой обсуждали, и у меня возникли вопросы, на которые я хотел бы получить ответ прежде, нежели ты продолжишь изложение очередных последствий, какие философ видит в открытиях кибернетики. Если я правильно тебя понял, разницу между «субъективным» и «объективным» ты усматриваешь в различном «подключении» информации к нашей нервной системе. Следуя этой логике, мы делаем вывод, что мой желудок «подключен» нервом к моему мозгу, и поэтому я могу ощущать его состояния, например, голод. Окружающие объекты не «подключены нервами» к моему мозгу, и поэтому я могу их воспринимать, но не в силах «ощущать их состояние». Однако проблема усложняется, когда за объект наблюдения я приму собственный мозг. Я могу воспринимать его двояко, и поэтому он существует для меня «вдвойне»: в одном случае это мозг, «ощущаемый изнутри» («непосредственно»), а в другом – это «вещь» («ощущаемая опосредованно»), когда, просверлив себе дыру в черепе под местным наркозом, я рассматриваю свой мозг в зеркале. Первым из этих доступов к моему мозгу обладаю только я, вторым же обладают все желающие. Как понимать эту двойственность?

ФИЛОНУС. Никакой двойственности тут нет, поскольку не существует мозга, «ощущаемого изнутри», как ты это сформулировал. Это всего-навсего ошибочное, а потому и неподходящее определение психической жизни, то есть мышления, переживания, наблюдения, которые происходят в твоем мозгу, но не являются им. Твой мозг «есть», то есть «существует» только единственным образом – именно таким образом, каким его может исследовать любой человек.

ГИЛАС. Нельзя ли это как-нибудь уточнить, сформулировав определение сознания в объективных терминах?

ФИЛОНУС. Можно. Давай скажем, что сознание – это такое свойство системы, которое проявляется тогда и только тогда, если оно само является этой системой. Я привел тебе тут необходимые и достаточные, полностью объективные условия. Если кто-то разговаривает с кем-то по телефону, то только он сам получает информацию от собеседника, хотя мы, конечно, можем подсоединить к телефонному кабелю еще одну трубку. Аналогично, если бы ты подключился к чужому мозгу, то мог бы непосредственно участвовать в обращении информации в нем, то есть в его психической жизни. О том, в каких условиях был бы возможен подобный эксперимент, мы еще поговорим. Какой твой следующий вопрос?

ГИЛАС. Несмотря на все твои объяснения, я по-прежнему не понимаю – вынужден признать, – чем по сути своей является сознание...

ФИЛОНУС. Мой дорогой, объяснить кому-то, чем что-то является, значит свести это «что-то» к «чему-то», указать на связи одного с другим, построить этого «чего-то» модель (математическую, механическую или какую-либо другую), и все. Другого способа узнать или понять в нашей юдоли нет. Что ты, собственно, подразумеваешь под пониманием явления сознания? Потому что мне действительно не ясно.

ГИЛАС. Может быть, исключительно сложный электронный мозг действительно мог бы при помощи соответствующей аппаратуры наблюдать окружающую среду, исследовать ее, а одновременно – закономерности собственной жизнедеятельности, мог бы думать, высказывать свои мысли, понимать – но мы по-прежнему не будем знать, сопутствует ли этим процессам сознание, есть ли у него сознание или нет. Чтобы быть уверенным в своих выводах, надлежало бы, по твоему определению, самому превратиться в электронный мозг.

ФИЛОНУС. Ты погряз в предрассудках и устаревших представлениях, аж жалость разбирает, Гилас. Говоришь, что не знаешь, что такое сознание, а оказывается, у тебя исключительные знания в этом вопросе, и, несомненно, они происходят из неземного откровения.

ГИЛАС. О чем это ты?

ФИЛОНУС. Из твоих слов следует, что ты не считаешь, будто сознание представляет собой некое обобщение, охватывающее такие процессы, как мышление, наблюдение и т.д., но – по твоему мнению – сознание есть некая идея, некий абсолют, который только заботливо сопровождает все эти процессы, опекает их, однако к ним не сводится, и таким образом сознание – это определенное «надъявление», своего рода эпифеномен, который носится над нашими процессами наблюдения и мышления, как дух над водами. Так вот ты и оказался эпифеноменалистом, Гилас. Я неустанно повторяю тебе, что сознание – это и есть зрение, это и есть слышание, это и есть ощущение, наблюдение, воспоминание, учение, и ничего более. Ты уже сам к этому пришел, согласившись, что сознание складывается из психических процессов, как армия состоит из солдат – и тут вдруг опять мистический призрак возвращается с метафизическим румянцем на щеках, полный сил и здоровья.

ГИЛАС. Ты прав. Признаю неразумность моего высказывания. Но... но из этого, если я не ошибаюсь, следует, что ты сводишь сознание к реакциям организма (или электронного мозга) на раздражители. Таким образом ты затушевываешь различие, какое можно (а по моему мнению, должно) наблюдать между мертвой, хотя и мыслящей машиной, и живым человеком. Мое наблюдение, мои мысли – это мое сознание. Согласен. Но следует ли из этого, что наблюдательность электронного мозга, его мысли – это именно его сознание? На этом пути от человека к машине теряется внутреннее качество всех моих психических процессов.

ФИЛОНУС. Разрешение этой дилеммы можно найти только в процессе эксперимента, эмпирии. Зная внутреннее качество собственных психических процессов, ты ведь не отказываешь в этом качестве другим людям, поскольку они сконструированы так же, как и ты, из того же строительного материала. Что же касается электронного мозга, я отлично понимаю твое предубеждение, поэтому постараюсь подсказать тебе условия, при которых ты (или другой человек) мог бы сам превратиться в электронный мозг, и таким образом проверить, уничтожается в процессе этой перемены внутреннее качество психических процессов или нет.

ГИЛАС. Но ведь это абсурд, это невозможно!

ФИЛОНУС. Мы в этом убедимся, но только тогда, когда соберем достаточное число фактов и погрузимся в знания о кибернетике настолько, что сможем постулировать свой опыт, то есть признать его достоверным. А до этого времени ты вынужден будешь по-прежнему пребывать в сомнениях.

ГИЛАС. Хорошо. Ты, видимо, намерен поговорить теперь о комплексе систем, называемых сетями?

ФИЛОНУС. Да. Этот комплекс включает системы со степенью сложности равной или большой чем w. Под w я понимаю минимальную сложность, какую должна обеспечивать данная система, чтобы мы могли включить ее в комплекс.

ГИЛАС. Все ли элементы этого комплекса обладают, по-твоему, сознанием?

ФИЛОНУС. Если мы определим сознание как свойство системы, которое непосредственно обнаруживается только тогда, когда ты сам являешься этой системой, то последовательность требует признать наличие сознания у рептилий, птиц, рыб, и даже у куколок насекомых («брюшной мозг», то есть ганглий). Однако такое расширительное понятие сознания неточно.

ГИЛАС. Таким образом, твое определение развалилось?

ФИЛОНУС. Отнюдь нет. Мы только введем в него дополнительное уточнение условий в следующем виде: сознание – это свойство системы, которое проявляется только тогда, когда ты сам являешься этой системой, причем по сложности система приближается к уровню человеческого мозга. И таким образом мы разумно ограничим диапазон понятия. Что же касается мозга других животных, а также тех сетей, которые не являются мозгами живых организмов, то мы единственно только можем допустить, что в разной степени в них проявляется некое подобие человеческого сознания, и таким образом, чем выше организация данной сети, тем более «высоким», тем более «ясным» сознанием она обладает. Этот достаточно туманный и несовершенный способ словесного описания происходит от того, что мы еще не умеем измерять сознание физическими средствами. То есть мы умеем это делать в принципе, теоретически, но еще очень далеко до практической реализации идеи подобных измерений.

ГИЛАС. А как ты представляешь это «измерение сознания»?

ФИЛОНУС. Разумеется, речь идет об измерении «обратимости энтропии» системы, т.е. заключенной в ней информации, причем измерение должно учитывать не только количество информации, но и все возможные преобразования, каковым эта информация может подвергаться внутри данной сети, а также в связи с воздействием этой сети на окружение, и наоборот. Очень может быть, что способность информации к преобразованию является функцией сложности системы. И если бы это действительно так и было (а об этом свидетельствуют многочисленные данные), то мы смогли бы вывести формулы – я имею в виду математические уравнения, – которые бы однозначно представили связь между сложностью системы и уровнем сознания, которое может в ней возникнуть. В этом смысле наша коллекция представляет собой некую иерархию сетей, от простейших, которые с трудом достигают сложности w и обладают очень «тусклым» сознанием, до наиболее сложных, со сложностью wn, благодаря этому одаренных «наияснейшим», «наивысшим» сознанием. Ты понимаешь, что, если бы эта проблема была разработана с точки зрения физики и математики, то нам не пришлось бы прибегать к таким расплывчатым терминам, дающим простор для недоразумений, как «ясное», «затемненное», «низкое» или «высокое» сознание.

ГИЛАС. Постой-ка. Из твоих слов следует одна удивительная вещь. Ты говоришь, что в этой коллекции у основания иерархии находятся простые сети, а наверху – сети наиболее сложные, с «наивысшим сознанием». Однако ведь сложность можно увеличивать произвольным образом, а следовательно, и сознание могло бы в связи с этим неограниченно возрастать. Теоретически отсюда бы следовала возможность существования бесконечно сложной сети, наделенной «бесконечно высоким» сознанием. Математическая формулировка этого тезиса была бы, боюсь, равносильна математизации понятия божества, существа с «бесконечным сознанием»...

ФИЛОНУС. Это забавно – то, что ты сейчас сказал, – но в действительности все обстоит по-другому. Кроме порога минимальной сложности, существует также, насколько мы можем об этом судить, граница максимальной сложности.

ГИЛАС. А что она ограничивает?

ФИЛОНУС. Дело в том, что существует, вероятно, определенный максимум роста сознания, после превышения которого дальнейшее увеличение сложности сети будет уже демонстрировать признаки отката, регресса, дегенерации.

ГИЛАС. Как же это возможно?

ФИЛОНУС. Ну, например, так, что после превышения оптимальной сложности в сети начинается дезинтеграция функций. Отдельные ее части высвобождаются из-под общего унифицирующего влияния и проявляют тенденцию внутреннего конфликта отдельных процессов, тенденцию к автономизации, ведущую к полному распаду слишком сложной сети на ряд квазисамостоятельных единиц, поглощенных взаимным противоборством, то есть вредно влияющих друг на друга.

ГИЛАС. Не фантазия ли это в чистом виде?

ФИЛОНУС. Нет. Конечно, мы понятия не имеем о том, близок ли уже человеческий мозг к пограничному качеству, то есть достиг ли он уже оптимальной сложности или нет, но, однако, в определенных обстоятельствах он явно проявляет тенденцию к автономизации своих отдельных частей – я подчеркиваю, что в функциональном, а не материальном смысле.

ГИЛАС. Что это за проявления и почему ты подчеркиваешь их функциональность?

ФИЛОНУС. Речь идет о функциональности в том смысле, что распад процессов и связанная с ним утрата монолитности функционирования (или «личности») сети не влечет за собой некоего расщепления системы, рассматриваемой материально. Так, например, раздвоение личности может зайти у человека очень далеко, и при этом не обнаруживается никаких изменений, отмечаемых морфологически или автономно. Думается, что для определения оптимума сложности следует учесть целый ряд факторов, таких, например, как скорость передачи импульсов, увеличение «степеней свободы», являющееся производной от увеличения числа возможных, то есть предоставленных на выбор, проводящих путей, и так далее. Говоря о функциональной автономизации, обнаруживающейся в сложных сетях, мы приближаемся к границе гигантского наследия психических явлений, связанных с проявлениями так называемого подсознания.

Это область психологии, как мало какая другая «заболоченная» туманной терминологией, огромным количеством непроверяемых и ложных гипотез, выдвигаемых чаще всего неспособными или методически не подготовленными последователями Фрейда. Поэтому кибернетический анализ этой сферы явлений, их исследование с опорой на директивы теории информации является особенно необходимым и ценным.

Рискуя погрязнуть в общих выражениях и определенных повторениях (поскольку собственно о динамике сети мы будем говорить позднее), отважусь, однако – именно, для того, чтобы затронуть проблему подсознания в кибернетическом аспекте, – высказать тебе на эту тему несколько замечаний – с тем, что я буду стараться охватить проблему скорее генетически, ограничиваясь исключительно рассмотрением психического развития человека и не сопоставляя динамики нейронной сети с другими сетями (электронными, например), поскольку это другое рассмотрение, которое я назвал бы «конструкторским», мы себе оставим на потом.

Психоаналитики говорят, что психическая жизнь человека состоит как бы из двух частей, она является следствием двояких процессов: сознательных (которые олицетворяет так называемое ими «ego», то есть «сознательное я», «сознательную личность») и подсознательных (субстратом которых является так называемое «оно», «id», то есть комплекс психических явлений, недоступных при нормальных условиях их носителю).

Сознательные процессы обладают явным и ярко выраженным целевым характером приспособления, то есть являются проявлениями биологически рациональной, происходящей по понятным (вполне объяснимым) причинам адаптации человеческого организма к окружающей действительности, в которой этот организм живет. Они возникают в процессе обучения всем необходимым для жизни действиям сети, при этом безрезультатные процессы, не ведущие к достижению цели, тормозятся благодаря действию отрицательной обратной связи, элиминируются из поведения организма.

Подсознательные процессы не имеют этого целеустремленно-делового, причинно-рационального характера. Создается впечатление, что они служат целям принципиально недостижимым, более того, биологически бессмысленным, иррациональным. В значительной мере эти процессы представляют собой персеверацию (бесконечное повторение) определенных действий, имеющих характер навязчивой идеи, фобии, невроза т.п., которые проявляются частично даже в поведении так называемых нормальных людей, но особенно явственно и сильно обнаруживаются у неврастеников.

Каков генезис и каков механизм этих процессов?

При рождении младенец от природы наделен системой, в которой прежде всего происходят явления «рассеянные», случайные, бесцельные. Эти явления вызывают беспорядочные движения мышц, хаотическую переменчивость реакций, неспособность к какой бы то ни было целеустремленной деятельности. Опытным путем, начиная от рождения, ребенок постепенно исключает все бесцельные (бессмысленные) действия как не ведущие к цели, и таким образом полностью хаотичная система, действующая по принципу «статистического разброса» сетевых процессов, начинает организовываться в определенные функциональные группы, подчиненные определенным задачам.

Таким образом ребенок учится смотреть, то есть устремлять взгляд в выбранном направлении, ходить, говорить и т.д. Эту «статистическую случайность» действий «новорожденной сети» надо воспринимать cum grano salis[16], чтобы не впасть в какой-нибудь «физический абсолютизм», стремящийся трактовать такую функционально неорганизованную сеть аналогично, например, статистическому ансамблю атомов, поскольку понятно, что сеть с самого начала своего существования обладает определенными динамическими «средствами кристаллизации деятельности», и действия ее вовсе не столь хаотичны, как движения броуновских частичек в капле воды.

Во всяком случае, путь от действий более или менее хаотических к согласованным, от мыслей неясных, многозначных, смутных к четко сформулированным в речи, от младенческого поведения к сознательной деятельности зрелого организма ведет именно через обучение, исключение нецелевых процессов и специализацию, организованность, динамическое структурирование процессов, причем критерием отбора является успешность приспосабливания данной психической функции или же ее воздействия на двигательные функции.

Каждая только что заново освоенная функция мгновенно требует полной сосредоточенности на ней сознания, то есть всех тех сетевых процессов высшего уровня, которые психоаналитики называют «личностью» – «ego». После усвоения функция перемещается из области сознательного в бессознательное в качестве автоматизированной. Уже не вся сеть участвует в создании динамической модели функции для достижения адаптационного эффекта, уже нет необходимости в непрерывной концентрации внимания на каждом этапе новой функции – поскольку произошло формирование специальной подгруппы функционирования, готовой к действию по первому требованию, которую можно привести в движение в любой момент. Таким образом, автоматизации и последующему перемещению в подсознание подвергаются все без исключения функции, от упомянутого выше целенаправленного вращения глазных яблок (которому младенец учится не без труда!) и до наиболее замысловатых двигательных (акробатика, жонглирование) и психических функций, таких, как абстрактное математическое мышление, отдельные фрагменты которого, совершенно недоступные для непосвященного, опытный математик производит автоматически.

Все приведенные выше случаи автоматизма характеризуются и тем, что каждый из них можно как произвольно привести в действие, так и произвольно переместить в сферу сознания. Так, например, автоматизм дыхания, езды на велосипеде, акробатики можно переместить в центр субъективно сконцентрированного внимания и интроспективно изучить отдельные элементы этого процесса.

Автоматизм под-сознания тем отличается от автоматизма в приведенных выше случаях бес-сознательного состояния, что произвольно он недостижим и даже попытка определить его источник наталкивается на серьезные трудности. Мы это объясняем тем, что от сознания его отгораживает своеобразный динамический барьер.

В основе явлений сознания, как и подсознания, лежит символизирующая (символотворческая) функция сети, но в ее применении обнаруживается принципиальное различие.

Сознательное символотворчество имеет целью использовать символы в качестве сокращенных названий, или «лозунгов», «позывных» больших групп импульсов для создания определенных «ситуационных моделей» внешнего мира или же определенных состояний самой сети, поскольку создание таких моделей и оперирование ими, трансформация их (как, например, трансформация отдельных выраженных словами мыслей или математических формул) необходимы для адаптационных функций человеческого организма. Такие символы адресованы прежде всего окружающему миру и служат общению с другими людьми, одновременно формируя «модель» мира в самой сети. Биологически целенаправленная, рациональная, причинно-обусловленная, необходимая для адаптации функция данной группы сетевых процессов – сознательных процессов, добавим, – является очевидной и понятной.

Однако подобную, в принципе, символотворческоую способность обрело также подсознание, то есть те психические процессы, которые не автоматизированы в том понимании, какое мы рассмотрели выше (поскольку к ним нет произвольного доступа из-за противодействия «динамического барьера») – поэтому использование этих процессов для адаптации находится под большим вопросом.

Разумеется, недоступность подсознательных процессов относительна, поскольку если бы действительно нельзя было до них добраться, мы бы о них ничего не знали.

В действительности они проявляются в снах, под гипнозом, в многочисленных болезненных или нервных состояниях, они поддаются обнаружению в процессе исследований, главным образом методом «свободных ассоциаций».

Эти символические функции подсознания, о которых здесь идет речь, бывают «навязаны» сознанию в состоянии некоторого сетевого расстройства: в виде различных навязчивых идей, страхов, принудительных действий, фобий (страх оказаться в замкнутом пространстве, боязнь открытого пространства и т.п.). Все эти функции обнаруживают удивительное постоянство, тенденцию к персистентности, абсолютную невосприимчивость ко всем аргументам опыта и доводам рассудка, будь то со стороны самого неврастеника или окружающих.

Они обладают всеми видимыми признаками «нормальных», целенаправленных сетевых действий, а именно: 1) предварительной мотивацией; 2) набором согласованных действий; 3) целью, которой эти действия подчинены. Однако все эти элементы представляют собой целое, в сумме – полностью иррациональное, на самом деле ни к данному индивиду, ни к кому-либо другому не применимое, не представляющее собой никакой реальной адаптационной функции, наоборот – приводящее человека в состояние удрученности, если он эту функцию пытается реализовать под воздействием внутреннего императива.

Таким образом, мы имеем дело со своеобразным «перевертыванием» той иерархии психических явлений, которую мы обязаны считать рациональной и правильной. Мы знаем, что существование сознания в значительной мере обусловлено наличием огромного числа подсознательных психических процессов. Так, например, высказывание определенной мысли возможно благодаря действию значительного количества проявлений психического автоматизма, в частности, внутренних обратных связей памяти, поставляющих необходимый словарный запас, далее – обратных связей, направляющих вектор высказывания (всегда говорится «о чем-то» и одновременно мысль направлена «от чего-то» к «чему-то»), а затем исключающих из сферы восприятия и мышления все факторы, способные помешать высказыванию, его организации и реализации, и т.д. и т.д.

Существование этих процессов, этих подсознательных явлений (хотя и произвольно осознанных) – своеобразная основа, «фундамента» постройки сознания, однако создается впечатление, что навязывать необходимость однонаправленности отношений, которые должны господствовать в этой области, означает предоставить сознанию полную и произвольную власть над приводимыми в движение по прихоти, бессознательными, устанавливающими и обеспечивающими его четкую работу автоматическими действиями – однако же обратные процессы, то есть доминирование бессознательных автоматических действий над сознанием, должны быть – так по крайней мере представляется на первый взгляд – невозможны.

Взаимные связи и отношения сознательного и подсознательного в действительности значительно более сложные.

Я напомню здесь только два момента. Во-первых, вспомним наш разговор о хаотичном, статистически случайном действии «младенческой сети». Она с самого начала является «проектом гипотезотворческой аппаратуры» об окружающем мире и об отношении организма к этому миру. Она создает, как мы знаем, методом исключения по принципу «успех или поражение» модели окружающей действительности и динамические модели целевых действий. Так вот, очень важно, что «ложные модели» отнюдь не все ликвидируются, исключаются, уничтожаются без следа – после некоторых остаются определенные отметины, определенные частички, которые могут обнаружить чрезвычайную жизнеспособность. Тут подключается фактор эмоционального вовлечения организма (сети) в конкретные ситуации, которые, ложно представленные в сети, подвергаются рациональному подавлению, исключению и сознательному отсеиванию, но одновременно остаются в составе сети, укрытые за «динамическим барьером», как некие подсознательные процессы, и оттуда они могут в течение многих лет деформирующе влиять на протекание других процессов – сознательных.

Некоторый свет на эти факты бросает явление, которое я затрону в качестве второго пункта. Я имею в виду память, механизм запоминания и прежде всего запоминания произвольного.

Нейронная сеть человека – механизм не настолько совершенный, не настолько подчиненный сознанию, как полагают некоторые. Экспериментально подтверждено, что человеческая память включает приблизительно в миллион раз больше сохраненных элементов, чем доступно усилиям произвольного воспоминания. Под воздействием гипноза человек может вспомнить события и явления, к которым в сознательном состоянии у него нет никакого доступа. Так, например, исследования американских психологов показали, что загипнотизированные каменщики могут точно описать вид каждого из кирпичей, которые они укладывали восемь – десять лет назад в числе прочих десятков тысяч во время строительства. Такой человек опишет тебе некий кирпич в стене дома, который он ставил, скажем, шестым от угла в восьмом ряду на третьем этаже, потому что на нем есть красное пятнышко сбоку и немножко обколот левый угол, и это можно проверить – и это было проверено! Эти феноменальные результаты указывают на то, что память обычного человека включает до 1015 элементов, и только около миллионной их части человек может произвольно осознать благодаря усилию в состоянии бодрствования, то есть в обычном состоянии.

О связи этих фактов с явлениями подсознания мы сегодня можем только строить предположения. Быть может, подсознание – это комплекс явлений, неизбежно проявляющихся в сетях, которые преодолели определенный порог сложности; и таким образом, это побочный, не предполагавшийся эволюцией, но неизбежный эффект действия структур, достаточно сложных, в которых присутствует сознание.

Как следует из экспериментальных данных, над запасами памяти мы обладаем только ограниченной – и очень ограниченной! – властью. В пределах этих запасов протекают разнообразные малоизученные процессы – как бы спонтанное налаживание связей отдельных энграмм, следов памяти. Это приводит к возникновению определенных связей, скрытых за «динамическим барьером» подсознания, которые непонятным образом влияют на все сознательные процессы. Сегодня мы можем набрасывать приблизительные схемы нейронных соединений, которые предположительно соответствуют описанным процессам, то есть выключению энграмм из области, доступной произвольному запуску механизмов памяти и включению их в область функциональных компонентов, представляющих собой субстрат подсознания. Это все первые шаги кибернетического анализа на таком, столь сложном и столь неблагодарном для исследователя пространстве. Особенно ценным здесь является метод свободных ассоциаций, потому что он позволяет нам как бы «ввести зонд» в глубину подсознательных процессов и доставать оттуда «образчики», «случайные сгустки» сырья этих процессов, в то время как анализ содержания сознания ограничивается тем материалом, который оказался профильтрованным через «динамический барьер», подвергнутом и организации, и структурированию, и поэтому немного или вообще ничего не говорит нам о явлениях, происходящих за пределами поля сознания.

Выделяя главное, можно сказать, что существование сознания не было бы возможно без автоматизированных бессознательных процессов. Аналогично без существования символотворческой функции не могло бы существовать подсознание, которое главным образом проявляется в снах, под гипнозом, в невротических состояниях, а кроме того, в нормальных состояниях в виде, к примеру, ошибочных действий, забывания определенных фамилий, имен т.п., вызванных скрытым влиянием подсознательных процессов.

ГИЛАС. Следовательно, символотворческая функция подсознания непонятна в том смысле, что мы не знаем, чему она служит – и можно подозревать, что она является побочным эффектом действия очень сложной структуры типа сети, не так ли?

ФИЛОНУС. Да. Думаю, на этом мы завершим наши туманные рассуждения на тему психоанализа. Мы вспомнили об этих явлениях, чтобы констатировать, что проявление относительной свободы, автономии некоторых психических явлений является существенной, важной закономерностью действия всех нейронных сетей. Это проблемы, которые кибернетика не в состоянии сформулировать достаточно четко только потому, что как наука еще находится в пеленках и пока что не существует, собственно, никакая обобщающая математическая теория автоматов типа сетей с достаточно высокой степенью сложности.

ГИЛАС. А какую, собственно, теорию ты имеешь в виду? Я не очень хорошо тебя понимаю.

ФИЛОНУС. Наиболее сложные сети, какие сегодня конструируются, это счетные машины. В них насчитывается три-четыре тысячи элементов – речь идет о числе электронных или кристаллических проводников. Нет сомнения, что даже при использовании современных технологий и знаний самые сложные сети, какие возможно создать, не будут иметь более чем 10 000 функциональных элементов. Таким образом, показатель сложности этих сетей – 10 000, то есть 104. В то же время центральная нервная система, сеть человека, имеет 1010 элементов (нейронов) или является в миллион раз более сложной, чем самая сложная «искусственная» сеть. А откуда взялась эта граница создания сложных автоматов, эта высшая достижимая сложность уровня всего лишь 10 000 элементов? Основную трудность представляют технологические факторы: размер ламп, относительно большое потребление мощности, приводящее к тому, что электронный мозг, в 100 000 раз больший, чем те, которые существуют, созданный с применением электронных ламп, потребовал бы для охлаждения Ниагарский водопад. Однако в этой области наблюдается уже значительный прогресс, потому что благодаря транзисторам оказалось возможным уменьшить размеры и потребление мощности на 90% в сравнении с электронными мозгами, сконструированными с использованием катодных ламп. Другая трудность вызвана нашим невежеством в области теории. Речь идет об общей теории автоматов. Дело обстоит так. Первые самолеты можно было создавать чисто эмпирически, методом проб и ошибок, и однако же без теории полета, аэродинамики, теории прочности материалов, теории вынужденных колебаний и т.д. дальнейшее развитие авиации было бы невозможно. Конструирование сетей сейчас все еще ведется, собственно говоря, методом проб и ошибок, поскольку не существует теории, обобщающей их действия. Теория автоматов счетного типа, каковыми являются счетные машины, должна рассматриваться как раздел формальной логики. Например, формальная логика не занимается тем, каково должно быть количество элементарных операций, необходимых для решения данной задачи, а занимается она тем, решаема ли в принципе задача или нет. Для формальной логики безразлично, что для выполнения какой-нибудь задачи необходимо, к примеру, такое количество элементарных операций, выполнение которых заняло бы десять миллиардов или квадриллион лет. А при постройке автомата как раз и необходимо ответить на вопрос о количестве операций, необходимых для достижения цели – решения задачи. Это одно. Другое – то, что при каждой элементарной операции сеть может совершить ошибку. Если этих операций будет очень много, то и вероятность ошибки возрастает. Организм применяет для минимализации ошибок корректировку, подобную которой мы организовать не можем, поскольку она действует благодаря «самоисправляющей» тенденции тканей. Подобной тенденции технические устройства не обнаруживают. Это очень существенное препятствие. Теория автоматов, которая должна быть создана, будет анализировать длительность цепей анализа задания, а для этого необходимо принять во внимание фактор времени, кроме того, следует учесть и предусмотреть возникновение ошибок при анализе задачи. Поэтому такая теория должна, во-первых, объединить определенные элементы логики и термодинамики (которая учитывает фактор времени в процессах возрастания энтропии, а как ты знаешь, информация является противоположностью энтропии), во-вторых – учесть данные биофизики. Пока это только общие директивы, потому что, как я уже сказал, такой теории нет.

ГИЛАС. Эта теория, как мне кажется, сможет по существу определить оптимальную сложность, то есть ту высшую пограничную отметку сложности, после которой начинает распадаться монолитность действия сети. Но я совершенно не могу себе представить, как сможет теория, изначально физическая и поэтому выраженная математическим языком, измерять уровень сознания, который представляет данная сеть.

ФИЛОНУС. Она сможет выразить четкость действий, разветвленность, скорость и результативность всех процессов, определяющих сознание, не более того. Приведу тебе пример, из которого, может быть, станет видно, что в состоянии дать такая теория. На основе изучения ряда нейронных сетей Маккалок и Питт обнаружили, что, если воздействовать на кожу человека – короткое время – холодным предметом, то он ощутит тепло. Это предположение было проверено экспериментом. Для выделенных и наиболее простых нейронных сетей мы уже в состоянии составить математический эквивалент их действия. Для более сложных сетей это пока невозможно.

ГИЛАС. Однако все это не затрагивает проблему «внутреннего качества» психических процессов.

ФИЛОНУС. Почему же? Ты же знаешь, что сознание человека не всегда одинаково «ясное». Есть химические средства, которые определенным образом «заостряют» сознание, другие понижают восприимчивость, кроме того, у человека меняется сознание в зависимости от того, спит он или бодрствует, болен или устал, существует состояние помрачения и т.д. и т.п. Все эти возможности будут предусмотрены теорией. А может быть, речь все же не об этом? Может быть, ты думаешь о том «внутреннем качестве», которое проявляется, например, в мозге рыб или в ганглии насекомого, то есть, говоря метафорическим языком, «что и как ты будешь ощущать, если ты муравей или карась»? Так вот, естественно, «качества» «психического опыта» ни муравья, ни карася теория нам не представит так, чтобы мы могли прочувствовать, каково это – быть насекомым или рыбой.

ГИЛАС. Мне пришло в голову еще одно очень существенное возражение, касающееся всей кибернетики, особенно ее философского обоснования. «Сети с обратной связью», которыми занимается наука, это ведь механизмы. А стало быть, кибернетика пытается свести явления, происходящие в нервной системе, даже психические, к механическим процессам, и таким образом является новой реинкарнацией старого механистического материализма XIX в., согласно которому все явления, в том числе и живой жизни, можно переложить на язык механики. Однако прогресс в биологии и физике обрушил и развалил здание наивных механистических рассуждений. Что ты на это скажешь?

ФИЛОНУС. Ты говоришь, что кибернетика – продолжение старого механицизма. Однако подумай, откуда взялось основополагающее понятие этого направления? Философия всегда есть отражение, абстракция практической деятельности человека. На ранней стадии своего существования люди, уже объединившиеся в коллективы, зародыши общества, и овладевшие речью, старались влиять на окружающий мир и объяснять его с позиций, выработанных в процессе общения людей друг с другом. Поэтому они приписывали личностные качества явлениям природы, небесным телам, звездам и т.д. Это была первая общая модель явлений, антропоморфическая и анималистическая одновременно. На значительно более позднем этапе развития, в XVII и XVIII вв., началось формирование новой модели явлений. Такой моделью стал механизм – искусственное произведение, сконструированное человеком по образцу часов; теоретическим обобщением этой модели была ньютоновская небесная механика. Физика стала рассматривать материю как комплекс мельчайших упругих тел, подчиняющихся законам механики. Законы механики помогли раскрыть загадки функционирования сердца и кровообращения. Механика помогла в создании паровой машины. Общая для всех рассмотренных явлений концепция «механизма» обнаруживает следующие особенности: целое сводимо к сумме своих частей; любой процесс может произвольно развиваться как в одном направлении, так и в противоположном; механизм всегда вне истории, то есть не формируется своим прошлым. Его можно при желании разобрать или снова составить, это ни в чем не изменит его работы. Можно повернуть вспять его развитие – он все равно вернется к исходной точке. Можно на основе знания о расположении его частей предвидеть, каково будет его состояние в любом отдаленном будущем, нужно только знать все воздействующие на него факторы. Однако подобные утверждения справедливы лишь по отношению к таким системам, как часы или паровая машина, а вот к явлениям биологическим или квантовым их применить невозможно. Все постулаты механицизма разрушила практика: организм – это нечто большее, чем сумма своих частей, происходящие в нем процессы необратимы, он формируется своей собственной историей, а его будущее состояние невозможно предсказать со стопроцентной уверенностью, основываясь на знании его предшествующих состояний. Таким образом, механизм в качестве модели явлений, происходящих в природе, представлял собой сомнительную ценность. Особенно эта модель подводила в случае процессов, происходящих в живых системах (говоря в общем, в организмах, живых или неживых, с точки зрения нашего «порога минимальной сложности»). Отсюда, разумеется, не следует, что в свое время эта концепция не сыграла положительной роли в прогрессе науки. Однако мы должны остерегаться, чтобы не скатиться к механицизму, и поэтому кибернетика отвергает предлагаемую им модель явлений, создавая новую, основанную на понятии системы, которая несводима к своим частям, отличается от них, является монолитом, сформированным своим собственным индивидуальным развитием, системы, которая активно сосуществует с окружающей системой и поведение которой невозможно полностью предвидеть, основываясь на знании о ее строении. Наречешь ли ты эту новую модель тем же именем – «механизм»? Ты, конечно, можешь так поступить, но тогда ты будешь вынужден назвать механизмами также и живые существа...

ГИЛАС. Следовательно, ты утверждаешь, что информационная сеть не является механизмом?

ФИЛОНУС. Это вопрос произвольного выбора терминов, который я не собираюсь тебе навязывать. Мы не будем углубляться ни в подобную технологию сетей, ни в их эволюцию, то есть в причины, вызвавшие их появление. Только обозначим в общих чертах, что сети могут состоять из живых тканей или из материалов, проводящих электрический ток, или это механические рычаги, или же каким-то образом связанная последовательность химических реакций (цепных). Таким образом, могут существовать нейронные сети, электрические, механические, химические, а также «комбинированные» сети, у которых разные части состоят из разного строительного материала. Важно добавить к вопросу об эволюции сетей, что сети в живых системах создала биологическая эволюция, а все другие (известные нам) являются плодами конструкторской деятельности человека.

ГИЛАС. Электрические сети – по крайней мере определенные их виды – могут, по-твоему, производить сознание, так, что ли? Если так, то каким образом можно в этом убедиться, если речь идет о внутреннем качестве системы, которое «обнаруживается только в том случае, когда ты сам являешься этой системой»?

ФИЛОНУС. Вопрос о том, обладают ли сети «внутренним качеством» восприятия, я оставлю открытым. Кибернетика этой проблемой не занимается. Ее предметом является только создание систем, которые обнаруживают такие свойства, как «память» и «учиться», как «стремление к цели», как «распознавание», как «удовлетворение стремлений» («действительных» и «мнимых»), как формирование «навыков» и «привычек», как возникновение «ценностей», как «свободная воля», «индивидуальность», «внутренняя свобода выбора», как «инициатива» и «творчество», как «характер», «личность», а также таких, как «невроз», «навязчивая идея» и многие другие.

ГИЛАС. И эти черты проявляются в устройствах, которые ты называешь сетями?

ФИЛОНУС. Да. Конечно, не во всех, однако мы рассмотрим ряд разнообразных видов, типов сетей.

ГИЛАС. Слушаю тебя очень внимательно.

ФИЛОНУС. Фундаментальной особенностью всех живых существ является их телеологический, то есть целенаправленный характер. Все жизненные функции каждого организма подчинены стремлению к цели, которой является продолжение существования как особи, так и всего рода (продолжение вида). Главная цель каждого организма относится, следовательно, к нему самому, а не к чему-то вне его. Это очевидное и банальное утверждение – люди, как и львы, гиппопотамы или мухи не служат фактом своего существования никакой цели, находящейся вне их самих. Иначе обстоит дело с машинами, творениями человека. Цель их существования и деятельности относится не к ним самим, а к области человеческих начинаний. Так, к примеру, микроскоп – это усиленный человеческий глаз, паровая машина или атомный реактор – усиленный мускул или увеличение возможностей передвижения; машины позволяют человеку выполнять действия, которые без них он вообще не смог бы совершить (самолет). В каждом таком случае для действия машины необходимо периодическое или постоянное вмешательство человека, то есть его деятельность, направляющая и регулирующая ее функции. Все они в этом смысле подключаются к нервной системе человека, который ими управляет (пилот – самолетом, механик – паровой машиной, физик – атомным реактором). Сверх того человек способен использовать для своих целей жизненные функции и особенности других разнообразных организмов (животных и растений). Точно так же он поступает, создавая сети с обратной связью. Таким образом, созданные конструкторами сети не имеют автономных, к ним самим относящихся целей: электронный мозг помогает человеку считать, автопилот – управлять самолетом и т.д. Каждая такая сеть, будучи созданием конструкторов, имитирует в определенном, очень узком разрезе функции нервной системы – не всей системы, а только ее одной, как бы выделенной части. С этой точки зрения дальнейшие аналогии между счетными машинами или иными сетями этого типа и человеческим мозгом бессмысленны. Однако это касается только тех сетей, которые в настоящее время уже сконструированы, и не относится к тем, которые будут созданы в дальнейшем или конструируются в настоящее время. Я об этом напоминаю, чтобы избежать упрека в том, что относительно мало внимания уделяю сетям существующим и действующим. А поступаю я так потому, что нас не интересуют определенные возможности узкоспециализированных сетей, возникающие в процессе использования; нас интересуют такие потенциально существующие в сетях возможности, какие мы наблюдаем в деятельности и процессах человеческого мозга, при этом в умственной деятельности эти процессы обнаруживаются значительно отчетливее. Высказав подобное предуведомление, я перехожу наконец к существу вопроса. Каждая сеть должна контактировать с окружающей средой и обладает для этого приспособлениями, называемыми обычно входом информации, а также выходом (выполняющим устройством). Информация, поступающая из сети, может – хотя и не обязательно должна – преобразовываться в физическое действие. Так вот, электронный мозг, используемый для ведения расчетов, получает информацию из окружающей среды (то есть инструкции к действию одновременно с заданием), а на выходе у него обнаруживается только информация «выполнено», что является результатом математических вычислений. В свою очередь, устройство противовоздушной обороны, состоящее из радара (вход), сети (наводящее устройство) и орудий (выход), обладает выполняющим устройством (пушкой).

Поскольку счетная машина представляет собой всего лишь изолированный кусочек мозга, куда следует ввести информацию и получить ее оттуда в переработанном виде, и поскольку машина не обнаруживает никакого «активного» отношения к окружающему, для наших целей более интересным будет рассмотреть принципы действия устройства ПВО. Оно в состоянии «заметить» самолет, от которого отражается эхо радара, «распознать» его в качестве самолета (а не, например, летящего по ветру листа), затем, основываясь на предварительно полученных данных, сохраненных в его «памяти», вычислить возможное положение самолета на несколько секунд вперед, а затем направить орудия в указанную точку и сбить самолет. Во время этих операций такая сеть, конечно, способна совершить ошибку – сначала в «восприятии» (приняв за самолет другое летящее тело, например, бумажный змей), она может «просчитаться», если самолет, выполнив маловероятный вираж, изменит направление полета, из-за чего его траектория не пересечется с траекторией выпущенного снаряда. Если не удастся поразить самолет с первого выстрела, то сеть произведет дальнейшие расчеты и повторит выстрел, действуя подобным образом до достижения цели (до попадания). Когда появятся одновременно два самолета, произойдет «конфликт», и сеть должна будет «решить», в какой самолет стрелять сначала. В случае правильных действий сеть «решится» и откроет огонь из орудий, поступая таким образом, что каждую совершенную ошибку (то есть отклонение траектории снаряда от положения самолета) можно будет исправить благодаря обратной связи в последующем выстреле, что приведет к серии уменьшающихся отклонений от цели – вплоть до ее поражения. Если же сеть не включает устройства принятия решений в случае конфликта (одновременного появления двух самолетов), то она не сможет «решить», начнет «колебаться» («проявлять нерешительность»), что проявится в серии переменных, противоречивых процессов (принятие решения, отказ от принятого решения, принятие другого).

В чем заключается основная разница между такой сетью и живым организмом?

ГИЛАС. В том, что организм живет, а сеть нет...

ФИЛОНУС. Это несомненная разница, но для нас не самая значимая.